 Увеличить |
ГЛАВА XXXI,
в которой Джоз Седли
заботится о своей сестре
Таким
образом, все старшие офицеры были призваны к исполнению своего долга, и Джоз
Седли остался во главе маленького гарнизона в Брюсселе, в состав которого
входили больная Эмилия, слуга-бельгиец Исидор и девушка-прислуга. Хотя Джоз был
расстроен и покой его был нарушен вторжением Доббина и всеми событиями этого
утра, тем не менее он оставался в постели, ворочаясь без сна с боку на бок,
пока не подошел его обычный час вставания. Солнце поднялось уже высоко, и наши
доблестные друзья *** полка отшагали немало миль, прежде чем наш чиновник вышел
к завтраку в своем цветастом халате.
Отсутствие
шурина не очень огорчало Джоза. Может быть, он был даже доволен, что Осборн
уехал, потому что в присутствии Джорджа он играл весьма второстепенную роль в
доме и Осборн ни капельки не скрывал своего пренебрежения к толстяку штатскому.
Но Эмми всегда была добра и внимательна к брату. Она заботилась об его
удобствах, наблюдала за приготовлением его любимых блюд, гуляла или каталась с
ним (для этого представлялось много, слишком много случаев. – ибо где был
в это время Джордж?). Кроткое личико Эмилии заставляло ее брата умерять свой
гнев, а мужа – прекращать насмешки. Несколько раз она робко упрекала Джорджа за
его отношение к брату, но тот с обычной своей резкостью обрывал эти разговоры.
– Я
человек прямой, – говорил он, – и то, что чувствую, то и показываю,
как должен делать всякий честный человек. Какого черта ты хочешь, дорогая,
чтобы я почтительно относился к такому дураку, как твой братец?
Итак,
Джоз был рад отсутствию Джорджа. Штатская шляпа последнего и перчатки, оставленные
на буфете, и мысль, что владелец их далеко, доставили Джозу какое-то смутное
чувство торжества.
«Сегодня, –
думал Джоз, – он уже не будет меня злить своим фатоватым видом и наглостью».
– Унесите
шляпу капитана в переднюю, – сказал он слуге Исидору.
– Может
быть, она ему больше не понадобится, – отвечал лакей, хитро взглянув на
своего господина. Он тоже ненавидел Джорджа, – тот проявлял в обхождении с
ним истинно английскую грубость.
– И
спросите мадам, придет ли она к завтраку, – важно сказал мистер Седли,
спохватившись, что заговорил со слугой о своем нерасположении к Джорджу. Хотя,
надо правду сказать, он уже не раз бранил шурина в присутствии слуги.
Увы!
Мадам не может прийти к завтраку и приготовить les tartines[53], которые любит мистер
Джоз. Мадам слишком больна, она с самого отъезда мужа находится в ужасном
состоянии, – так доложила ее bonne[54].
Джоз выразил свое сочувствие тем, что налил ей огромную чашку чаю (это был его
способ проявлять братскую нежность), и сделал даже больше: он не только послал
ей завтрак, но стал придумывать, какие деликатесы будут ей всего приятнее к
обеду.
Лакей
Исидор мрачно наблюдал за тем, как денщик Осборна собирал своего капитана в дорогу, –
прежде всего потому, что он ненавидел мистера Осборна, который обращался с ним,
как и со всеми нижестоящими, очень высокомерно (слуги на континенте не мирятся
с той грубостью, какую покорно терпят наши более благонравные английские
слуги), а кроме того, ему было обидно, что столько добра уплывает у него из
рук, чтобы попасть в руки других людей, когда англичане оконфузятся.
Относительно этого конфуза он, как и многие другие в Брюсселе и во всей
Бельгии, не сомневался нисколько. Почти все были уверены, что император отрежет
прусскую армию от английской, уничтожит одну вслед за другой и не позже как
через три дня вступит в Брюссель. Тогда все имущество его теперешних хозяев,
которые будут убиты, или обратятся в бегство, или попадут в плен, законным
образом перейдет в собственность мосье Исидора.
