Увеличить |
Глава 18
Мрачные дни
Бесс действительно заболела скарлатиной, и состояние ее было
хуже, чем все, кроме Ханны и доктора, подозревали. Девочки почти ничего не
знали о болезнях, а мистеру Лоренсу не позволили посетить больную, так что
Ханна делала все, как считала нужным, а занятый доктор Бэнгс старался как мог,
но во многом полагался на Ханну, как отличную сиделку. Мег оставалась дома,
чтобы не занести болезнь в дом Кингов, и занималась хозяйством. Она испытывала
немалую тревогу и даже чувство вины, когда отправляла матери письма, в которых
не было никаких упоминаний о болезни Бесс. Мег не считала правильным обманывать
мать, но ей было приказано подчиняться Ханне, а та и слышать не хотела о том,
чтобы «писать миссис Марч и волновать их из-за этого-то пустяка». Джо целиком
посвятила себя Бесс, проводя с ней дни и ночи, – не слишком тяжелый труд,
ибо Бесс была очень терпеливой и безропотно переносила все страдания, до тех
пор пока оставалась в сознании. Но бывали периоды, когда во время приступа
лихорадки она начинала бормотать хриплым, прерывающимся голосом, играть на
покрывале, словно это было ее любимое маленькое пианино, и пыталась петь, но
горло ее было таким опухшим, что там не оставалось места для мелодии; периоды,
когда она не узнавала знакомые лица у своей постели, называла их другими
именами и умоляюще звала маму. Тогда Джо пугалась, Мег просила, чтобы ей было
позволено написать правду, и даже Ханна говорила, что «подумает об этом, хотя пока
опасности нет». Письмо из Вашингтона прибавило волнений: у мистера Марча
наступил рецидив и о возвращении домой нельзя было и думать еще долгое время.
Какими мрачными казались теперь дни, каким печальным и
унылым все вокруг, как тяжело было на сердце у сестер, когда они трудились и
ждали, а тень смерти витала над некогда счастливым домом! И тогда-то Маргарет,
сидя в одиночестве, со слезами, часто капающими на шитье, осознала, как богата
была она прежде тем, что более драгоценно, чем любая роскошь, какую можно
купить за деньги, – любовью, благополучием, покоем и здоровьем,
настоящими сокровищами жизни. И тогда-то Джо, живя в затененной комнате, где
перед ее глазами постоянно была страдающая маленькая сестра, а в ушах звучал ее
жалобный голос, научилась видеть красоту и прелесть натуры Бесс, чувствовать,
как глубока нежная привязанность к ней в каждом из сердец, и признавать
ценность бескорыстного стремления Бесс жить для других и поддерживать
благополучие в доме с помощью тех простых добродетелей, которыми все могут
обладать и которые все должны любить и ценить больше, чем талант, богатство или
красоту. А Эми, в своей ссылке, горела желанием вернуться домой, чтобы
трудиться ради Бесс, чувствуя, что теперь никакая работа не будет для нее
тяжелой или скучной, и вспоминая с горечью и раскаянием о том, сколько раз
выполняли за нее забытую работу старательные руки сестры. Лори то и дело
являлся в дом, словно беспокойный дух, а мистер Лоренс запер рояль, не в силах
вынести этого напоминания о юной соседке, которая так часто в сумерки услаждала
его слух своей игрой. Всем не хватало Бесс. Молочник, булочник, бакалейщик и
мясник осведомлялись о ее здоровье, бедная миссис Хаммель приходила, чтобы
попросить прощения за свою неосмотрительность и получить ткань на саван для
Минны, соседи присылали всевозможные лакомства и добрые пожелания, так что
даже самые близкие ей люди были удивлены, обнаружив, как много друзей имела
застенчивая Бесс.
