 Увеличить |
ГЛАВА LIII
Спасение и
катастрофа
Наш друг
Родон подкатил к особняку мистера Мосса на Кэрситор-стрит и был должным образом
введен под гостеприимные своды этого мрачного убежища. Стук колес прбудил эхо
на Чансери-лейн, над веселыми крышами которой уже занималось утро. Заспанный
мальчишка-еврей с золотисто-рыжей, как утренняя заря, шевелюрой отпер дверь, и
мистер Мосс – провожатый и хозяин Родона – любезно пригласил полковника в покои
нижнего этажа и осведомился, не пожелает ли он выпить после прогулки стаканчик
чего-нибудь горяченького.
Полковник
был не так удручен, как был бы удручен иной смертный, который, покинув дворец и
placens uxor[116],
оказался бы запертым в доме бейлифа, – ибо, сказать по правде, Родону уже
приходилось раза два гостить в учреждении мистера Мосса. Мы не считали нужным в
предшествующих главах этой повести упоминать о таких мелких домашних
неурядицах, но заверяем читателя, что они неизбежны в жизни человека, живущего
неизвестно на что.
В первый
раз полковник, тогда еще холостяк, был освобожден из дома мистера Мосса благодаря
щедрости тетки. Во второй раз малютка Бекки с величайшим присутствием духа и
любезностью заняла некоторую сумму денег у лорда Саутдауна и уговорила
кредитора своего мужа (это, к слову сказать, был ее поставщик шалей, бархатных
платьев, кружевных носовых платочков, безделушек и побрякушек)
удовольствоваться частью требуемой суммы и взять на остальную обязательство
Родона уплатить деньги в определенный срок. Таким образом, в обоих этих случаях
все заинтересованные стороны проявили величайшую деликатность и предупредительность,
и поэтому мистер Мосс и полковник были в наилучших отношениях.
– Вам
приготовлена ваша старая кровать, полковник, со всеми удобствами, – заявил
мистер Мосс, – могу вас в этом заверить по совести. Вы не сомневайтесь, мы
ее постоянно проветриваем и предоставляем только людям из самого лучшего
общества. Прошлую ночь на ней почивал достопочтенный капитан Фэмига пятидесятого
драгунского полка. Мамаша выкупила его через две недели, говорит – это ему
просто для острастки. Но, видит бог, уж и дал он острастку моему шампанскому! И
каждый-то вечер у него гости – все одни козыри, из клубов да из Вест-Энда:
капитан Рэг, достопочтенный Дьюсэпс, что живет в Темпле, и другие, которые тоже
понимают толк в добром стакане вина! Честное слово! Наверху у меня помещается
доктор богословия, и пятеро джентльменов – в общей столовой. Миссис Мосс кормит
за табльдотом в половине шестого, а после устраиваются разные развлечения –
картишки или музыка. Будем весьма счастливы, если и вы придете.
– Я
позвоню, если мне что-нибудь понадобится, – сказал Родон и спокойно
направился в свою спальню.
