Глава 13. ВАНЮХА
ПЕРСТЕНЬ И ЕГО ТОВАРИЩИ
На
широкой поляне, окруженной древними дубами и непроходимым ломом, стояло несколько
земляных куреней; а между ними на опрокинутых пнях, на вывороченных корнях, на
кучах сена и сухих листьев лежало и сидело множество людей разных возрастов, в
разных одеждах. Вооруженные молодцы беспрестанно выходили из глубины леса и
присоединялись к товарищам. Много было между ними разнообразия. Сермяги[92], ферязи[93]и зипуны[94], иные в
лохмотьях, другие блестящие золотом, виднелись сквозь ветви дерев. У иных
молодцов были привешены к бедрам сабли, другие мотали в руках кистени или
опирались на широкие бердыши[95].
Немало было тут рубцов, морщин, всклокоченных голов и бород нечесаных.
Удалое
товарищество разделилось на разные кружки. В самой средине поляны варили кашу и
жарили на прутьях говядину. Над трескучим огнем висели котлы; дым отделялся
сизым облаком от зеленого мрака; окружавшего поляну как бы плотною стеной.
Кашевары покашливали, терли себе глаза и отворачивались от дыму.
Немного
подалее старик, с седою кудрявою головой, с длинною бородой, рассказывал молодежи
какую-то сказку. Он говорил стоя и опершись на топор, насаженный на длинную
палку. В этом положении старику было ловчее рассказывать, чем сидя. Он мог и
выпрямиться, и обернуться во все стороны, и в приличном месте взмахнуть
топором, и присвистнуть по-молодецки. Ребята слушали его с истинным
наслаждением. Они уши поразвесили и рты поразевали. Кто присел на землю, кто
взобрался на сучок, кто просто расставил ноги и выпучил глаза; но большая часть
лежала на животах, упершись локтями оземь, а подбородком о ладони: оно-де сподручнее.
Далее
двое молодцов тузили друг друга по голове кулаками. Игра состояла в том, что
кто-де из нас первый попросит пощады. И ни одному не хотелось просить ее. Уже
оба противника побагровели, как две свеклы, но дюжие кулаки не переставали
стучать о головы, словно молоты о наковальни.
– Эй,
не будет ли с тебя, Хлопко? – спросил тот, который казался послабее.
– Небось,
брат Андрюшка! когда будет, скажу. А вот тебе так сейчас плохо придется!
И кулаки
продолжали стучать.
– Смотрите,
братцы, вот Андрюшка тотчас свалится, – говорили зрители.
– Нет,
не свалится! – отвечали другие. – Зачем ему свалиться, у него голова
здорова!
– А
вот увидишь, свалится!
Но
Андрюшке и подлинно не хотелось свалиться. Он изловчился и, вместо чтобы
ударить противника по макушке, хватил его кулаком в висок.
Хлопко
опрокинулся.
Многие
из зрителей захохотали, но большая часть изъявила негодование.
– Не
честно! не честно! – закричали они. – Андрюшка слукавил! Отодрать
Андрюшку!
И
Андрюшку тотчас же отодрали.
– Откуда
молодцов бог несет? – спросил старый сказочник у нескольких парней,
которые подошли к огню и робко озирались во все стороны.
Их
привел ражий[96]детина
с широким ножом за поясом; на парнях не было оружия, они казались новичками.
– Слышь
вы, соколики! – сказал, обращаясь к ним, ражий детина, – дедушка
Коршун спрашивает, откуда вас бог принес? Отвечайте дедушке!
– Да
оно, тово, вот как будет. Я-то из-под Москвы! – отвечал один из парней, немного
запинаясь.
– А
зачем из гнездышка вылетел? – спросил Коршун, – нешто морозом хватило
али чересчур жарко стало?
– Стало
быть, жарко! – отвечал парень. – Как опричники избу-то запалили, так
сперва стало жарко, а как сгорела-то изба, так и морозом хватило на дворе!
– Вот
оно как. Ты парень не глупый. Ну, а ты чего пришел?
– А
родни искать!
Разбойники
захохотали.