Тем временем она лежала в постели со старой Джоанной под
боком, ибо даже в бреду не забывала о своей несчастной протеже. Она очень
скучала о своих кошках, но не позволяла принести их из опасений, как бы они не
заболели, и неизменно была полна тревоги о Джо. Она передавала Эми полные любви
послания, просила сообщить маме, что скоро ей напишет, и часто умоляла дать ей
бумагу и карандаш и пыталась написать хоть слово, чтобы папа не подумал, что
она забыла о нем. Но скоро даже эти непродолжительные периоды сознания
кончились, и она часами металась в постели с несвязными словами на устах или проваливалась
в тяжелый, не приносивший отдыха сон. Доктор Бэнгс заходил дважды в день,
Ханна не ложилась спать по ночам, Мег держала в столе уже написанную
телеграмму, чтобы можно было отправить ее в любую минуту, а Джо не отходила от
постели Бесс.
Первое декабря оказалось по-настоящему зимним днем – дул
пронизывающий ветер, валил снег, и год, казалось, готовился к своей предстоящей
кончине. Зашедший в это утро доктор Бэнгс долго глядел на Бесс, затем с минуту
подержал в своих руках ее горячую руку и, заботливо положив ее на покрывало,
тихо сказал Ханне:
– Если миссис Марч может оставить своего мужа
одного, лучше послать за ней.
Ханна кивнула без слов, губы ее нервно подергивались; Мег
упала в кресло; силы, казалось, оставили ее при звуке этих слов, а Джо, постояв
с минуту, очень бледная, бросилась в гостиную, схватила телеграмму и, накинув
на себя пальто, выбежала в метель. Она скоро вернулась и бесшумно снимала
пальто в передней, когда вошел Лори с письмом, в котором сообщалось, что мистер
Марч снова поправляется. Джо прочла его с благодарностью, но, казалось, оно не
сняло тяжесть с ее сердца, а на лице ее было написано такое отчаяние, что Лори
поспешил спросить:
– В чем дело? Ей хуже?
– Я отправила телеграмму маме, – сказала Джо с
трагическим видом, пытаясь стянуть боты.
– Браво, Джо! Ты сделала это по собственному
почину? – спросил Лори и, видя, как дрожат у нее руки, усадил ее на стул
и снял непослушные боты.
– Нет, доктор велел.
– О, Джо, неужели так плохо? – воскликнул Лори с
испугом.
– Да. Она не узнает нас, она даже не говорит теперь о
стаях зеленых голубей, как она называла виноградные листья на обоях, она
непохожа на мою Бесс, и нет никого, кто помог бы нам вынести это. Мама и папа в
Вашингтоне, а Бог кажется теперь так далеко, что я не могу найти Его.
Слезы ручьями бежали по лицу бедной Джо, она протянула руку
в беспокойном жесте, словно пробираясь ощупью в темноте, и Лори взял ее руку в
свою и шепнул так внятно, как позволял ему комок, стоявший в горле:
– Я здесь. Обопрись на меня, Джо, дорогая!
Она не могла говорить, но «оперлась», и горячее пожатие
дружеской руки утешило ее страдающее сердце; оно словно подвело ее ближе к
Божественной Руке, которая одна могла поддержать ее в этом горе. Лори очень
хотел сказать что-нибудь нежное и успокаивающее, но не мог найти подходящих
слов и стоял молча, нежно гладя ее склоненную голову, как это делала обычно ее
мать. И это было самое подходящее из всего, что он мог сделать, утоляющее боль
гораздо лучше, чем самые красноречивые слова, и Джо чувствовала невысказанное
сострадание и в молчании узнавала ту сладкую отраду, какую любовь приносит в
горе. Вскоре она осушила слезы, принесшие ей облегчение, и подняла на него
благодарный взгляд.
– Спасибо, Тедди, теперь мне легче. Я не чувствую себя
такой одинокой и постараюсь вынести наихудшее, если оно произойдет.
– Не теряй надежды, это поможет тебе, Джо. Скоро
вернется ваша мама, и тогда все будет в порядке.
– Я так рада, что папе лучше; теперь ей будет не так
тяжело покинуть его. Боже мой! Кажется, что все несчастья свалились разом и
самая большая тяжесть пришлась на мои плечи, – вздохнула Джо, расправляя
мокрый носовой платок на коленях, чтобы просушить его.
– Мег не помогает тебе? – спросил Лори с
негодованием.
– О, она старается, но она не может любить Бесс так,
как люблю ее я, и Мег не будет так не хватать ее, как мне. Бесс – моя совесть,
и я не могу смириться с такой потерей. Не могу! Не могу!
