Глава XLIII,
повествующая о том, как мистер Сэмюел Уэллер попал в
затруднительное положение
В высокой комнате, плохо освещенной и еще хуже
проветриваемой, расположенной на Портюгел-стрит, Линкольнс-Инн-Филдс, заседают
почти круглый год один, два, три или — в зависимости от обстоятельств — четыре
джентльмена в париках за маленькими конторками, сооруженными наподобие тех,
какими пользуются во всех английских судах, но только не покрытыми французским
лаком. Справа от них находятся скамьи адвокатов, слева — отгороженное место для
несостоятельных должников. а прямо перед ними, пониже, — чрезвычайно
грязные физиономии. Названные джентльмены — уполномоченные Суда по делам о
несостоятельности, а место, где они заседают, и есть Суд по делам о
несостоятельности.
Замечательна судьба этого суда, который в настоящее время и
с незапамятных времен считается и признан с общего согласия всех оборванцев
Лондона, скрывающих свою нищету, их приютом и ежедневным пристанищем. Он всегда
переполнен. Пивные и спиртные испарения постоянно поднимаются к потолку и,
коснувшись его, стекают струями по стенам; старого платья увидишь здесь за один
раз больше, чем выставляется на продажу на всем Хаундсдиче[142] в течение года, и больше немытых лиц и
седеющих бород, чем могут привести в порядок все насосы и цирюльники между
Тайбурном и Уайтчеплом от восхода до заката солнца.
Не следует предполагать, что здесь у кого-нибудь из этих
людей есть хотя бы тень какого-то дела в том месте, которое он столь неутомимо
посещает. Будь это так, нечему было бы удивляться, и в этом не было бы ничего
странного. Одни из них спят почти все время, пока длится заседание, другие приносят
крохотный портативный обед, завернутый в носовой платок или торчащий из
потертого кармана, и жуют и слушают с одинаковым удовольствием, но никогда не
бывало среди них ни одного, кто был лично заинтересован в каком-нибудь деле,
которое когда-либо здесь разбиралось. Однако, чем бы они ни занимались, здесь
они сидят с первой минуты и до последней. В дождливую погоду они приходят
промокшие насквозь, и в такие дни в зале суда пахнет плесенью.
Случайный посетитель может предположить, что это место
служит храмом, посвященным Духу Нищеты. Здесь нет ни одного служителя и ни
одного курьера, который бы носил одежду, сшитую по мерке; ни одного более или
менее свежего или здорового на вид человека во всем учреждении, если не считать
маленького седовласого констебля с лицом, как яблоко, да и тот, подобно
злополучной вишне, законсервированной в спирту, кажется высушенным благодаря
искусственному процессу, который не имеет никакого отношения к его природе.
Даже парики адвокатов плохо напудрены и букли плохо завиты.
Но наиболее любопытный предмет для наблюдений — поверенные,
которые сидят за большим, ничем не покрытым столом ниже места для
уполномоченных. Профессиональное хозяйство самого богатого из этих джентльменов
ограничивается синим мешком и мальчиком — обычно юношей иудейского
вероисповедания.
У них нет постоянных контор, свои юридические сделки они
совершают или в трактирах, или в тюремных дворах, куда отправляются толпой и
отбивают друг у друга клиентов на манер омнибусных кондукторов. Вид у них
засаленный и заплесневелый, а если можно заподозрить их в каких-нибудь пороках,
то, пожалуй, пьянство и мошенничество занимают самое видное место. Обычно они
проживают на окраине «тюремных границ»[143],
не дальше мили от обелиска на Сент-Джордж-Филдс. Их внешность непривлекательна,
их манеры своеобразны.
Мистер Соломон Пелл, один из представителей этой ученой
корпорации, был толстый, дряблый, бледный человек в сюртуке, который казался то
зеленым, то коричневым, с бархатным воротником той же меняющейся окраски. Лоб у
него был узкий, лицо широкое, голова большая, а нос сворочен на сторону, словно
Природа, возмущенная наклонностями, подмеченными ею в момент его рождения, дала
ему сердитый щелчок, от которого нос так и не оправился. Однако наделенный
короткой шеей и астмой, мистер Пелл пользовался для дыхания преимущественно
этим органом, который, быть может, возмещал приносимой им пользой то, чего не
хватало ему как украшению.
