Глава 28. РАССТАВАНИЕ
Едва
занялась заря, как уж Перстень поднял шайку.
– Ребятушки! –
сказал он разбойникам, когда они собрались вокруг него и Серебряного. –
Настал мне час расстаться с вами. Простите, ребятушки! Иду опять на Волгу. Не
поминайте меня лихом, коли я в чем согрубил перед вами.
И
Перстень поклонился в пояс разбойникам.
– Атаман! –
заговорила в один голос вольница, – не оставляй нас! Куда мы пойдем без тебя?
– Идите
с князем, ребятушки. Вы вашим вчерашним делом заслужили вины свои; можете опять
учиниться, чем прежде были; а князь не оставит вас!
– Добрые
молодцы, – сказал Серебряный, – я дал царю слово, что не буду уходить
от суда его. Вы знаете, что я из тюрьмы не по своей воле ушел. Теперь должен я
сдержать мое слово, понести царю мою голову. Хотите ль идти со мною?
– А
простит ли он нас? – спросили разбойники.
– Это
в божьей воле; не хочу вас обманывать. Может, простит, а может, и нет.
Подумайте, потолкуйте меж собою, да и скажите мне, кто идет и кто остается.
Разбойники
переглянулись, отошли в сторону и начали вполголоса советоваться. Чрез несколько
времени они вернулись к Серебряному.
– Идем
с тобой, коли атаман идет!
– Нет, –
ребятушки, – сказал Перстень, – меня не просите. Коли вы и не пойдете
с князем, все ж нам дорога не одна. Довольно я погулял здесь, пора на родину.
Да мы же и повздорили немного, а порванную веревку как ни вяжи, все узел будет.
Идите с князем, ребятушки, или выберите себе другого атамана, а лучше
послушайтесь моего совета, идите с князем; не верится мне после нашего дела,
чтобы царь и его и вас не простил!
Разбойники
опять потолковали и после краткого совещания разделились на две части. Большая
подошла к Серебряному.
– Веди
нас! – сказали они, – пусть будет с нами, что и с тобой!…
– А
другие-то что ж? – Спросил Серебряный.
– Другие
выбрали в атаманы Хлопко, мы с ним не хотим!
– Там
все, что похуже, остались, – шепнул Перстень князю, – они и
дрались-то вчера не так, как эти!
– А
ты, – сказал Серебряный, – ни за что не пойдешь со мной?
– Нет,
князь, я не то, что другие. Меня царь не простит, не таковы мои винности. Да,
признаться, и соскучился по Ермаке Тимофеиче; вот уж который год не видал его.
Прости, князь, не поминай лихом!
Серебряный
сжал руку Перстня и обнял его крепко.
– Прости,
атаман, – сказал он, – жаль мне тебя, жаль, что идешь на Волгу; не
таким бы тебе делом заниматься.
– Кто
знает, князь, – ответил Перстень, и отважный взор его принял странное
выражение, – бог не без милости, авось и не всегда буду тем, что теперь!
Разбойники
стали приготовляться к походу.
Когда
взошло солнце, на берегу речки уже не было видно ни шатра, ни людей Басманова.
Федор Алексеич поднялся еще ночью, чтобы первому принести царю известие об
одержанной победе.
Прощаясь
с товарищами, Перстень увидел возле себя Митьку.
– Прости
ж и ты, губошлеп! – сказал он весело, – послужил ты вчера царю за
четверых, не оставит он тебя своей милостью!
Но
Митька, как бы в недоумении, почесал затылок.
– Ну
что? – спросил Перстень.
– Ничаво! –
отвечал лениво Митька, почесывая одною рукой затылок, другою поясницу.
– Ну,
ничего так ничего! – И Перстень уже было отошел, как Митька, собравшись с
духом, сказал протяжно:
– Атаман,
а атаман!
– Что?
– Я
в Слободу не хочу!
– Куда
ж ты хочешь?
– А
с тобой!
– Нельзя
со мной; я на Волгу иду.
– Ну,
и я на Волгу!