Помогая
Джозу в утомительном и сложном ежедневном туалете, его верный слуга соображал,
как он поступит с теми самыми предметами, с помощью которых он украшал особу
своего господина. Эти серебряные флаконы с духами и туалетные безделушки пойдут
в подарок одной девице, в которую он был влюблен; английский бритвенный прибор
и булавку с большим рубином он оставит себе: она будет так красиво выделяться
на тонкого полотна сорочке с брыжами. А в этой сорочке, да еще в фуражке,
обшитой золотым галуном, в венгерке, отделанной шнурами, которую нетрудно
перешить по его фигуре, с тростью капитана, украшенной золотым набалдашником, с
большим двойным кольцом с рубинами, которое он затем даст переделать в пару
восхитительных сережек, он будет настоящим Адонисом и легко победит мадемуазель
Реи.
«Как эти
запонки пойдут мне! – думал он, застегивая манжеты на пухлых запястьях
мистера Седли. – Я давно мечтаю о запонках. А капитанские сапоги с медными
шпорами, что стоят в соседней комнате, – parbleu![55] – какой эффект они
произведут на Allee Verte![56]»
Итак,
пока мосье Исидор своими бренными перстами придерживал нос господина и брил ему
нижнюю часть лица, воображение уносило его на Зеленую аллею, где он в венгерке
со шнурами разгуливал в обществе мадемуазель Рен: он мысленно бродил в тени
деревьев по берегам канала, рассматривал проплывающие мимо баржи, или освежался
кружкой фаро на скамейке пивной по дороге в Лакен.
Мистер
Джоз Седли, к счастью для своего спокойствия, не подозревал, что происходило в
голове его слуги, так же как почтенный читатель и я не знаем того, что думают о
нас Джон или Мэри, которым мы платим жалованье. Что думают слуги о своих
господах?.. Если бы мы знали, что думают о нас наши близкие друзья и дорогие
родственники, жизнь потеряла бы всякое очарование и мы все время пребывали бы в
невыносимом унынии и страхе. Итак, слуга Джоза намечал себе жертву, подобно
тому как один из поваров мистера Пейнтера на Ледихолл-стрит украшает ничего не
подозревающую черепаху карточкой, на которой написано: «Суп на завтра».
Служанка
Эмилии была настроена далеко не так эгоистически. Мало кто из подчиненных этого
милого, доброго создания не платил ей обычной дани привязанности и любви за ее
кротость и доброту. И действительно, кухарка Полина утешила свою хозяйку
гораздо лучше, чем кто-либо из тех, кого она видела в это злосчастное утро.
Когда она заметила, что Эмилия, молчащая, неподвижная и измученная, уже
несколько часов сидит у окна, откуда она следила за исчезавшими вдали
последними штыками уходившей колонны, эта честная женщина взяла Эмилию за руку
и сказала:
– Tenez,
madame, est-ce qu'il n'est pas aussi a l'armee mon homme a moi?[57]
После
чего она разразилась слезами, а Эмилия, упав к ней в объятия, тоже
расплакалась, и обе стали жалеть и утешать друг друга.
Много
раз в это утро слуга мистера Джоза Исидор бегал в город, к воротам отелей и
домов, расположенных вокруг парка, где жило больше всего англичан, и там,
толкаясь среди других слуг, курьеров и лакеев, собирал все новости и приносил
домой бюллетени для осведомления своего хозяина. Почти все эти джентльмены были
в душе приверженцами императора и имели собственное мнение относительно скорого
окончания войны. Прокламация Наполеона, выпущенная в Авене, широко
распространялась по Брюсселю. «Солдаты! – гласила она. – Настала
годовщина Маренго и Фридланда, которые дважды уже решали судьбы Европы. Мы были
тогда слишком великодушны, как и после Аустерлица и Ваграма. Мы поверили
клятвам и обещаниям государей и оставили их на тронах. Так встретим же их снова
лицом к лицу! Разве мы или они стали другими? Солдаты! Эти самые пруссаки,
которые так дерзки сейчас, под Иеной шли на нас трое против одного, а под
Монмирайлем шестеро против одного. Те из вас, кто был в плену в Англии, могут
рассказать своим товарищам об ужасах английских понтонов. Безумцы! Случайный
успех ослепил их. Но если они вступят во Францию, они найдут там только
могилу!» А приверженцы Франции предсказывали еще более скорое истребление
врагов императора, и все кругом соглашались, что пруссаки и англичане вернутся
во Францию не иначе как пленниками в хвосте победоносной армии.