— Я уверен, что помогу ему выпутаться, — сказал
мистер Пелл.
— В самом деле? — отозвался человек, которому было
дано такое заверение.
— Совершенно уверен! — отвечал мистер Пелл. Но
заметьте, если бы он обратился к какому-нибудь сомнительному ходатаю по делам,
я бы не поручился за последствия.
— Ну-у! — разинув рот, сказал собеседник.
— Да, ни за что не поручился бы! — сказал мистер
Пелл, сжал губы, нахмурился и таинственно покачал головой.
Беседа эта велась в трактире, как раз против Суда по делам о
несостоятельности, а человек, с которым ее вели, был не кто иной, как старший
Уэллер, явившийся сюда, чтобы утешить и поддержать друга, чье прошение о
признании его несостоятельным должно было сегодня слушаться и с чьим поверенным
он в данный момент совещался.
— А где Джордж? — осведомился старый джентльмен.
Мистер Пелл мотнул головой в сторону задней комнаты, где мистер
Уэллер, немедленно отправившийся туда, был тотчас же встречен самыми горячими и
лестными приветствиями полудюжины своих профессиональных собратьев, выражавших
удовольствие по поводу его прибытия. Несостоятельный джентльмен, заразившийся
спекулятивной, но неосторожной страстью поставлять лошадей на большие перегоны,
каковая страсть и довела его до беды, имел цветущий вид и успокаивал свои
чувства креветками и портером.
Обмен приветствиями между мистером Уэллером и его друзьями
строго отвечал масонским правилам ремесла, предписывавшим выворачивать кисть
правой руки и в то же время подергивать мизинцем. Мы знавали двух знаменитых
кучеров (бедняги, их уже нет в живых), которые были близнецами и питали друг к
другу искреннюю и преданную любовь. Ежедневно на протяжении двадцати четырех
лет они встречались на Дуврской дороге, обмениваясь одним только этим
приветствием; и вот когда один из них умер, другой начал чахнуть и вскоре
последовал за первым.
— Ну, Джордж, — сказал мистер Уэллер-старший,
снимая пальто и усаживаясь с присущей ему важностью, — как дела? Все в
порядке на крыше и полно внутри?
— Все в порядке, старина, — отвечал джентльмен,
попавший в затруднительное положение.
— Передана ли кому-нибудь серая кобыла? —
заботливо осведомился мистер Уэллер.
Джордж кивнул утвердительно.
— Ну вот и прекрасно, — сказал мистер Уэллер. О
карете тоже позаботились?
— Препровождена в надежное место, — отвечал
Джордж, свертывая головы полудюжине креветок и проглатывая их без дальнейших
церемоний.
— Очень хорошо! — сказал мистер Уэллер. —
Надо всегда смотреть за тормозом, когда едешь под гору. Список седоков
выправлен по всем правилам?
— Опись, сэр? — спросил Пелл, угадывая мысль
мистера Уэллера. — Опись такова, что лучше не сделаешь пером и чернилами.
Мистер Уэллер кивнул, выражая свое одобрение по поводу
принятых мер, а затем, повернувшись к мистеру Пеллу, спросил, указывая на
своего друга Джорджа:
— И скоро вы снимете с него хомут?
— Он стоит третьим в списке, — отвечал мистер
Пелл, — и я бы сказал, что до него очередь дойдет через полчаса. Я
распорядился, чтобы мой клерк пришел и предупредил нас вовремя.
Мистер Уэллер с нескрываемым восхищением осмотрел законоведа
с головы до ног и выразительно сказал:
— А что вы будете пить, сэр?
— Право же, вы очень… — отозвался мистер Пелл. Клянусь
честью, я не имею обыкновения… Сейчас так рано, что в сущности я почти…
Пожалуй, принесите мне на три пенса рому, моя милая.