Как мы
уже говорили, он был старый солдат и не смущался, когда судьба угощала его
щелчками. Более слабый человек тут же послал бы письмо жене. «Но зачем смущать
ее ночной покой? – подумал Родон. – Она не будет знать, у себя я или
нет. Успею написать, когда она выспится, да и я тоже. Речь идет всего о каких-то
ста семидесяти фунтах, черт побери, неужели мы этого не осилим?» И вот, с
думами о маленьком Родоне (полковнику было бы очень тяжело, если бы мальчик
узнал, в каком странном месте он находится), он улегся в постель, которую еще недавно
занимал капитан Фэмиш, и крепко уснул. Было десять часов, когда он проснулся, и
рыжеволосый юнец с нескрывамой гордостью поставил перед ним прекрасный
серебряный туалетный прибор, с помощью которого Родон мог совершить церемонию
бритья. Вообще дом мистера Мосса был хотя и грязноват, но зато обставлен
великолепно. На буфете стояли en permanence[117]
грязные подносы и ведерки с остатками льда; на забранных решетками окнах,
выходивших на Кэрситор-стрит, висели огромные грязные золоченые карнизы с
грязными желтыми атласными портьерами; из широких грязных золоченых рам
смотрели картины духовного содержания или сцены из охотничьей жизни, – все
они принадлежали кисти величайших мастеров и высоко оценивались при вексельных
операциях, во время которых они многократно переходили из рук в руки. Завтрак
был подан полковнику также в нечищеной, но великолепной посуде. Мисс Мосс,
черноглазая девица в папильотках, явилась с чайником и, улыбаясь, осведомилась
у полковника, как он почивал. Она принесла ему и номер газеты «Морнинг пост» с
полным списком именитых гостей, присутствовавших накануне на званом вечере у
лорда Стайна. В газете содержался также отчет об этом блестящем празднестве и о
замечательном исполнении прекрасной и талантливой миссис Родон Кроули сыгранных
ею ролей.
Поболтав
с хозяйской дочкой (которая уселась на край сервированного для завтрака стола в
самой непринужденной позе, выставляя напоказ спустившийся чулок и бывший
когда-то белым атласный башмачок со стоптанным каблуком), полковник Кроули
потребовал перьев, чернил и бумаги. На вопрос, сколько ему надо листков, он
ответил: «Только один», каковой мисс Мосс и принесла ему, зажав между большим и
указательным перстами. Много таких листков приносила эта темноглазая девица;
много несчастных узников царапали и марали на них торопливые строчки с мольбами
о помощи и расхаживали по этой ужасной комнате, пока посланный не приносил им
ответа. Бедные люди всегда прибегают к услугам посыльных, а не почты. Кто из
нас не получал писем с еще сырой облаткой и с сообщением, что человек в прихожей
ожидает ответа! В успехе своего обращения Родон не сомневался.
«Дорогая
Бекки! – писал он. – Надеюсь, ты спала хорошо. Не пугайся, что не я
подаю тебе твой кофий. Вчера вечером, когда я возвращался домой покуревая, со
мной случался акцидент. Меня сцапал Мосс с Кэрситор-стрит – в его позолоченной
и пышной гостиной я и пишу это письмо, – тот самый, который уже забирал
меня ровно два года тому назад. Мисс Мосс подавала мне чай; она очень
растолстела, и, как всегда, чулки свалеваются у нее до пяток.
Это
по иску Натана – сто пятьдесят фунтов, а с издержками – сто семьдесят.
Пожалуйста, пришли мне мой письменный прибор и немного платья – я в бальных
башмаках и белом галстуке (он уже похож на чулки мисс Мосс), – у меня там
семьдесят фунтов. Как только получешь это письмо, поезжай к Натану, предложи
ему семьдесят пять фунтов и попроси переписать вексель на остальную сумму.
Скажи, что я возьму вина, – нам все равно надо покупать к обеду херес; но
картин не бери – слишком дороги.
Бели
он заупрямится, возьми мои часы и те из своих безделушек, без которых ты можешь
обойтись, и отошли в ломбард – мы должны, конечно, получить деньги еще до
вечера. Нельзя откладывать это дело, завтра воскресенье; кровати здесь не очень
чистые, да и, кроме того, против меня могут возбудить еще новые дела. Радуюсь,
что Родон не дома в эту субботу. Храни тебя бог.
Очень
спешу.
Поторопись
и приезжай!»
Твой
Р. К.
Это
письмо, запечатанное облаткой, было отправлено с одним из посыльных, постоянно
болтающихся около владений мистера Мосса. Убедившись, что письмо отослано,
Родон вышел во двор и выкурил сигару в довольно сносном состоянии духа,
несмотря на решетку над своей головой, – ибо двор мистера Мосса загорожен
со всех сторон решетками, как клетка, чтобы джентльменам, проживающим у него,
не пришла, чего доброго, фантазия покинуть его гостеприимный кров.