Джо снова закрыла лицо мокрым носовым платком и заплакала,
особенно отчаянно именно потому, что в предыдущие дни старалась держаться
бодро и ни разу не пролила ни слезинки. Лори закрыл глаза рукой, но не мог
заговорить, пока не проглотил комок в горле и не успокоил дрожь губ. Может
быть, это было не по-мужски, но он ничего не мог поделать с собой, и я этому
рада. Наконец, когда рыдания Джо стали тише, он сказал с надеждой:
– Я не верю, что она умрет; она такая хорошая, и мы все
так горячо ее любим; я не верю, что Бог заберет ее от нас так скоро.
– Хорошие и любимые люди всегда умирают, –
простонала Джо, но плакать перестала; слова друга подбодрили ее, несмотря на
собственные страхи и сомнения.
– Бедняжка, ты совсем измотана. Отчаиваться – это так
на тебя непохоже. Перестань. Я подбодрю тебя в один миг.
Лори убежал, прыгая через две ступеньки, а Джо положила
свою измученную голову на маленький коричневый капор Бесс, который никто и не
подумал тронуть со стола, где она оставила его. Должно быть, он обладал
волшебной силой, ибо смиренный дух его кроткой обладательницы, казалось, проник
в Джо, и, когда Лори спустился бегом со стаканом вина в руке, она взяла стакан
с улыбкой и сказала бодро:
– За здоровье моей Бесс! Ты отличный доктор, Тедди, и
такой надежный друг. Как смогу я отблагодарить тебя? – добавила она, когда
вино дало новые силы ее телу, так же как прозвучавшие ранее слова – ее
страдающей душе.
– Придет время, и я пришлю тебе мой счет; а пока я дам
тебе еще кое-что, что согреет твое сердце лучше целой кварты вина, –
сказал Лори; на лице его было удовлетворение, которое он с трудом пытался
скрыть.
– Что такое? – воскликнула Джо, на мгновение забыв
от удивления о своем горе.
– Вчера я послал телеграмму вашей маме, и Брук
ответил, что она выезжает. Она будет здесь сегодня вечером, и все будет в
порядке. Ты рада, что я это сделал?
Лори говорил очень быстро, он сильно покраснел и был
взволнован и смущен, так как прежде держал свой план в секрете из боязни
разочаровать девочек или повредить Бесс. Джо вся побелела и вскочила со стула,
а когда он умолк, она в то же мгновение придала ему уверенности тем, что
закинула руки ему на шею и выкрикнула в порыве радости:
– О, Лори! О, мама! Я так рада!
На этот раз она не заплакала, но засмеялась нервно,
задрожала и прильнула к своему другу, словно совсем потеряла голову от этого
неожиданного известия.
Лори, хотя и явно удивленный, действовал с полным
присутствием духа; он ласково похлопал ее по спине и, обнаружив, что она
приходит в себя, добавил к этому один или два робких поцелуя, что сразу привело
Джо в чувство. Держась за перила, она мягко отстранила его и сказала чуть слышно:
– О, нет, не надо! Я не хотела этого; ужасно, что я так
себя веду, но ты такой милый, что сделал это, невзирая на Ханну, и я просто не
могла не налететь на тебя. Расскажи мне все и не давай мне больше вина, а то
вот что получается.
– Я не против, – засмеялся Лори, поправляя
галстук. – Понимаешь, я очень нервничал, и дедушка тоже. Мы подумали, что
Ханна превышает свои полномочия и ваша мама должна обо всем знать. Она никогда
не простила бы нам, если бы Бесс… ну, если бы с Бесс что-нибудь случилось, ты
понимаешь. Так что я убедил дедушку в том, что самое время для нас что-то
предпринять, и вчера помчался на почту. Доктор выглядел вчера очень
озабоченным, но Ханна чуть не сняла с. меня голову, когда я предложил послать
телеграмму. Я не выношу, когда мной командуют, и от этого только укрепился в
моей решимости – и так и поступил. Твоя мама приедет, я знаю. Последний поезд
в два часа ночи; я поеду встречать ее, а вам нужно только скрыть свой восторг и
не тревожить Бесс, пока эта благословенная женщина не доберется сюда.