Прислуживающая девица, которая угадала требование раньше,
чем оно было высказано, поставила перед Пеллом стакан рому и удалилась.
— Джентльмены! — сказал мистер Пелл, окидывая
взглядом присутствующих. — За успех вашего друга! Я не люблю хвастаться,
джентльмены, у меня нет этой привычки, но я не могу не сказать, что если бы
вашему другу не посчастливилось попасть в руки, которые… но я не скажу того,
что собирался сказать. За ваше здоровье!
Мигом осушив стакан, мистер Пелл причмокнул и самодовольно
обвел глазами собравшихся кучеров, которые, очевидно, относились к нему, как к
некоему божеству.
— Позвольте-ка, — сказал юридический
авторитет, — о чем я говорил, джентльмены?
— Кажется, вы заметили, что не стали бы возражать
против второго стакана, сэр, — сказал мистер Уэллер с шутливой
серьезностью.
— Ха-ха! — засмеялся мистер Пелл. — Недурно,
недурно. Ведь вы тоже деловой человек! В такой ранний час это было бы, пожалуй,
слишком… Право, не знаю, моя милая… ну, да уж повторите, будьте так добры. Кхе!
Этот последний звук был важным и внушительным покашливанием,
каковое мистер Пелл счел должным себе позволить, заметив неподобающую
склонность к смеху у некоторых своих слушателей.
— Покойный лорд-канцлер, джентльмены, очень меня
любил, — сообщил мистер Пелл.
— И это делает ему честь, — вставил мистер Уэллер.
— Правильно! — воскликнул клиент мистера Пелла. А
почему бы ему вас не любить?
— В самом деле, почему? — повторил весьма
краснолицый человек, который до сей поры не проронил ни слова и, казалось, вряд
ли мог еще что-нибудь сказать. Почему бы нет, хотел бы я знать?
Шепот, выражающий одобрение, пробежал по собранию.
— Помню, джентльмены, — начал мистер Пелл, —
обедал я однажды вместе с ним — нас было только двое, но все так шикарно, как
будто ждали двадцать человек к обеду: государственная печать на столике справа
от него, и человек в парике с кошельком и в латах охраняет жезл, сабля наголо и
шелковые чулки… Так всегда делается, джентльмены, и днем и ночью… как вдруг он
мне говорит: «Пелл, говорит, без ложной скромности, Пелл. Вы человек
талантливый. Вы любого можете протащить через Суд по делам о несостоятельности,
Пелл, и наша страна должна гордиться вами». Таковы были его подлинные слова.
«Милорд, — сказал я, — вы мне льстите». — «Пелл, сказал
он, — будь я проклят, если вам льщу».
— Он так и сказал? — осведомился мистер Уэллер.
— Так и сказал, — отвечал Пелл.
— Ну, коли так, — заявил мистер Уэллер, — то
парламент должен был бы приструнить его за это, и, будь он бедняком, они бы его
приструнили.
— Но, дорогой мой друг, — возразил мистер
Пелл, — это было сказано конфиденциально.
— Как? — переспросил мистер Уэллер.
— Конфиденциально.
— Ну, тогда… — подумав, сказал мистер Уэллер, —
если он выругал самого себя конфиденциально, то, конечно, это совсем другое
дело.
— Конечно! — подтвердил мистер Пелл. —
Разница, как вы замечаете, бросается в глаза.
— Меняет все дело, — согласился мистер Уэллер.
Продолжайте, сэр.
— Нет, я не буду продолжать, сэр, — сказал мистер
Пелл тихо и серьезно. — Вы мне напомнили, сэр, что это был частный
разговор — частный и конфиденциальный, джентльмены. Джентльмены, я юрист… Быть
может, как юрист я пользуюсь большим уважением; быть может, не пользуюсь. Очень
многим это известно. Я уже не скажу ни слова. Здесь, в этой комнате, уже были
сделаны замечания, порочащие репутацию моего благородного друга. Вы должны
простить меня, джентльмены, — я был неосторожен. Я чувствую, что никакого
права не имею упоминать об этом случае без его согласия. Благодарю вас, сэр.