Три
часа, рассчитывал Родон, это самый большой срок, который потребуется, чтобы
Бекки приехала и вызволила его. И он недурно провел это время в курении, чтении
газеты и беседе в общей столовой с одним знакомым, капитаном Уокером, который
тоже оказался тут и с которым Родон несколько часов играл в карты по шести
пенсов, с переменным успехом.
Но время
шло, а посыльный не возвращался; не приезжала и Бекки. «Табльдот» мистера Мосса
был сервирован точно в половине шестого. Те из проживавших в доме джентльменов,
которые были в состоянии платить за угощение, уселись за стол в описанной нами
выше парадной гостиной, с которой сообщалось временное жилище мистера Кроули.
Мисс М. (мисс Хем, как называл ее папаша) явилась к обеду уже без папильоток;
миссис Хем предложила вниманию собравшихся отличную баранью ногу с репой.
Полковник ел без особенного аппетита. На вопрос, не поставит ли он бутылку
шампанского для всей компании, Родон ответил утвердительно, и дамы выпили за
его здоровье, а мистер Мосс учтивейшим образом с ним чокнулся.
Но вот в
середине обеда зазвонил колокольчик у входных дверей. Рыжий отпрыск Мосса
поднялся из-за стола с ключами и пошел отворять; вернувшись, он сообщил
полковнику, что посланный прибыл с чемоданом, письменной шкатулкой и письмом,
которое юноша и передал Родону.
– Без
церемоний, полковник, прошу вас, – сказала миссис Мосс, делая широкий жест
рукой, и Родон с легким трепетом вскрыл письмо. Это было чудесное письмо,
сильно надушенное, на розовой бумаге и с светло-зеленой печатью.
«Mon
pauvre cher petit[118],
– писала миссис Кроули. – Я не могла уснуть ни на одно мгновение, думая о
том, что случилось с моим противным старым чудовищем, и забылась сном только
утром, после того как послала за мистером Бленчем (меня лихорадило), и он дал
мне успокоительную микстуру и оставил Финет указание, чтобы меня не будили ни
под каким видом. Поэтому посыльный моего бедного старичка, – у этого
посыльного, по словам Финет, hien mauvaiso mine[119] и il sentait le Genievre[120], –
просидел в прихожей несколько часов в ожидании моего звонка. Можешь представить
себе мое состояние, когда я прочитала твое милое бедное безграмотное письмо!
Хотя
мне нездоровилось, я сейчас же вызвала карету и, как только оделась (я не могла
выпить и капли шоколада, – уверяю тебя, не могла, потому что мне принес
его не мой monstre[121]),
помчалась ventre a terre[122]
к Натану. Я видела его… молила… плакала… припадала к его гнусным стопам. Ничто
не могло смягчить этого ужасного человека. Либо подавай ему все деньги, сказал
он, либо мой бедный муженек останется в тюрьме. Я поехала домой с намерением
нанести une triste visite chez inon oncle[123]
(все мои безделушка будут отданы в твое распоряжение, хотя за них не выручишь и
ста фунтов; часть из них, как ты знаешь, уже находится у ее cher oncle[124]) и
застала у нас милорда вместе с болгарским чудовищем, которые приехали поздравить
меня со вчерашним успехом. Приехал и Паддингтон и, как всегда, мямлил, сюсюкал
и дергал себя за волосы. Затем явился Шамшиньяк со своим шефом – все с foison[125]
комплиментов и прекрасных речей – и мучили меня, бедную, а я только о том и
мечтала, как бы поскорее избавиться от них, и ни на минуту не переставала
думать о mon pauvre prisonnier[126].
Когда
они уехали, я бросилась на колени перед милордом, рассказала ему, что мы
собираемся все заложить, и просила и молила его дать мне двести фунтов. Он
яростно фыркал и шипел, заявил мне, что закладывать вещи глупо, и сказал, что посмотрит,
не может ли он одолжить мне денег. Наконец он уехал, пообещав прислать деньги
утром, и тогда я привезу их моему бедному старому чудовищу с поцелуем от его
любящей
Бекки.