– Вишь
что выдумал. Какой тебе родни?
– Да
как убили опричники матушку да батюшку, сестер да братьев, скучно стало одному
на свете; думаю себе: пойду к добрым людям, они меня накормят, напоят, будут
мне братьями да отцами! Встретил в кружале вот этого молодца, догадался, что он
ваш, да и попросил взять с собою.
– Добрый
ты парень! – сказали разбойники, – садись с нами, хлеб да соль, мы
тебе будем братьями!
– А
этот чего стоит, повеся нос, словно несолоно хлебал? Эй ты, плакса, что губы
надул? Откуда ты?
– С-под
Коломны! – отвечал, лениво ворочая языком, дюжий молодой парень, стоявший
с печальным видом позади других.
– Что
ж, и тебя опричники обидели, что ли?
– Нявесту
взяли! – отвечал парень нехотя и протяжно.
– А
ну-ка, расскажи!
– Да
что тут рассказывать! Наехали, да и взяли!
– Ну,
а потом?
– Что
ж потом! Потом ничаво!
– Зачем
же ты не отбил невесты?
– Где
ж ее было отбивать? Как наехали, так и взяли!
– А
ты на них так и смотрел, разиня рот?
– Нет,
опосля, как удрали-то, так уж так осерчал, что боже сохрани.
Разбойники
опять захохотали.
– Да
ты, брат, видно, тяжел на подъем!
Парень
скроил глупое лицо и не отвечал.
– Эй
ты, пареная репа! – сказал один разбойник, – взяли у тебя невесту,
так из-за этого еще нечего киснуть! другую найдешь!
Парень
смотрел разиня рот и не говорил ни слова.
Лицо его
разбойникам показалось забавным.
– Слышь
ты, с тобой говорят! – сказал один из них, толкая его под бок.
Парень
молчал.
Разбойник
толкнул его крепче.
Парень
посмотрел на него так глупо, что все опять принялись хохотать.
Несколько
человек подошли к нему и стали толкать его.
Парень
не знал, сердиться ли ему или нет; но один толчок сильнее других вывел его из
сонного хладнокровия.
– Полно
вам пхаться! – сказал он, – что я вам, куль муки, что ль, дался?
Перестаньте, осерчаю!
Разбойники
пуще стали смеяться.
Парню и
в самом деле хотелось рассердиться, только лень и природная сонливость превозмогали
его гнев. Ему казалось, что не стоит сердиться из-за безделицы, а важной-то
причины не было!
– Серчай
же, дурень! – сказали разбойники, – что ж ты не серчаешь?
– А
нут-ка, толкните-ка ящо!
– Вишь
какой лакомый! На вот тебе!
– А
ну-тка крепчае!
– Вот
тебе!
– Ну,
тяперь держитесь! – сказал парень, рассердясь наконец не на шутку.
Он
засучил рукава, плюнул в кулаки и принялся катать правого и виноватого.
Разбойники не ожидали такого нападения. Те, которые были поближе, в один миг
опрокинулись и сшибли с ног товарищей. Вся ватага отхлынула к огню; котел упал,
и щи разлились на уголья.
– Тише
ты, тише, сатана! Чего расходился! Говорят тебе, тише! – кричали
разбойники.
Но
парень уже ничего не слыхал. Он продолжал махать кулаками вправо и влево и
каждым ударом сшибал по разбойнику, а иногда и по два.
– Вишь,
медведь! – говорили те, которые успевали отскочить в сторону.
Наконец
парень образумился. Он перестал драться и остановился посреди опрокинутых и
разбитых горшков, почесывая затылок, как будто желая сказать:
«Что же
это я, в самом деле, наделал!»
– Ну,
брат, – сказали разбойники, подымаясь на ноги и потирая ребра, – кабы
ты тогда в пору осерчал, не отбили бы у тебя невесты! Вишь какой Илья Муромец!
– Да
как тебя зовут, молодца? – спросил старый разбойник.
– А
Митькою!
– Ну
Митька! Ай да Митька!
– Вот
уж Митька!