Произнося такую речь, мистер Пелл засунул руки в карманы,
нахмурился, мрачно озираясь, и звякнул тремя пенсами.
Только-только стало известно столь благородное решение, как
в комнату неистово ворвались мальчик и синий мешок — два неразлучных товарища —
и доложили (собственно говоря, доложил мальчик, ибо синий мешок не принимал
никакого участия в докладе), что дело сейчас будет разбираться. Услышав это,
вся компания перебежала через улицу и стала пробивать себе дорогу в суд:
подготовительная церемония, которая, по расчетам, должна была занять в обычных
условиях от двадцати пяти до тридцати минут.
Мистер Уэллер, человек тучный, бросился сразу в толпу в
отчаянной надежде пробиться в каком-нибудь удобном месте. Успех не вполне
оправдал его ожидания, ибо шляпа, которую он забыл сиять, была нахлобучена ему
на глаза каким-то субъектом, на чью ногу он наступил довольно тяжело.
По-видимому, этот индивид немедленно раскаялся в своей горячности, ибо,
пробормотав какие-то невнятные слова, выражающие изумление, он увлек старика в
вестибюль и после энергической борьбы стащил с него нахлобученную шляпу.
— Сэмивел! — воскликнул мистер Уэллер, когда
получил возможность лицезреть своего спасителя.
Сэм кивнул головой.
— Ты почтительный и любящий сынок, что и
говорить, — заметил мистер Уэллер. — Нахлобучиваешь шапку старику
отцу!
— Как я мог знать, что это вы? — возразил сын. Или
вы думаете, что я должен был угадать, кто вы такой, по тяжести вашей ноги?
— Пожалуй, это верно, Сэмми, — отвечал мистер
Уэллер, тотчас же смягчившись. — Но что ты тут делаешь? Твой хозяин ничего
тут не добьется, Сэмми. Они не вынесут такого вредика, ни за что не вынесут,
Сэмми.
И мистер Уэллер с торжественной миной законоведа покачал
головой.
— Ну и вздорный старик! — воскликнул Сэм. —
Вечно толкует о вредиках и алиби и всякой всячине. Кто вам говорил о вредике?
Мистер Уэллер ни слова не ответил, но еще раз покачал
головой с весьма ученым видом.
— Бросьте вы трясти башкой, если не хотите, чтобы
пружины лопнули, нетерпеливо сказал Сэм, — ведите себя благоразумно. Вчера
вечером я таскался к «Маркизу Гренби», разыскивая вас.
— А маркизу Гренби видал, Сэмми? — со вздохом
осведомился мистер Уэллер.
— Видал, — отвечал Сэм.
— Как поживает милое создание?
— Подозрительно, — сказал Сэм. — Мне кажется,
она помаленьку себя разрушает, злоупотребляет этим-вот ананасным ромом и
подобными сильно действующими лекарствами.
— Ты это всерьез говоришь, Сэмми? —
глубокомысленно осведомился старший.
— О да, всерьез, — отвечал младший.
Мистер Уэллер схватил сына за руку, пожал ее и выпустил. При
этом физиономия его выражала не уныние или опасение, а скорее сладкую и робкую
надежду. Луч примиренности и даже довольства осветил его лицо, когда он
медленно проговорил:
— Я не совсем уверен, Сэмми, я не говорю, что
окончательно убедился ну, как придется разочароваться? — но мне кажется,
мой мальчик, мне кажется, что у пастыря печень не в порядке.
— Разве у него скверный вид? — полюбопытствовал
Сэм.
— Он на редкость бледен, — отвечал отец, —
вот только нос стал краснее. Аппетит у него неважный, а ром сосет здорово.
Казалось, воспоминание о роме вторглось в голову мистера
Уэллера, когда он произнес эти слова, ибо он стал мрачен и задумчив, но очень
быстро оправился, о чем свидетельствовала целая азбука подмигиваний, которыми
он имел обыкновение услаждать себя, когда бывал особенно доволен.