Пишу
в постели. О, как у меня болит голова и как ноет сердце!»
Когда
Родон прочел это письмо, он так покраснел и насупился, что общество за табльдотом
легко догадалось: полковник получил дурные вести. Все подозрения, которые он
гнал от себя, вернулись. Она даже не могла съездить и продать свои безделушки,
чтобы освободить мужа! Она может смеяться и болтать, выслушивать комплименты, в
то время как он сидит в тюрьме. Кто посадил его туда? Уэнхем шел вместе с ним.
Не было ли здесь… Но Родон не мог допустить даже мысли об этом. Он поспешно
оставил комнату и побежал к себе, открыл письменный прибор, торопливо набросал
две строчки, адресовал их сэру Питту или леди Кроули и велел посыльному немедля
доставить письмо на Гонт-стрит, – пусть наймет кеб, и – гинею на чай, если
через час вернется с ответом.
В
записке он умолял дорогих брата и сестру, ради господа бога, ради маленького
Родона и рада его собственной чести, приехать к нему и выручить его из беды. Он
в тюрьме; ему нужно сто фунтов, чтобы выйти на свободу, – он умоляет и
заклинает приехать к нему.
Отправив
посыльного, полковник вернулся в столовую и потребовал еще вина. Он смеялся и
болтал с каким-то странным оживлением, как показалось собеседникам. Время от
времени он, словно безумный, хохотал над своими собственными опасениями и еще
целый час продолжал пить, все время прислушиваясь, не подъезжает ли карета,
которая должна была привезти решение его судьбы.
По
истечении этого срока у ворот послышался шум колес. Молодой привратник пошел отворять.
Прибыла леди, которую он и впустил в дверь.
– К
полковнику Кроули, – сказала дама с сильной дрожью в голосе.
Юноша,
оценив посетительницу опытным взглядом, закрыл за ней наружную дверь, затем
отпер и раскрыл внутреннюю и, крикнув: «Полковник, вас спрашивают!» – провел
даму в заднюю гостиную, которую занимал Кроули.
Родон
вышел из столовой, где остальные продолжали бражничать; луч слабого света проник
вслед за ним в помещение, где дама ждала его, все еще сильно волнуясь.
– Это
я, Родон, – застенчиво сказала она, стараясь, чтобы голос ее звучал
весело. – Это я, Джейн!
Родон
был потрясен этим ласковым голосом и появлением невестки. Он бросился к ней,
обнял ее, бормоча бессвязные слова благодарности, и чуть не расплакался у нее
на плече. Она не поняла причины его волнения.
Векселя
мистера Мосса были быстро погашены, возможно к разочарованию этого джентльмена,
рассчитывавшего, что полковник пробудет у него в гостях по меньшей мере все
воскресенье, и Джейн, сияя счастливой улыбкой, увезла с собой Родона из дома
бейлифа в том самом кебе, в котором она поспешила к нему на выручку.
– Питта
не было дома, когда принесли ваше письмо, – сказала Джейн, – он на
обеде с другими членами парламента; поэтому, милый мой Родон, я… я поехала
сама.
И она
вложила в его руку свою нежную ручку. Быть может, для Родона Кроули и лучше
было, что Питт поехал на этот обед. Родон благодарил свою невестку с таким
жаром, что эта мягкосердечная женщина была растрогана и даже встревожилась.
– О
вы… вы не знаете, – сказал он, как всегда грубовато и простодушно, –
до чего я переменился с тех пор, как узнал вас и… ц полюбил маленького Роди!
Мне… мне хотелось бы начать другую жизнь. Знаете, я хочу… я хочу стать…
Он не
закончил фразы, но Джейн поняла смысл его слов. И в тот вечер, расставшись с Родоном
и сидя у кроватки своего маленького сына, она смиренно помолилась за этого
бедного, заблудшего грешника.