Таковы
были известия, собранные в течение дня, и они не могли не оказать своего действия
на мистера Седли. Ему донесли, что герцог Веллингтон выехал в армию, авангард
которой французы сильно потрепали накануне вечером.
– Потрепали?
Вздор! – сказал Джоз, мужество которого за завтраком всегда
возрастало. – Герцог выехал в армию, чтобы разбить императора, как он
раньше разбивал всех его генералов.
– Его
бумаги сожжены, имущество вывезено, а квартира очищается для герцога Далматского, –
отвечал Исидор. – Я знаю это от его собственного дворецкого. Люди милорда
герцога Ричмонда уже укладываются. Его светлость бежал, а герцогиня ожидает
только, пока уложат серебро, чтобы присоединиться к французскому королю в
Остенде.
– Французский
король в Генте, – возразил Джоз, притворяясь, что не верит вздорным слухам.
– Он
вчера ночью бежал в Брюгге, а сегодня отплывает в Остенде. Герцог Беррийский
взят в плен. Тем, кто хочет уцелеть, лучше уезжать поскорее, потому что завтра
откроют плотины, – и как тогда бежать, раз вся страна будет под водой?
– Чепуха,
сэр! Мы можем выставить втрое против того, сэр, что выставит Бонн! – запальчиво
воскликнул мистер Седли. – Австрийцы и русские подходят. Он должен быть
сокрушен и будет сокрушен! – заявил Джоз, ударяя рукой по столу.
– Пруссаков
было трое против одного при Иене, а он в одну неделю взял всю их армию и
королевство. Под Монмирайлем их было шестеро против одного, а он рассеял их,
как овец. Австрийская-то армия наступает, но ведет ее императрица и Римский
король. А русские? Русские отступят. Англичанам не будет пощады, – все
помнят, как они жестоко обращались с нашими героями на своих проклятых
понтонах. Взгляните, здесь все напечатано черным по белому. Вот прокламация его
величества, императора и короля, – сказал новоявленный приверженец Наполеона,
не считавший более нужным скрывать свои чувства, и, вынув из кармана
прокламацию, грубо сунул ее в лицо своему господину, – он уже смотрел на
расшитую шнурами венгерку и другие ценности как на свою добычу.
Джоз не
был серьезно напуган, но все же уверенность его поколебалась.
– Дайте
мне пальто и фуражку, сэр, – сказал он, – и следуйте за мной. Я сам
пойду и узнаю, насколько верны ваши рассказы.
Исидор
пришел в бешенство, увидав, что Джоз надевает венгерку.
– Милорду
лучше не надевать военного мундира, – заметил он, – французы
поклялись не давать пощады ни одному английскому солдату.
– Молчать!
Слышите! – воскликнул Джоз и все еще с решительным видом и с непобедимой
твердостью сунул руку в рукав. За совершением этого геройского поступка его и
застала миссис Родон Кроули, которая как раз явилась навестить Эмилию и, не
позвонив, вошла в прихожую.
Ребекка
была одета, как всегда, очень изящно и красиво; спокойный сон после отъезда Родона
освежил ее; приятно было смотреть на ее розовые щечки и улыбку, когда у всех в
городе в этот день лица выражали тревогу и горе. Она стала смеяться над
положением, в котором застала Джоза, и над судорожными усилиями, с какими
дородный джентльмен старался влезть в расшитую куртку.
– Вы
собираетесь в армию, мистер Джозеф? – спросила она. – Неужели никто
не останется в Брюсселе, чтобы защитить нас, бедных женщин?
Джозу
наконец удалось влезть в венгерку, и он пошел навстречу своей прекрасной посетительнице,
весь красный и бормоча извинения. Как она чувствует себя после всех событий сегодняшнего
утра, после вчерашнего бала?
Monsieur
Исидор исчез в соседней спальне, унося с собой цветастый халат.
– Как
мило с вашей стороны справляться об этом, – сказала она, обеими ручками
пожимая его руку. – До чего же у вас хладнокровный и спокойный вид, когда
все так напуганы!.. Как поживает наша маленькая Эмми? Расставание, вероятно,
было ужасно, ужасно?
– Ужасно! –
подтвердил Джоз.