— Ну, а теперь поговорим о моем деле, — начал
Сэм. — Навострите уши и молчите до тех пор, пока я не кончу.
После такого краткого предисловия Сэм передал, по
возможности сжато, последний знаменательный разговор с мистером Пиквиком.
— Остался там один, бедняга! — воскликнул старший
мистер Уэллер. — И никто за него не заступится, Сэмивел! Этак не годится.
— Конечно, не годится, — согласился Сэм. — Я
это знал раньше, чем пришел сюда.
— Да ведь они его живьем съедят, Сэмми! — возопил
мистер Уэллер.
Сэм кивнул в знак того, что разделяет эту точку зрения.
— Он вошел туда совсем сырой, Сэмми, — сказал
мистер Уэллер, выражаясь метафорически, — а там его так поджарят, что
самые близкие друзья не узнают. Жареный голубь — ничто по сравнению с этим,
Сэмми!
Сэм Уэллер еще раз кивнул.
— Этого не должно быть, Сэмивел, — торжественно
сказал мистер Уэллер.
— Этого не будет, — сказал Сэм.
— Разумеется, — подтвердил мистер Уэллер.
— Ну, ладно! — сказал Сэм. —
Напророчествовали вы очень хорошо, совсем как красноносый Никсон[144] в шестипенсовых книжках с
его портретом.
— А кто он такой, Сэмми? — полюбопытствовал мистер
Уэллер.
— Не все ли вам равно? — отрезал Сэм. —
Хватит с вас того, что он не был кучером.
— Я знал одного конюха с такой фамилией, —
задумчиво сказал мистер Уэллер.
— Не тот, — возразил Сэм. — Мой джентльмен
был пророк.
— Какой пророк? — осведомился мистер Уэллер,
строго взглянув на сына.
— Человек, который предсказывает, что случится, —
объяснил Сэм.
— Хотел бы я познакомиться с ним, Сэмми, — сказал
мистер Уэллер. — Может быть, он бросил бы луч света на ту самую болезнь, о
которой мы только что говорили. Ну, что поделать, а если он умер и никому не
передал своей лавочки, стало быть и толковать не о чем. Продолжай,
Сэмми, — со вздохом добавил мистер Уэллер.
— Так вот, вы тут пророчествовали, что случится с
хозяином, если он там останется, — продолжал Сэм. — Не придумаете ли
вы какого-нибудь этакого-подходящего способа о нем позаботиться?
— Нет, не придумаю, Сэмми, — с глубокомысленным
видом ответил мистер Уэллер.
— Так-таки ни единого способа? — осведомился Сэм.
— Ни единого, — отвечал мистер Уэллер, — вот
разве… — И луч прозрения осветил его физиономию, когда он понизил голос до
шепота и приложил губы к уху сына. — Вот разве вынести его в складной
кровати потихоньку от тюремщиков, Сэмми, или нарядить старухой под зеленой
вуалью.
Сэм Уэллер неожиданно принял с презрением оба предложения и
повторил свой вопрос.
— Нет! — сказал старый джентльмен. — Если он
не хочет, чтобы ты там остался, я никакого выхода не вижу. Нет проезда, Сэмми,
нет проезда.
— Ну, так я вам скажу, как проехать, — объявил
Сэм. — Я вас попрошу ссудить мне двадцать пять фунтов.
— А какой от этого будет прок? — полюбопытствовал
мистер Уэллер.
— Что будет, то будет, — отозвался Сэм. —
Может быть, вы их потребуете обратно через пять минут; может быть, я скажу, что
не хочу отдавать, и выругаюсь. Не придет ли вам в голову арестовать родного
сына из-за этих-вот денег и отправить его во Флит? Что скажете, бессердечный
бродяга?
После ответа Сэма отец и сын обменялись полным
телеграфическим кодом кивков и знаков, а затем старший мистер Уэллер сел. на
каменную ступеньку и принялся хохотать так, что побагровел.