Простившись
с невесткой, Родон быстро зашагал домой. Было девять часов вечера. Он пробежал
по улицам и широким площадям Ярмарки Тщеславия и, наконец, едва переводя дух,
остановился у своего дома. Он поднял голову – и в испуге, весь дрожа, отступил
к решетке: окна гостиной были ярко освещены, а Бекки писала, что она больна и
лежит в постели! Родон несколько минут простоял на месте; свет из окон падал на
его бледное «лицо.
Он
достал из кармана ключ от входной двери и вошел в дом. Из верхних комнат до
него донесся смех. Родон был в бальном костюме, – в том виде, в каком его
арестовали. Он медленно поднялся по лестнице и прислонился к перилам верхней
площадки. Никто во всем доме не шевельнулся, – все слуги были отпущены со
двора. Родон услышал в комнатах хохот… хохот и пение. Бекки запела отрывок из
песенки, которую исполняла накануне; хриплый голос закричал: «Браво! браво!»
Это был голос лорда Стайна.
Родон
открыл дверь и вошел. Маленький стол был накрыт для обеда – на нем поблескивало
серебро и графины.
Стайн
склонился над софой, на которой сидела Бекки. Негодная женщина была в вечернем
туалете, ее руки и пальцы сверкали браслетами и кольцами, на груди были
брильянты, подаренные ей Стайном. Милорд держал ее за руку и наклонился, чтобы
поцеловать ей пальчики, как вдруг Бекки слабо вскрикнула и вскочила – она
увидела бледное лицо Родона. В следующее мгновение она попыталась улыбнуться,
как бы приветствуя вернувшегося супруга, – ужасная то была улыбка; Стайн
выпрямился, бледный, скрипя зубами и с яростью во взоре. Он, в свою очередь,
сделал попытку засмеяться и шагнул вперед, протягивая руку.
– Как!
Вы уже вернулись?.. Здравствуйте, Кроули! – произнес он, и рот у него
перекосился, когда он попробовал улыбнуться непрошеному гостю.
Что-то в
лице Родона заставило Бекки кинуться к мужу.
– Я
невинна, Родон! – сказала она. – Клянусь богом, невинна! – Она
цеплялась за его платье, хватала его за руки. Ее руки были сплошь покрыты
змейками, кольцами, браслетами. – Я невинна! Скажите же, что я
невинна! – взмолилась она, обращаясь к лорду Стайну.
Тот
решил, что ему подстроена ловушка, и ярость его обрушилась на жену так же, как
и на мужа.
– Это
вы-то невинны, черт вас возьми! – завопил он. – Вы невинны! Да каждая
побрякушка, что на вас надета, оплачена мною! Я передавал вам тысячи фунтов,
которые тратил этот молодец и за которые он вас продал. Невинны, дьявол… Вы так
же невинны, как ваша танцовщица-мать и ваш сводник-супруг. Не думайте меня
запугать, как вы запугивали других… С дороги, сэр! Дайте пройти! – И лорд
Стайн схватил шляпу и, с бешеной злобой глянув в лицо своему врагу, двинулся прямо
на него, ни на минуту не сомневаясь, что тот даст ему дорогу.
Но Родон
Кроули прыгнул и схватил его за шейный платок. Полузадушенный Стайн корчился и
извивался под его рукой.
– Лжешь,
собака! – кричал Родон. – Лжешь, трус и негодяй! – И он дважды
наотмашь ударил пэра Англии по лицу и швырнул его, окровавленного, на пол.
Все это
произошло раньше, чем Ребекка могла вмешаться. Она стояла подле, трепеща всем
телом. Она любовалась своим супругом, сильным, храбрым – победителем!
– Подойди
сюда! – приказал он.
Она
подошла к нему.
– Сними
с себя это.