– Лори, ты ангел! Смогу ли я когда-нибудь
отблагодарить тебя?
– Налети на меня еще разок; мне это, пожалуй, пришлось
по вкусу, – сказал Лори с озорным видом, чего с ним уже две недели не
бывало.
– Нет, спасибо. Я сделаю это через посредника, когда
придет твой дедушка. Не дразни меня, иди лучше домой и отдохни, ведь тебе
предстоит полночи не спать. Благослови тебя Бог, Тедди!
Джо отступила в угол, а закончив свою речь, стремительно
скрылась в кухне, где уселась на стол и сообщила собравшимся кошкам, что она
«счастлива, ах как счастлива!», в то время как Лори направился домой, чувствуя,
что удачно справился с делом.
– Это самый навязчивый мальчишка, какого я в жизни
видела, но я его прощаю и надеюсь, что миссис Марч скоро здесь будет, –
сказала Ханна с явным облегчением, когда Джо сообщила ей добрую весть.
Мег ощутила тихую радость, а затем долго размышляла над
письмом, принесенным Лори, пока Джо приводила в порядок комнату больной, а
Ханна «на скорую руку» стряпала пироги по случаю приезда «нежданных гостей».
Казалось, дыхание свежего воздуха пронеслось по дому и что-то более
прекрасное, чем солнечный свет, озарило тихие комнаты. Все словно
почувствовали эту исполненную надежд перемену; птичка Бесс снова начала
щебетать; на розовом кустике Эми, росшем на подоконнике, нашли
полураспустившийся цветок; огонь в каминах, казалось, горел с необычной
яркостью; и каждый раз, когда девочки встречались, их бледные лица озарялись
улыбкой и они обнимали друг друга, шепча ободряюще: «Мама едет, дорогая! Мама
едет!» Радовались все, кроме Бесс; она лежала в тяжелом оцепенении, равно не
сознающая ни надежды и радости, ни сомнения и опасности. Это было жалостное
зрелище: некогда розовое личико – такое изменившееся и безучастное; некогда
занятые ручки – такие слабые и изможденные; некогда улыбающиеся губы –
совершенно неподвижные; некогда красивые, ухоженные волосы – спутавшиеся и
рассыпавшиеся по подушке. Весь день лежала она так, только порой
приподнимаясь, чтобы пробормотать: «Воды!» – губами, так спекшимися от жара,
что едва можно было разобрать это слово; весь день Джо и Мег не отходили от
нее, наблюдая, ожидая, надеясь и полагаясь на Бога и мать; и весь день валил
снег, завывал неистовый ветер, а часы тянулись мучительно медленно. Но наконец
пришла ночь, и каждый раз, слыша бой часов, сестры, по-прежнему сидевшие по
обеим сторонам постели, обменивались радостными взглядами, ибо каждый час
приближал помощь. Заходил доктор и сказал, что около полуночи, вероятно,
следует ожидать перемены к лучшему или к худшему и что к тому времени он
вернется.
Ханна, совершенно измученная, легла на диванчик в ногах
постели и быстро уснула; в гостиной шагал из угла в угол мистер Аоренс,
чувствуя, что ему легче было бы встретиться лицом к лицу с целой батареей
мятежников-южан, чем увидеть встревоженное лицо миссис Марч, когда она войдет в
дом; Лори лежал на ковре, делая вид, что спит, но на самом деле неподвижно
глядел в огонь задумчивым взглядом, делавшим его глаза необыкновенно нежными и
ясными.
Девочки запомнили эту ночь на всю жизнь; сон не шел к ним,
когда они несли свое дежурство с тем ужасным ощущением бессилия, которое
охватывает нас всех в подобные часы.
– Если Господь сохранит Бесс, я никогда больше не буду
жаловаться на жизнь, – прошептала Мег с жаром.
– Если Господь сохранит Бесс, я постараюсь любить Его и
служить Ему всю мою жизнь, – ответила Джо так же горячо.
– Лучше бы у меня не было сердца, так оно болит, –
вздохнула Мег, помолчав.