– Вы,
мужчины, можете все перенести, – продолжала леди. – Разлука или
опасность – вам все нипочем. Признавайтесь-ка, ведь вы собирались уехать в
армию и бросить нас на произвол судьбы? Я знаю, что собирались, – что-то
говорит мне об этом. Я так испугалась, когда эта мысль пришла мне в голову
(ведь я иногда думаю о вас, когда остаюсь одна, мистер Джозеф), что немедленно
бросилась просить, умолять вас не уезжать.
Эти
слова можно было бы истолковать так: «Дорогой сэр, если с армией произойдет
несчастье и придется отступать, у вас очень удобный экипаж, в котором я надеюсь
получить местечко». Я не знаю, в каком смысле понял ее слова Джоз, но он был
глубоко обижен невниманием к нему этой леди за все время их пребывания в
Брюсселе. Его не представили ни одному из знатных знакомых Родона Кроули; его
почти не приглашали на вечера к Ребекке, ибо он был слишком робок, чтобы играть
по крупной, и его присутствие одинаково стесняло и Джорджа и Родона, которые,
вероятно, предпочитали развлекаться без свидетелей.
«Вот
как, – подумал Джоз, – теперь, когда я ей нужен, она приходит ко мне.
Когда около нее никого больше нет, она вспомнила о старом Джозефе Седли!» Но,
несмотря на эти сомнения, он был польщен словами Ребекки о его храбрости.
Он
сильно покраснел и принял еще более важный вид.
– Мне
хотелось бы посмотреть военные действия, – сказал он. – Каждому
мало-мальски смелому человеку это было бы интересно. В Индии я кое-что видел,
но не в таких больших размерах.
– Вы,
мужчины, все готовы принести в жертву ради удовольствия, – заметила
Ребекка. – Капитан Кроули простился со мною сегодня утром такой веселый,
точно он отправлялся на охоту. Что ему за дело, что вам всем за дело до
страданий и мук бедной покинутой женщины? («Господи, неужели этот ленивый
толстый обжора действительно думал отправиться на войну?») Ах, дорогой мистер
Седли! Я пришла искать у вас успокоения, утешения. Все утро я провела на
коленях; я трепещу при мысли о той ужасной опасности, которой подвергаются наши
мужья, друзья, наши храбрые войска и союзники. Я пришла искать убежища – и что
же? – последний оставшийся у меня друг тоже собирается ринуться в эту
ужасную битву!
– Сударыня, –
отвечал Джоз, начиная смягчаться, – не тревожьтесь. Я только сказал, что
мне хотелось бы там быть, – какой британец не хотел бы этого? Но мой долг
удерживает меня здесь: я не могу, бросить это бедное создание, – и он
указал пальцем на дверь комнаты, где была Эмилия.
– Добрый,
великодушный брат! – сказала Ребекка, поднося платок к глазам и вдыхая одеколон,
которым он был надушен. – Я была к вам несправедлива – у вас есть сердце.
Я думала, что у вас его нет.
– О,
клянусь честью! – воскликнул Джоз, и рука его невольно потянулась к левой
стороне груди, – вы ко мне несправедливы, да, несправедливы… дорогая
миссис Кроули!
– Да,
теперь я вижу, что ваше сердце предано вашей сестре. Но я помню, как два года
тому назад… по отношению ко мне… оно было так вероломно! – промолвила Ребекка
и на минуту устремила взгляд на Джоза, а затем отвернулась к окну.
Джоз
страшно покраснел. Тот орган, в отсутствии которого упрекала его Ребекка,
усиленно забился. Он вспомнил дни, когда бежал от нее, и страсть, которая
вспыхнула в нем однажды, – дни, когда он катал ее в своем экипаже, когда
она вязала ему зеленый кошелек, когда он сидел очарованный и смотрел на ее
белые плечи и блестящие глаза.
– Я
знаю, что вы считаете меня неблагодарной, – продолжала Ребекка тихим,
дрожащим голосом, отходя от окна и снова взглядывая на Джоза. – Ваша
холодность, ваше нежелание замечать меня, ваше поведение за последнее время и
сейчас, когда я вошла в комнату, – все это служит тому доказательством. Но
разве у меня не было основания избегать вас? Пусть ваше сердце само ответит на
этот вопрос. Или вы думаете, что мой муж был расположен принимать вас?