Вся
дрожа, она начала неверными руками стаскивать браслеты с запястий и кольца с трясущихся
пальцев и подала все мужу, вздрагивая и робко поглядывая на него.
– Брось
все здесь, – сказал тот, и она выпустила драгоценности из рук.
Родон
сорвал у нее с груди брильянтовое украшение и швырнул его в лорда Стайна. Оно
рассекло ему лысый лоб. Стайн так и прожил с этим шрамом до могилы.
– Пойдем
наверх! – приказал Родон жене.
– Не
убивай меня, Родон! – взмолилась она.
Он злобно
захохотал.
– Я
хочу убедиться, лжет ли этот человек насчет денег, как он налгал на меня. Он
давал тебе что-нибудь?
– Нет, –
отвечала Ребекка, – то есть…
– Дай
мне ключи, – сказал Родон.
И
супруги вышли из комнаты.
Ребекка
отдала мужу все ключи, кроме одного, в надежде, что Родон этого не заметит.
Ключ этот был от маленькой шкатулки, которую ей подарила Эмилия в их юные годы
и которую Бекки хранила в укромном месте. Но Родон вскрыл все ящики и
гардеробы, вышвырнул из них на пол горы пестрых тряпок и наконец нашел
шкатулку. Ребекка вынуждена была ее отпереть. Там хранились документы, старые
любовные письма, всевозможные мелкие безделушки и женские реликвии. А кроме
того, там лежал бумажник с кредитными билетами. Некоторые из них были тоже
десятилетней давности, но один был совсем еще новенький – банкнот в тысячу фунтов,
подаренный Бекки лордом Стайном.
– Это
от него? – спросил Родон.
– Да, –
ответила Ребекка.
– Я
отошлю ему деньги сегодня же, – сказал Родон (потому что уже занялся новый
день: обыск тянулся несколько часов), – заплачу Бригс, она была так
ласкова с мальчиком, и покрою еще некоторые долги. Ты мне укажешь, куда тебе
послать остальное. Ты могла бы уделить мне сотню фунтов, Бекки, из стольких-то
денег, – я всегда с тобой делился.
– Я
невинна, – повторила Бекки.
И муж
оставил ее, не сказав больше ни слова.
О чем
она думала, когда он оставил ее? После его ухода прошло несколько часов, солнце
заливало комнату, а Ребекка все сидела одна на краю постели. Все ящики были
открыты, и содержимое их разбросано по полу: платья и перья, шарфы и
драгоценности – обломки крушения тщеславных надежд! Волосы у Бекки рассыпались
по плечам, платье разорвалось, когда Родон срывал с него брильянты. Она
слышала, как он спустился по лестнице и как за ним захлопнулась дверь. Она
знала: он не вернется. Он ушел навсегда. «Неужели он убьет себя? –
подумала она. – Нет, разве что после дуэли с лордом Стайном…» она
задумалась о своей долгой жизни и о всех печальных ее событиях. Ах, какой она
показалась Бекки унылой, какой жалкой, одинокой и неудачной! Не принять ли ей
опиум и тоже покончить с жизнью – покончить со всеми надеждами, планами,
триумфами и долгами? В таком положении и застала се француженка-горничная:
Ребекка сидела как на пожарище, стиснув руки, с сухими глазами. Горничная была
ее сообщницей и состояла на жалованье у Стайна.
– Mon
Dieu, madame! Что случилось? – спросила она. Да, что случилось? Была она
виновна или нет? Бекки говорила – нет, но кто мог бы сказать, где была правда в
том, что исходило из этих уст, и было ли на сей раз чисто это порочное сердце?
Столько лжи и выдумки, столько эгоизма, изворотливости, ума – и такое
банкротство! Горничная задернула занавеси и просьбами и показной лаской убедила
хозяйку лечь в постель. Затем она отправилась вниз и подобрала драгоценности,
валявшиеся на полу с тех пор, как Ребекка бросила их там по приказу мужа, а
лорд Стайн удалился.
|
