Глава 32. ЛАДАНКА
ВЯЗЕМСКОГО
Иван
Васильевич велел подозвать Морозова.
Площадь
снова затихла. Все в ожидании устремили взоры на царя и притаили дыхание.
– Боярин
Дружина! – сказал торжественно Иоанн, вставая с своего места, – ты
божьим судом очистился предо мною. Господь бог, чрез одоление врага твоего,
показал твою правду, и я не оставлю тебя моею милостью. Не уезжай из Слободы до
моего приказа. Но это, – продолжал мрачно Иоанн, – только половина
дела. Еще самый суд впереди. Привести сюда Вяземского.
Когда
явился князь Афанасий Иванович, царь долго глядел на него невыразимым взглядом.
– Афоня, –
сказал он наконец, – тебе ведомо, что я твердо держусь моего слова. Я положил,
что тот из вас, кто сам собой или чрез бойца своего не устоит у поля, смерти
предан будет. Боец твой не устоял, Афоня!
– Что
ж, – ответил Вяземский с решимостью, – вели мне голову рубить,
государь!
Странная
улыбка прозмеилась по устам Иоанна.
– Только
голову рубить? – произнес он злобно. – Или ты думаешь, тебе только
голову срубят? Так было бы, пожалуй, когда б ты одному Морозову ответ держал,
но на тебе еще другая кривда и другое окаянство. Малюта, подай сюда его
ладанку!
И,
приняв из рук Малюты гайтан, брошенный Вяземским, Иоанн поднял его за кончик.
– Это
что? – спросил он, страшно глядя в очи Вяземского.
Князь
хотел отвечать, но царь не дал ему времени.
– Раб
лукавый! – произнес он грозно, и по жилам присутствующих пробежал
холод. – Раб лукавый! Я приблизил тебя ко престолу моему; я возвеличил
тебя и осыпал милостями; а ты что учинил? Ты в смрадном сердце своем, аки аспид[145],
задумал погубить меня, царя твоего, и чернокнижием хотел извести меня, и затем,
должно быть, ты в опричнину просился? Что есть опричнина? – продолжал
Иоанн, озираясь кругом и возвышая голос, дабы весь народ мог услышать
его. – Я, аки господин винограда, поставлен господом богом над народом
моим возделывати виноград мой. Бояре же мои, и дума, и советники, не захотели
помогать мне и замыслили погубить меня; тогда взял я от них виноград мой и
отдал другим делателям. И се есть опричнина! Званные мною на пир не пришли, и я
послал на торжища и на исходища путей и повелел призывать елицех какие
обретутся[146].
И се опять есть опричнина! Теперь спрашиваю всех: что заслужил себе гость,
пришедший на пир, но не облекшийся в одеяние брачное? Как сказано о нем в
писании? «Связавши ему руце и нозе, возьмите его и вверзите во тьму кромешную:
ту будет плач и скрежет зубов!»
Так
говорил Иоанн, и народ слушал безмолвно это произвольное применение
евангельской притчи, не сочувствуя Вяземскому, но глубоко потрясенный быстрым
падением сильного любимца.
Никто из
опричников не смел или не хотел вымолвить слова в защиту Вяземского. На всех
лицах изображался ужас. Один Малюта в зверских глазах своих не выказывал
ничего, кроме готовности приступить сейчас же к исполнению царских велений, да
еще лицо Басманова выражало злобное торжество, хоть он и старался скрыть его
под личиною равнодушия.
Вяземский
не почел нужным оправдываться. Он знал Иоанна и решился перенесть терпеливо
ожидавшие его мучения. Вид его остался тверд и достоин.
– Отведите
его! – сказал царь. – Я положу ему казнь наравне с тем станичником,
что забрался ко мне во опочивальню и теперь ожидает мзды своей. А колдуна, с
которым спознался он, отыскать и привести в Слободу. Пусть на пристрастном
допросе даст еще новые указания. Велика злоба князя мира сего, – продолжал
Иоанн, подняв очи к небу, – он, подобно льву рыкающему, ходит вокруг,
ищуще пожрати мя, и даже в синклите[147]моем
находит усердных слуг себе. Но я уповаю на милость божию и, с помощию господа,
не дам укорениться измене на Руси!
Иоанн
сошел с помоста и, сев на коня, отправился обратно ко дворцу, окруженный безмолвною
толпою опричников.
Малюта
подошел к Вяземскому с веревкой в руках.
– Не
взыщи, князь! – сказал он с усмешкой, скручивая ему руки назад, –
наше дело холопское!
И,
окружив Вяземского стражей, он повел его в тюрьму.
Народ
стал расходиться, молча или толкуя шепотом обо всем случившемся, и вскоре опустела
еще недавно многолюдная площадь.
|