Единственные недобрые слова, которые я слышала от него (я должна отдать в этом
справедливость капитану Кроули), были из-за вас… И это были жестокие – да,
жестокие слова!
– Господи!
Да что же я сделал? – спросил Джоз, трепеща от смущения и
удовольствия. – Что же я сделал, чтобы… чтобы…
– Разве
ревность – ничто? – продолжала Ребекка. – Он мучил меня из-за вас. Но
что бы ни было когда-то… теперь мое сердце всецело принадлежит ему. Я чиста
перед ним. Не так ли, мистер Седли?
С дрожью
восторга Джоз взирал на жертву своих чар. Несколько ловких слов, нежных
многозначительных взглядов – и сердце его воспламенилось вновь, а горькие
подозрения были забыты. Разве со времен Соломона женщины не дурачили и не
побеждали лестью даже и более умных мужчин, чем Джоз?
«Ну,
теперь, если даже случится самое худшее, – подумала Бекки, – отъезд
мне обеспечен и я получу удобное место в его коляске».
Неизвестно,
к каким изъявлениям любви и преданности привели бы мистера Джозефа его мятежные
страсти, если бы в эту минуту не вошел его слуга Исидор, чтобы навести в
комнате порядок. Джоз, только что собиравшийся выпалить признание, чуть не
подавился чувствами, которые вынужден был сдержать. Ребекка, со своей стороны,
решила, что ей пора идти утешать свою драгоценную Эмилию.
– Au
revoir[58],
– сказала она, посылая воздушный поцелуй мистеру Джозу, и тихонько постучала к
его сестре. Когда она вошла туда и затворила за собой дверь, Джоа бессильно
опустился в кресло и стал дико озираться, вздыхать и пыхтеть.
– Этот
сюртук очень узок милорду, – заявил Исидор, все еще не спуская глаз с
вожделенных шнуров. Но «милорд» не слушал: мысли его были далеко. Он то
вспыхивал, мысленно созерцая очаровательную Ребекку, то виновато ежился,
представляя себе ревнивого Родона Кроули с закрученными зловещими усами и его
страшные заряженные дуэльные пистолеты.
Появление
Ребекки поразило Эмилию ужасом и заставило отшатнуться. Оно вернуло ее к
действительности и к воспоминаниям о вчерашнем вечере. В своем страхе о будущем
она забыла Ребекку, ревность – все, кроме того, что Джордж уехал и находится в
опасности. Пока эта оборотистая особа бесцеремонно не зашла к ней, не нарушила
чар, не приоткрыла двери, мы не смели входить в эту печальную комнату. Сколько
времени бедняжка простояла на коленях! Сколько часов провела она здесь в
безмолвных молитвах и горьком унынии! Военные хроникеры, которые дают блестящие
описания сражений и побед, едва ли расскажут нам об этом. Это слишком низменная
сторона пышного зрелища, – и вы не услышите ни плача вдов, ни рыдания
матери среди криков и ликования громкого победного хора. А между тем когда они
не плакали – смиренные страдалицы с разбитым сердцем, чьи жалобы тонули в
оглушительном громе победы?
После
первого мгновения ужаса, охватившего Эмилию, когда перед ней сверкнули зеленые
глаза Ребекки и та, шумя шелковыми юбками и блестящими украшениями, бросилась с
протянутыми руками, чтобы обнять ее, – чувство гнева взяло верх,
смертельно-бледное лицо ее вспыхнуло, и она ответила на взгляд Ребекки таким
твердым взглядом, что соперница ее удивилась и даже немного оробела.
– Дорогая
моя, тебе очень нехорошо, – сказала она, протягивая руку Эмилии. –
Что с тобой? Я не могу быть спокойна, пока не узнаю, как ты себя чувствуешь.
Эмилия
отдернула руку. Еще никогда в жизни эта кроткая душа не отказывалась верить или
отвечать на проявление участия или любви. Но теперь она отдернула руку и вся
задрожала.
– Зачем
ты здесь, Ребекка? – спросила она, по-прежнему глядя на гостью своими
большими печальными глазами. Та смутилась от этого взгляда.
«Вероятно,
она видела, как он передал мне письмо на балу», – подумала Ребекка.
– Не
волнуйся, дорогая Эмилия, – сказала она, опустив глаза. – Я пришла
только узнать, не могу ли я… хорошо ли ты себя чувствуешь?