— Что за старая образина! — воскликнул Сэм,
возмущенный такой потерей времени. — Ну, ради чего вы сидите здесь и
превращаете свою физиономию в дверной молоток, когда впереди столько дела? Где
у вас деньги?
— Под козлами, Сэмми, под козлами, — отвечал
мистер Уэллер, расправляя морщины. — Подержи мою шляпу, Сэмми.
Освободившись от этого бремени, мистер Уэллер резко вывернул
туловище на одну сторону и, ловко изогнувшись, ухитрился запустить правую руку
в чрезвычайно поместительный карман, откуда после долгих усилий и пыхтенья
извлек бумажник in octavo[145],
перетянутый широким ремешком. Из этого хранилища он вытащил пару ремешков для
кнута, три-четыре пряжки, мешочек с образчиками овса и, наконец, небольшую
пачку очень грязных банковых билетов, из которой отсчитал требуемую сумму и
вручил ее Сэму.
— А теперь, Сэмми, — сказал старый джентльмен,
когда ремешки, пряжки и образчики снова были спрятаны и бумажник опущен в недра
того же кармана, — а теперь, Сэмми, я тут знаю одного джентльмена, который
обделает для нас это дело в одну секунду, — блюститель закона, Сэмми, а
мозги у него, как у лягушки, разбросаны по всему телу до самых кончиков
пальцев; друг лорд-канцлера, Сэмивел, так что стоит ему только сказать, чего он
хочет, и тот посадит тебя под замок на всю жизнь.
— Ну нет, этого ничего не нужно, — сказал Сэм.
— Чего не нужно? — осведомился мистер Уэллер.
— Ничего такого против конституции, — отрезал
Сэм. — После перпетум мобиле — хабис корпус — самая расчудесная выдумка. Я
частенько читал об этом в газетах.
— Да какое же она имеет отношение к делу? —
спросил мистер Уэллер.
— А такое, — сказал Сэм, — что я буду стоять
горой за это изобретение и соответственно поступать. Нечего там шептать
лорд-канцлеру, мне это не нравится! А вдруг это повредит делу, когда нужно
будет выйти из тюрьмы!
Уступив по этому пункту желаниям своего сына, мистер Уэллер
тотчас же отыскал высокоученого Соломона Пелла и сообщил ему о своем намерении
немедленно получить приказ о взыскании двадцати пяти фунтов и судебных
издержек, с тем чтобы приказ был направлен против «личности» некоего Сэмюела
Уэллера. Связанные с этим расходы выплачиваются Соломону Пеллу авансом.
Поверенный был в прекраснейшем расположении духа, ибо
попавший в беду поставщик лошадей был освобожден от ответственности по
приговору суда. Он весьма одобрил привязанность Сэма к своему хозяину, заявил,
что она очень напоминает ему его собственное чувство преданности к его другу
канцлеру, и немедленно повел старшего мистера Уэллера в Темпль скрепить присягой
показание о долге, которое мальчик с помощью синего мешка написал тут же на
месте.
Тем временем Сэм, будучи официально представлен обеленному
джентльмену и его друзьям как отпрыск мистера Уэллера из «Прекрасной Дикарки»,
был встречен с подчеркнутым уважением и любезно приглашен участвовать в пирушке
в ознаменование упомянутого события, каковое приглашение он не замедлил
принять.
Увеселения джентльменов этой профессии обычно носят
торжественный и мирный характер, но в. данном случае празднество было из ряда вон
выходящее, и они соответственно этому дали себе волю. После довольно бурных
тостов в честь главного уполномоченного и мистера Соломона Пелла, который
проявил в тот день такие несравненные способности, джентльмен с пятнистым лицом
и в синем шарфе предложил кому-нибудь спеть. Сам собой напрашивался вывод, что
пятнистый джентльмен, жаждавший пения, должен сам спеть, но пятнистый
джентльмен упрямо и слегка обиженно уклонился; за этим, как бывает нередко в
подобных случаях, последовали довольно сердитые препирательства.