– Ребята! –
сказал, подбегая к ним, один молодец, – атаман опять начал рассказывать
про свое житье на Волге. Все бросили и песни петь, и сказки слушать, сидят
вокруг атамана. Пойдем поскорее, а то места не найдем!
– Пойдем,
пойдем слушать атамана! – раздалось между разбойниками.
На
срубленном пне, под тенью огромного дуба, сидел широкоплечий детина среднего роста,
в богатом зипуне, шитом золотом. Голову его покрывала мисюрка, или железная
круглая шапка, вроде тафьи, называвшаяся также и наплешником. К шапке приделана
была бармица, или стальная кольчатая сеть, защищавшая от сабельных ударов
затылок, шею и уши. Широкоплечий детина держал в руке чекан[97], молот, заостренный с
задней стороны и насаженный на топорище. В этом убранстве трудно было бы узнать
старого нашего знакомца, Ванюху Перстня. Глаза его бегали во все стороны.
Из-под коротких черных усов сверкали зубы столь ослепительной белизны, что они,
казалось, освещали все лицо его.
Разбойники
молчали и слушали.
– Так
вот, братцы, – говорил Перстень, – это еще не диковина остановить
обоз или боярина ограбить, когда вас десятеро на одного. А вот была бы
диковина, кабы один остановил да ограбил человек пятьдесят или боле!
– Эх,
хватил! – отозвались разбойники, – малого захотел! Небось ты
остановишь!
– Моя
речь не про меня, а знаю я молодца, что и один обозы останавливал.
– Уж
не опять ли твой волжский богатырь!
– Да
не кто другой. Вот, примерно, тянулось раз судишко на бичеве из-под Астрахани
вверх по матушке-Волге. На судишке-то народу было немало: все купцы молодцы, с
пищалями, с саблями, кафтаны нараспашку, шапки набекрень, не хуже нашего брата.
А грузу-то: золота, каменьев самоцветных, жемчугу, вещиц астраханских и всякой
дряни еще, али полно! Берег-то высокий, бичевник-то узенький, а среди Волги
остров: скала голая, да супротив теченья, словно ножом угол вышел, такой
острый, что боже упаси.
Вот
проведал мой молодец, с чем бог несет судно. Не сказал никому ни слова, пошел с
утра, засел в кусты, в ус не дует. Проходит час, проходит другой, идут,
понатужившись, лямочники, человек двенадцать, один за другим, налегли на ремни,
да и кряхтят, высунув языки. Судишко-то, видно, не легонько, да и быстрина-то
народу не под силу!
Вот мой
молодец и прожди, чтоб они скалу-то остру миновали саженей на полсотни. Да как
выскочит из-за кустов, да как хватит саблей поперек бичевы, так и перерубил
пополам, а лямочники-то как шли сердечные, так и шлепнулись оземь носами. Тут
он кого кистенем, кого кулаком, а кто вскочил да давай бог ноги! Понесло судно
назад по течению прямо на скалу. Всполошились купцы, никто и стрелять не
думает, думают только, как бы миновать угол, чтобы судна-то не разбить! А мой
молодец одной рукой поймай бичеву, а другой ухватись за дерево, да и останови
судно:
«Эй вы,
аршинники, купцы! удалые молодцы! Бросайте в воду сабли да пищали, честью
прошу, не то бичеву пущу, так вас и с грузом поминай как звали!»
Купцы
навели было на богатыря стволики, да тотчас и опустили; думают: как же это? убьем
его, так некому и бичевы подержать!
Нечего
делать, побросали оружие в воду, да только не все, думают, как взойдешь,
молодец, на палубу грабить судно, так мы тут тебе и карачун! Да мой богатырь не
промах.
«Добро,
говорит, купчики голубчики, пошло оружие ко дну, ступайте ж и вы куда кому
угодно! А сказать другими словами: прыгайте с судна вниз головами!»
Они было
замялись, а он, ребятушки, зацепил бичеву за дерево, схватил пищаль, да и пустил
по них пулю.
Тут все,
сколько ни было их, попрыгали в воду, словно лягушки.