– Зачем
же не с князем?
Митька
подвинул одну ногу вперед и уставился, как бы в замешательстве, на свой лапоть.
– Опричников,
что ли, боишься? – спросил насмешливо Перстень.
Митька
стал почесывать то затылок, то бока, то поясницу, но не отвечал ничего.
– Мало
ты их видел? – продолжал Перстень, – съели они тебя, что ли?
– Нявесту
взяли! – проговорил нехотя Митька.
Перстень
засмеялся.
– Вишь,
злопамятный! Не хочет с ними хлеба-соли вести! Ну, примкнись к Хлопку.
– Не
хочу! – сказал решительно Митька, – хочу с тобой на Волгу!
– Да
я не прямо на Волгу!
– Ну,
и я не прямо!
– Куда
ж ты?
– А
куда ты, туда и я!
– Эх,
пристал, как банный лист! Так знай же, что мне сперва надо в Слободе побывать!
– Зачем? –
спросил Митька и выпучил глаза на атамана.
– Зачем!
Зачем! – повторил Перстень, начиная терять терпение, – затем, что я
там прошлого года орехи грыз, скорлупу забыл!
Митька
посмотрел было на него с удивлением, но тотчас же усмехнулся и растянул рот до
самых ушей, а от глаз пустил по вискам лучеобразные морщины и придал лицу
своему самое хитрое выражение, как бы желая сказать: меня, брат, надуть не так-то
легко; я очень хорошо знаю, что ты идешь в Слободу не за ореховою скорлупою, а
за чем-нибудь другим!
Однако
он этого не сказал, а только повторил, усмехаясь:
– Ну
и я с тобой!
– Что
с ним будешь делать! – сказал Перстень, пожимая плечами. – Видно, уж
не отвязаться от него, так и быть, иди со мной, дурень, только после не пеняй
на меня, коли тебя повесят!
– А
хоча и повесят! – отвечал Митька равнодушно.
– Ладно,
парень. Вот за это люблю! Прощайся же скорей с товарищами, да и в путь!
Заспанное
лицо Митьки не оживилось, но он тотчас же начал неуклюже подходить к товарищам
и каждого, хотевшего и не хотевшего, чмокнул по три раза, кого добровольно,
кого насильно, кого загребая за плечи, кого ухватив за голову.
– Атаман, –
сказал Серебряный, – стало, мы с тобой по одной дороге?
– Нет,
боярин. Где я пройду, там тебе не проехать. Я в Слободе буду прежде тебя, и,
если бы мы встретились, ты меня не узнавай; а впрочем, мы и не встретимся; я до
твоего приезда уйду; надо только кое-какие дела покончить.
Серебряный
догадался, что у Перстня было кое-что спрятано или зарыто в окрестностях
Слободы, и не настаивал.
Вскоре
два отряда потянулись по двум разным направлениям.
Больший
шел за Серебряным вдоль речки по зеленому лугу, еще покрытому следами вчерашней
битвы, и за ним, повеся голову и хвост, тащился Буян. Он часто подбегал к
Серебряному, жалобно повизгивал и потом оборачивался на свежий могильный холм,
пока, наконец, не скрыли его из виду высокие камыши.
Другой,
меньший отряд пошел за Хлопко.
Перстень
удалился в третью сторону, а за ним, не спеша и переваливаясь с боку на бок, последовал
Митька.
Опустела
широкая степь, и настала на ней прежняя тишина, как будто бранный гул и не
возмущал ее накануне. Только кое-где паслись разбежавшиеся татарские кони да
валялись по пожарищу разбросанные доспехи. Вдоль цветущего берега речки
жаворонки по-прежнему звенели в небесной синеве, лыски перекликались в густых
камышах, а мелкие птички перепархивали, чирикая, с тростника на тростник или,
заливаясь песнями, садились на пернатые стрелы, вонзившиеся в землю во время
битвы и торчавшие теперь на зеленом лугу, меж болотных цветов, как будто б и
они были цветы и росли там уже бог знает сколько времени.
|