— Джентльмены, — сказал, наконец, поставщик
лошадей, — чтобы не нарушать гармонии этого чудесного празднества, быть
может, мистер Сэмюел Уэллер согласится усладить общество?
— Право же, джентльмены, у меня нет привычки петь без
инструмента, отвечал Сэм, — но все за спокойную жизнь, как сказал человек,
заняв место смотрителя на маяке.
После такой прелюдии мистер Сэмюел Уэллер сразу запел
следующую неистовую и прекрасную песню, которую мы позволяем себе привести,
предполагая, что она не всем известна. Мы попросили бы обратить особое внимание
на междометия в конце вторых и четвертых строк, которые не только дают
возможность певцу перевести дух в этом месте, но я чрезвычайно благоприятствуют
размеру.
Романс
Наш Терпин вскачь по Хаунсло-Хит
Погнал кобылу Бесе — эх!
Вдруг видит он — епископ мчит
Ему наперерез — эх!
Он догоняет лошадей,
В карету он глядит.
«Ведь это Терпин, ей-ясе-ей!»
Епископ говорит.
Хор
«Ведь это Терпин, ей-ясе-ей!»
Епископ говорит.
А Терпин: «Свой лихой привет
Ты с соусом глотай-ай!»
И прямо в глотку-пистолет,
И отправляет в рай-ай!
А кучер был не очень рад,
Погнал что было сил.
Но Дик, влепив в башку заряд,
Его остановил.
Хор (саркастически)
Но Дик[146], влепив в башку заряд,
Его остановил.
— Я утверждаю, что эта песня задевает профессию, —
перебил пятнистый джентльмен. — Я спрашиваю: как звали кучера?
— Никто не знает, — отвечал Сэм. — У него не
было визитной карточки в кармане.
— Я возражаю против политики, — продолжал
пятнистый джентльмен. — Я заявляю, что в нашем обществе эта песня —
политическая и, что почти то же самое, лживая! Я заявляю, что тот кучер не
удрал, он умер храбро — храбро, как герой, и я не потерплю никаких возражений!
Так как пятнистый джентльмен говорил с большой энергией и
решимостью и так как мнения по этому вопросу, казалось, разделились, то грозили
возникнуть новые препирательства, но тут весьма кстати появились мистер Уэллер
и мистер Пелл.
— Все в порядке, Сэмми! — сказал мистер Уэллер.
— Исполнитель придет сюда в четыре часа, — добавил
мистер Пелл. — полагаю, вы за это время не убежите, а? Ха-ха!
— Может быть, мой жестокий папаша к тому времени
смягчится, — улыбаясь во весь рот, сказал Сэм.
— Э, нет! — возразил мистер Уэллер-старший.
— Прошу вас! — настаивал Сэм.
— Ни за что на свете! — заявил неумолимый кредитор.
— Я дам расписки на эту сумму, по шести пенсов в
месяц, — сказал Сэм.
— Я их не возьму, — ответил мистер Уэллер.
— Ха-ха-ха! Прекрасно, прекрасно! — одобрил мистер
Соломон Пелл, выписывая свой счетец. — Очень забавный случай! Бенджемин,
перепишите.
И мистер Пелл, улыбаясь, показал итог мистеру Уэллеру.
— Благодарю вас, — продолжал джентльмен юрист,
принимая засаленные банковые билеты, извлеченные мистером Уэллером из
бумажника. — Три фунта десять шиллингов и один фунт десять шиллингов —
итого пять фунтов. Очень вам признателен, мистер Уэллер. Ваш сын — достойный
молодой человек, весьма достойный, сэр. Это очень приятная черта в характере
молодого человека, весьма приятная, — добавил мистер Пелл, озираясь с
любезной улыбкой и пряча деньги.
— Вот так потеха! — усмехнувшись, сказал старший
мистер Уэллер. — Регулярно, блудящий сын!
— Блудный, блудный сын, сэр, — мягко подсказал
мистер Пелл.
— Не беспокойтесь, сэр, — с достоинством возразил
мистер Уэллер. — Я знаю, который час, сэр. Когда не буду знать, спрошу
вас, сэр.