А он
кричит:
«Не
плыть сюда, приставай к тому берегу, не то всех, как уток, перестреляю!»
– Что,
ребята, каков богатырь?
– Молодец! –
сказали разбойники, – вот уж подлинно молодец! Да что ж он с судном-то
сделал?
– С
судном-то? А намотал на руку бичеву, словно нитку с бумажным змеем, да и
вытащил судно на мель.
– Да
что ж, он ростом с Полкана[98],
что ли?
– Нет,
не с Полкана. Ростом-то он не боле мово, да плечики будут пошире!
– Шире
твоих! Что ж это, на что ж он похож, выходит!
– Да
похож на молодца: голова кудластая, борода черная, сутуловат маленько, лицо плоское,
да зато глаза посмотреть – страх!
– Воля
твоя, атаман, ты про него говоришь, как про чудо какое, а нам что-то не
верится. Уж молодцеватее тебя мы не видывали!
– Не
видывали лучше меня! Да что вы, дураки, видели! Да знаете ли, – продолжал
Перстень с жаром, – знаете ли, что я перед ним – ничего! Дрянь, просто
дрянь, да и только!
– Да
как же зовут твоего богатыря?
– Зовут
его, братцы, Ермаком Тимофеичем!
– Вишь
какое имя! Что ж он один, что ли, без шайки промышляет?
– Нет,
не один. Есть у него шайка добрая, есть и верные есаулики. Только разгневался
на них царь православный. Послал на Волгу дружину свою разбить их, голубчиков,
а одному есаулику, Ивану Кольцу, головушку велел отсечь да к Москве привезти.
– Что
ж, поймали его?
– Поймали
было царские люди Кольцо, только проскользнуло оно у них промеж пальцев, да и
покатилось по белу свету. Где оно теперь, сердечное, бог весть, только, я чаю,
скоро опять на Волгу перекатится! Кто раз побывал на Волге, тому не ужиться на
другой сторонушке!
Замолчал
атаман и задумался.
Задумались
и разбойники. Опустили они буйные головы на груди могучие и поглаживали молча
усы длинные и бороды широкие. О чем думали удальцы разудалые, сидя на поляне,
среди леса дремучего? О молодости ли своей погибшей, когда были еще честными
воинами и мирными поселянами? О матушке ли Волге серебряной? Или о дивном
богатыре, про которого рассказывал Перстень? Или думали они о хоромах высоких
среди поля чистого, о двух столбиках с перекладинкой, о которых в минуту грусти
думала в то время всякая лихая, забубенная голова?
– Атаман! –
вскричал один разбойник, подбегая к Перстню и весь запыхавшись, – верст
пять отсюда, по Рязанской дороге, едут человек двадцать вершников с богатым
оружием, все в золоченых кафтанах! Аргамаки и бахматы под ними рублей во сто
каждый или боле!
– Куда
едут? – спросил Перстень, вскакивая.
– Вот
только что поворотили к Поганой Луже. Я как увидел, так напрямик сюда и прибежал
болотом да лесом.
– Ну,
ребята! – вскричал Перстень, – полно бобы на печи разводить! Двадцать
человек чтобы шли за мной!
– Ты,
Коршун, – продолжал он, обращаясь к старому разбойнику, – возьми
двадцать других, да засядьте у кривого дуба, отрежьте им дорогу, коли мы,
неравно, опоздаем. Ну, живо за сабли!
Перстень
взмахнул чеканом и сверкнул очами. Он походил на грозного полководца среди
послушного войска.
Прежнее
свободное обращение разбойников исчезло и уступило место безусловной покорности.
В один
миг сорок станичников отошли от толпы и разделились на два отряда.
– Эй,
Митька! – сказал Коршун молодому парню из-под Коломны, – на тебе
посошок, ступай с нами, да понатужься, авось осерчаешь!
Митька
скроил глупую рожу, взял хладнокровно из рук старика огромную дубину, взвалил
ее на плеча и пошел, переваливаясь, за своим отрядом ко кривому дубу.
Другой
отряд, предводимый Перстнем, поспешил к Поганой Луже, на переем[99]неизвестным всадникам.
|