– А
ты себя как чувствуешь? – сказала Эмилия. – Думается мне, что хорошо.
Ты ведь не любишь своего мужа. Если бы любила, ты не пришла бы сюда. Скажи,
Ребекка, что я сделала тебе, кроме добра?
– Конечно,
ничего, Эмилия, – отвечала та, не поднимая головы.
– Когда
ты была бедна, кто тебя приголубил? Разве я не была тебе сестрой? Ты видела нас
в более счастливые дни, прежде чем он женился на мне. Я была тогда всем для
него, иначе разве он отказался бы от состояния и от семьи, чтобы сделать меня счастливой?
Зачем же ты становишься между много и моей любовью? Кто послал тебя, чтобы
разделить тех, кого соединил бог, и отнять у меня сердце моего дорогого, моего
любимого мужа? Неужели ты думаешь, что ты можешь его любить так, как люблю я?
Его любовь для меня – все. Ты знала это, и ты хотела отнять его у меня. Стыдно,
Ребекка! Злая, дурная женщина! Вероломный друг и вероломная жена!
– Эмилия,
перед богом клянусь, я ни в чем не виновата перед своим мужем, – сказала
Ребекка, отворачиваясь.
– А
передо мной тоже не виновата, Ребекка? Тебе не удалось, но ты старалась. Спроси
свое сердце – не так ли это?
«Она
ничего не знает», – подумала Ребекка.
– Он
вернулся ко мне. Я знала, что он вернется. Я знала, что никакая лесть, никакая
ложь не отвратит его от меня надолго! Я знала, что он вернется! Я столько
молилась об этом.
Бедняжка
проговорила эти слова с такой стремительностью и воодушевлением, что Ребекка не
нашлась, что ответить.
– Что
я тебе сделала? – продолжала Эмилия уже более жалобным тоном. – За
что ты старалась отнять у меня мужа? Ведь он мой всего только шесть недель. Ты
могла бы пощадить меня, Ребекка, хотя бы на это время. Но в первые же дни после
нашей свадьбы ты явилась и все испортила. Теперь он уехал, и ты пришла
посмотреть, как я несчастна? – продолжала она. – Ты достаточно мучила
меня последние две недели, пощадила бы хоть сегодня.
– Я…
я… никогда не приходила сюда, – перебила Ребекка и некстати сказала
правду.
– Верно,
сюда ты не приходила, ты заманивала его к себе. Может быть, ты и сегодня пришла
отнять его у меня? – продолжала Эмилия, словно в бреду. – Он был
здесь, а теперь его нет. На этой самой кушетке, здесь, он сидел. Не прикасайся
к ней! Здесь мы сидели и разговаривали. Я сидела у него на коленях и обнимала
его, и мы читали «Отче наш». Да, он был здесь. И они пришли и увели его, но он
обещал мне вернуться.
– И
он вернется, дорогая, – сказала Ребекка, невольно тронутая.
– Посмотри, –
продолжала Эмилия, – вот его шарф. Не правда ли, какой красивый
цвет? – И, подняв бахрому, она поцеловала ее. Она еще утром обвязала его
себе вокруг талии. Теперь она, по-видимому, забыла свой гнев, свою ревность и
даже самое присутствие соперницы. Она молча подошла к кровати и с просветленным
лицом стала гладить подушку Джорджа.
Ребекка,
тоже молча, вышла из комнаты.
– Ну,
как Эмилия? – спросил Джоз, который по-прежнему сидел в кресле.
– Ее
нельзя оставлять одну, – отвечала Ребекка. – Мне кажется, ей очень
нехорошо! – И она удалилась с весьма серьезным лицом, отвергнув просьбы
Джоза остаться и разделить с ним ранний обед, который он заказал.
В
сущности, Ребекка была женщина не злая и услужливая, а Эмилию она, пожалуй,
даже любила. Упреки подруги были скорее лестны Ребекке, как жалобы побежденной.
Встретив миссис О'Дауд, которую проповеди декана нисколько на этот раз не
утешили и которая уныло бродила по парку, Ребекка подошла к ней, несколько
удивив этим майоршу, не привыкшую к таким знакам внимания со стороны миссис
Родон Кроули. Услышав, что бедняжка миссис Осборн находится в отчаянном
состоянии и почти лишилась от горя рассудка, добрая ирландка тотчас же решила
навестить свою любимицу и постараться ее утешить.