– Если жизнь часто бывает так тяжела, то я вообще не
представляю, как мы ее вынесем, – добавила сестра безнадежно.
В это мгновение часы пробили полночь, и обе, забыв о себе,
стали наблюдать за Бесс; им показалось, что происходит какая-то перемена в ее
бледном, изнуренном лице. Дом был безмолвен как могила, ничто, кроме завывания
ветра, не нарушало глубокой тишины. Усталая Ханна по-прежнему спала, и только
сестры видели неясную тень, которая, казалось, легла на постель больной. Прошел
час, но ничто не изменилось, лишь Лори, стараясь не шуметь, вышел из дома и
уехал на станцию. Еще час – по-прежнему никого; тревожные мысли о задержке
из-за метели, о несчастном случае в пути и, что хуже всего, об огромном горе в
Вашингтоне преследовали бедных девочек.
Был уже третий час, когда Джо, которая стояла у окна, думая
о том, как безотрадно выглядит мир за этой крутящейся пеленой снега, услышала
какой-то звук возле кровати и, быстро обернувшись, увидела, что Мег опустилась
на колени перед стулом матери и закрыла лицо руками. Ужасный страх обдал Джо
холодом, когда она подумала: «Бесс умерла, а Мег боится сказать мне».
Она мгновенно вернулась на свой пост у кровати, и от
волнения ей показалось, что произошла значительная перемена. Горячечный
румянец и выражение страдания исчезли, и любимое лицо казалось таким бледным и
мирным в этом полном покое, что у Джо не было желания плакать или стенать.
Низко склонившись над любимейшей из сестер, она поцеловала влажный лоб, вложив
в поцелуй всю душу, и нежно шепнула: «Прощай, моя Бесс, прощай!»
Ханна, словно пробужденная неожиданным толчком, очнулась от
сна и поспешила к постели. Она взглянула на Бесс, коснулась ее рук,
прислушалась к ее дыханию, а затем, набросив себе на голову передник, села и,
раскачиваясь взад и вперед, шепотом воскликнула:
– Лихорадка прошла; она спит по-настоящему; кожа
влажная; дышит она легко. Слава Тебе Господи!
Прежде чем девочки смогли поверить в эту счастливую правду,
пришел доктор, чтобы подтвердить ее. Был он человеком невзрачным, но им
показалось, что лицо у него неземной красоты, когда он улыбнулся и сказал,
отечески глядя на них:
– Да, дорогие мои, я думаю, что девочка выживет.
Соблюдайте тишину, пусть она спит, а когда проснется, дайте ей…
Что нужно дать, ни одна из сестер не слышала: обе
выскользнули в темную переднюю и, присев на ступеньку лестницы, крепко
обнялись; радость переполняла их сердца, и слова казались лишними. Когда они
вернулись, верная Ханна поцеловала их и крепко прижала к себе. Бесс лежала,
подложив руку под щеку, как это обычно бывало прежде; пугающая бледность
прошла, девочка дышала спокойно, словно только что уснула.
– Если бы только мама приехала сейчас! – сказала
Джо, когда зимняя ночь начала приближаться к рассвету.
– Смотри, – сказала Мег, подходя к ней с белой
полураскрывшейся розой в руке. – Я думала вчера, что она вряд ли
распустится за ночь, чтобы можно было вложить ее в руку Бесс, если она… уйдет
от нас. Но она распустилась, и теперь я поставлю ее в мою вазу у постели Бесс,
и, когда наша любимица проснется, первое, что она увидит, будут маленькая
розочка и мамино лицо.
Никогда солнце не вставало так красиво и никогда мир не
казался таким прелестным, каким предстал он перед утомленными бессонницей
глазами Мег и Джо, когда они сидели у окна, вглядываясь в раннее утро после
своего долгого и печального ночного бодрствования.
– Можно подумать, что это волшебный мир, – сказала
Мег, чуть заметно улыбаясь и глядя на слепящую блеском картину за окном.
– Слышишь? – воскликнула Джо, вскочив на ноги. Да,
это был звук колокольчиков у входной двери внизу, крик Ханны, а затем радостный
шепот Лори:
– Девочки, она приехала! Она приехала!
|