К приходу исполнителя Сэм завоевал такую популярность, что
присутствующие джентльмены решили проводить его всей компанией в тюрьму. Они
тронулись в путь в таком порядке: истец и ответчик шли рука об руку;
исполнитель впереди, а восемь дюжих кучеров замыкали шествие. У кофейни
Сарджентс-Инна все остановились, чтобы освежиться, и когда было покончено с
юридическими формальностями, процессия двинулась дальше.
Затея восьми джентльменов, продолжавших идти по четыре
человека в ряд, вызвала на Флит-стрит легкое смятение; затем пришлось покинуть
пятнистого джентльмена, вступившего в драку с носильщиком. Было условлено, что
его друзья зайдут за ним на обратном пути. Кроме этих маленьких инцидентов,
ничего не случилось в пути. Дойдя до ворот Флита, компания по знаку истца
трижды прокричала оглушительно «ура» в честь ответчика и, обменявшись
рукопожатиями, рассталась с ним.
Когда Сэм был официально доставлен в дежурную
комнату, — к крайнему изумлению Рокера и явному недоумению самого
флегматического Недди, — и тотчас же отведен в тюрьму, он направился прямо
к камере своего хозяина и постучался к нему в дверь.
— Войдите, — отозвался мистер Пиквик.
Сэм вошел, снял шляпу и улыбнулся.
— А, это вы, милый Сэм! — воскликнул мистер
Пиквик, явно обрадовавшись при виде своего скромного друга. — Вчера я
отнюдь не хотел оскорбить ваши чувства, мой верный друг. Положите шляпу, Сэм, и
я вам подробно растолкую, что я имел в виду.
— Нельзя ли немного позже, сэр? — спросил Сэм.
— Конечно, — сказал мистер Пиквик, — но
почему не сейчас?
— Лучше бы потом, сэр, — отвечал Сэм.
— Почему? — осведомился мистер Пиквик.
— Потому что… — запинаясь, начал Сэм.
— Потому что… — повторил мистер Пиквик, встревоженный
поведением своего слуги.
— Потому что, — продолжал Сэм, — есть у меня
одно дельце, с которым я бы хотел покончить.
— Какое дело? — полюбопытствовал мистер Пиквик,
удивленный смущенным видом Сэма.
— Так, ничего особенного, сэр, — отвечал Сэм.
— Ну, если ничего особенного, то сначала вы можете
поговорить со мной, — улыбаясь, сказал мистер Пиквик.
— Пожалуй, следовало бы мне позаботиться об этом сейчас
же, — отозвался Сэм, все еще колеблясь.
Мистер Пиквик был удивлен, но ничего не сказал.
— Дело в том… — начал Сэм и запнулся.
— Ну, — воскликнул мистер Пиквик, — говорите,
Сэм!
— Дело в том, — сказал Сэм, выжимая из себя
слова, — что, пожалуй, следовало бы мне прежде всего позаботиться о своей
постели.
— О постели? — с изумлением воскликнул мистер
Пиквик.
— Да, о моей постели, сэр, — отвечал Сэм. — Я
арестант. Сегодня после полудня меня арестовали за долги.
— Вы арестованы за долги? — вскричал мистер
Пиквик, откидываясь на спинку кресла.
— Да, за долги, сэр, — подтвердил Сэм. — А
человек, который меня засадил, ни за что меня отсюда не выпустит, пока вы сами
не выйдете.
— Боже мой! — воскликнул мистер Пиквик. — Что
вы хотите этим сказать?
— То, что я говорю, сэр, — ответил Сэм. — Я
буду сидеть хоть сорок лет, и очень этому рад, и будь это Ньюгет, было бы то же
самое. Ну, черт возьми, секрет раскрыт, и конец делу!
С этими словами, которые он повторил очень энергически и
выразительно, Сэм Уэллер, находясь в необычайно возбужденном состоянии, швырнул
шляпу на пол, а затем, скрестив руки, посмотрел решительно и твердо в лицо
своему хозяину.
|