ЭПИЛОГ
Кейптаун,
20 октября 1900 г.
"Дорогая
сестра!
Я
жив, хотя жизнь вернулась ко мне не без хлопот. И Фанфан жив. Мой славный
Фанфан тоже с большим трудом столковался с жизнью. Ему всадили одну пулю в
живот, другую – в печень, три или четыре – уж не помню точно – угодили ему в
ноги. Но парижанин с улицы Гренета живуч, как кошка.
А я…
Хоть я родом и не с улицы Гренета, но все равно парижанин, а следовательно,
тоже живуч.
Представь
себе только: одна пуля попала мне в левое бедро, другая – в руку (тоже в
левую), третья – в правую ногу, четвертая вторично продырявила легкое, да еще
возле самого сердца. Да, сестренка, когда мой друг Франсуа Жюно подобрал нас
обоих, дела наши были совсем плохи. Мы валялись на земле полумертвые и дышали,
как выброшенные на берег карпы. Этот добрейший канадец передал нас в искусные
руки доктора Дугласа, которому мы и обязаны теперь жизнью. Доктор Дуглас,
положительно, самая рыцарская душа во всей английской армии. Он ухаживал за
нами, словно родной брат, не жалея своего драгоценного времени и знаний, и
совершил настоящее чудо, воскресив нас. Мы были без памяти двое суток. А когда
очнулись, увидели, что лежим рядом в маленьком помещении, где сильно пахло
йодоформом и карболкой. Мне показалось, что мы плавно движемся куда-то.
«Санитарный
поезд», – подумал я. И я не ошибся: нас везли в том самом поезде, в
котором я некогда сопровождал миссис Адамс к ее умирающему сыну.
Доктор
и вообще весь медицинский персонал трогательно ухаживали за нами. Наши товарищи
по несчастью – опасно раненные английские солдаты – относились к нам дружески.
Санитарный
поезд, как и во время первого моего путешествия, шел тем же аллюром военного
времени. Он то мчался вперед, то пятился назад, чтобы тут же снова ринуться с
разбегу вперед. Все это время оба мы находились в довольно жалком состоянии.
Доктор то и дело появлялся у наших коек: он менял нам повязки, очищал раны от
гноя, измерял температуру и, отмечая что-то в своем блокноте, иной раз
сокрушенно покачивал головой, иной же раз довольно ухмылялся.
Добрая
душа этот доктор!
Путешествие
длилось долго, очень долго, но мы на это не жаловались: нам было хорошо!
Мы
всем своим существом отдавались покою, неизбежно наступающему после острых кризисов.
Мы наслаждались восхитительным ощущением возврата к жизни, с которой простились
еще в Ваальском ущелье. Наконец, нас сладко баюкало сознание исполненного
долга: ведь мы сделали все, что могли, в один из самых трудных моментов борьбы
маленьких республик за свою независимость.
Только
по прибытии в Кейптаун, на восьмые сутки путешествия, доктор Дуглас объявил
нам, что теперь он готов поручиться за нашу жизнь.
В
Кейптауне доктор перевез нас в больницу, где передал на попечение своего
собрата по профессии, который пользует нас и по сей день.
Ты
можешь, конечно, представить, как горячо благодарил я доктора Дугласа, когда он
пришел проститься с нами! На прощанье Дуглас предупредил нас, что для полной
поправки нам потребуется длительный больничный режим.
Я,
разумеется, стал горячо с ним спорить, а Фанфан заворчал, как заправский
наполеоновский гренадер. Сама посуди: одна лишь мысль о том, что мы не можем
вернуться в Трансвааль и собрать новый батальон Молокососов, чтобы опять
принять участие в войне, приводила нас в отчаяние!
Невольно
вырвавшееся у меня признание в наших мечтах очень насмешило милейшего доктора.
– Да
вы же пленники, – сказал он.
– Что
ж из того! Пленники бегут.
– Дорогой
Сорви-голова, – мягко сказал доктор, взяв меня за руку, – оставьте
эту опасную игру. Поверьте, с вами говорит сейчас не англичанин, не патриот
своей страны, а только врач и друг. Восемь месяцев вы вели тяжелую боевую
жизнь, потребовавшую невероятного напряжения всех ваших физических сил и
нервной системы. Вы были дважды опасно ранены.
– Да
ведь говорят, что современная пуля отличается гуманностью, – насмешливо
заметил Фанфан.
– Не
слишком-то доверяйте этим толкам. – продолжал Дуглас. – Как бы там ни
было, но эти пули вкупе с переутомлением так расшатали ваши организмы, что
полное выздоровление наступит не раньше как через пять-шесть месяцев. А до тех
пор, надеюсь, эта проклятая война окончится.
Предсказания
доброго доктора исполнились лишь наполовину. Прошло уже четыре месяца, как мы с
ним простились. Мы почти поправились, но война вспыхнула с новой силой. А мы
все сильнее чувствуем себя пленниками. Дело в том, что по мере нашего
выздоровления милые друзья-англичане стали, по меткому выражению Фанфана, все
туже нас «завинчивать».
И
вот, наконец, нас так «завинтили», за нами так следят, столько пар глаз
сторожат каждое наше движение, что бегство почти невозможно. Но все-таки мы
попытаемся.
Хитрые
англичане предлагали нам свободу под честное слово. Благодарим покорно! Это
значит быть своим собственным тюремщиком, изо дня в день расходовать всю свою
бурную энергию только на то, чтобы заставлять себя отказываться от самого
пылкого своего желания. Нет, на это мы не согласны.
Не
колеблясь ни секунды и повинуясь одному и тому же порыву, мы оба решительно отказались.
Что же за этим последовало? Очень простая вещь: лазарет превратился в тюрьму. А
так как больничная клетка кажется нашим тюремщикам не вполне надежной, нам
предстоит заманчивая перспектива недели через две отправиться на понтоны. А
быть может, и на остров Цейлон или на мыс Доброй Надежды.
Но
поживем – увидим… О! Какую великую силу ощущает в себе человек, решивший отдать
свою жизнь священному делу борьбы за свободу! Проще говоря, при первом же удобном
случае мы постараемся бежать.
И
пусть даже я и погибну при этом, по крайней мере, я умру с мыслью об
исполненном долге, с сознанием, что я умираю как достойный сын той Франции,
которая так часто проливала свою кровь за слабых и угнетенных.
Но я
не погибну…
Если
предчувствие не обманывает меня, дорогая сестра, ты еще кое-что услышишь о
своем брате, который более чем когда-либо горит желанием оправдать свое
прозвище – Капитан Сорви-голова".
|