– У
меня и своих забот достаточно, – важно заметила миссис О'Дауд, – и я
думала, что бедняжка Эмилия не очень нуждается сегодня в обществе. Но если ей
так плохо, как вы говорите, а вы не можете остаться с ней, хотя так всегда ее
любили, я, конечно, попробую ей чем-нибудь помочь. До свидания, сударыня.
С этими
словами обладательница «репетитора» тряхнула головой и зашагала прочь от миссис
Кроули, общества которой она нисколько не искала.
Бекки с
улыбкой на устах смотрела ей вслед. Она была очень чувствительна ко всему
смешному, и парфянский взгляд, брошенный через плечо удалявшейся миссис О'Дауд,
почти рассеял тяжелое состояние духа миссис Кроули.
«Мое
почтение, сударыня, очень рада, что вы так веселы, – подумала Пегги. –
Уж вы-то, во всяком случае, не выплачете себе глаз от горя». И она быстрыми
шагами направилась к квартире миссис Осборн.
Бедняжка
все еще стояла возле кровати, где Ребекка оставила ее; она почти обезумела от
горя. Жена майора, женщина более твердая духом, приложила все старания, чтобы
утешить свою юную приятельницу.
– Надо
крепиться, милая Эмилия, – сказала она. – А то вдруг вы расхвораетесь
к тому времени, когда ваш муж пошлет за вами после победы. Ведь вы не
единственная женщина, которая находится сегодня в руках божьих.
– Я
знаю. Знаю, что я дурная и слабохарактерная, – ответила Эмилия. Она
отлично сознавала свою собственную слабость. Присутствие ее более решительного
друга подействовало на нее ободряюще. В обществе миссис О'Дауд ей сразу стало
лучше. Они долго пробыли вместе; сердца их следовали все дальше и дальше за
ушедшей колонной. Ужасные сомнения и тоска, молитвы, страх и невыразимое горе
сопровождали полк. Это была дань, которую платили войне женщины. Война всех
одинаково облагает данью: мужчины расплачиваются кровью, женщины – слезами.
В
половине третьего произошло событие, чрезвычайно важное в повседневной жизни мистера
Джозефа: подали обед. Воины могут сражаться и погибать, но он должен обедать.
Он вошел в комнату Эмилии, чтобы уговорить ее поесть.
– Ты
только попробуй, – сказал Джоз. – Суп очень хороший. Пожалуйста,
попробуй, Эмми, – и он поцеловал ей руку. Он уже много лет не делал этого,
за исключением того дня, когда она выходила замуж.
– Ты
очень добр и ласков, Джозеф, – ответила Эмилия. – И все добры ко мне;
только, пожалуйста, позволь мне сегодня остаться у себя в комнате.
Зато
майорше О'Дауд аромат супа показался очень привлекательным, и она решила составить
компанию мистеру Джозу. Они вдвоем уселись за стол.
– Господь
да благословит эту пищу, – произнесла торжественно жена майора. Она думала
о своем честном Мике, как он едет верхом во главе полка. – У бедных наших
мужей будет сегодня плохой обед, – сказала она со вздохом, а потом, как
истинный философ, принялась за еду.
Настроение
Джоза поднималось по мере того, как он ел. Он пожелал выпить за здоровье полка
или под любым иным предлогом разрешить себе бокал шампанского.
– Выпьем
за О'Дауда и за доблестный *** полк, – сказал он. галантно кланяясь своей
гостье. – Что вы скажете на это, миссис О'Дауд? Исидор, наполните бокал
миссис О'Дауд.
Но
Исидор внезапно вздрогнул, а жена майора выронила нож и вилку. Окна комнаты
были раскрыты и обращены на юг, и оттуда донесся глухой, отдаленный гул,
прокатившийся над освещенными солнцем крышами.
– Что
это? – спросил Джоз. – Почему вы не наливаете, бездельник?
– C'est
le feu![59]
– ответил Исидор, выбегая на балкон.
– Спаси
нас господи! Это пушки! – воскликнула миссис О'Дауд и бросилась к окну.
Сотни бледных, встревоженных лиц выглядывали из других окон. И скоро чуть ли не
все население города высыпало на улицу.
|
