XI
Окончательно
«доехал», как говорится, Чертопханова следующий случай. Верхом на Малек-Аделе
пробирался он однажды по задворкам поповской слободки, окружавшей церковь, в
приходе которой состояло сельцо Бессоново. Нахлобучив на глаза папаху,
сгорбившись и уронив на луку седла обе руки, он медленно подвигался вперед; на
душе у него было нерадостно и смутно. Вдруг его кто-то окликнул.
Он
остановил коня, поднял голову и увидал своего корреспондента, дьякона. С бурым
треухом на бурых, в косичку заплетенных волосах, облеченный в желтоватый
нанковый кафтан, подпоясанный гораздо ниже тальи голубеньким обрывочком,
служитель алтаря вышел свое «одоньишко» проведать – и, улицезрев Пантелея
Еремеича, почел долгом выразить ему свое почтение – да кстати хоть что-нибудь у
него выпросить. Без такого рода задней мысли, как известно, духовные лица со
светскими не заговаривают.
Но
Чертопханову было не до дьякона; он едва отвечал на его поклон и промычав
что-то сквозь зубы, уже взмахнул нагайкой…
– А
какой у вас конь богатейший! – поспешил прибавить дьякон. – Вот уж
точно можно чести приписать. Истинно: вы муж ума чудного, просто аки
лев! – Отец дьякон славился красноречием, чем сильно досаждал отцу попу,
которому дар слова присущ не был: даже водка не развязывала ему язык. –
Одного живота, по навету злых людей, лишились, – продолжал дьякон, –
и, нимало не унывая, а, напротив, более надеясь на Божественный промысел,
приобрели себе другого, нисколько не худшего, а почитай даже что и лучшего…
потому…
– Что
ты врешь? – сумрачно перебил Чертопханов, – какой такой другой конь?
Это тот же самый; это Малек-Адель… Я его отыскал. Болтает зря…
– Э!
э! э! э! – промолвил с расстановкой, как бы с оттяжкой, дьякон, играя
перстами в бороде и озирая Чертопханова своими светлыми жадными глазами. –
Как же так, господин? Коня-то вашего, дай Бог памяти, в минувшем году недельки
две после Покрова украли, а теперь у нас ноябрь на исходе.
– Ну
да, что же из этого?
Дьякон
все продолжал играть перстами в бороде.
– Значит,
с лишком год с тех пор протек, а конь ваш, как тогда был серый в яблоках, так и
теперь; даже словно темнее стал. Как же так? Серые-то лошади в один год много
белеют.
Чертопханов
дрогнул… словно кто рогатиной толкнул его против сердца. И в самом деле: серая
масть-то ведь меняется! Как ему такая простая мысль до сих пор в голову не
пришла?
– Пучок
анафемский! отвяжись! – гаркнул он вдруг, бешено сверкнув глазами, и
мгновенно скрылся из виду у изумленного дьякона.
– Ну!
все кончено!
Вот
когда действительно все кончено, все лопнуло, последняя карта убита! Все разом
рухнуло от одного этого слова: «белеют»!
Серые
лошади белеют!
Скачи,
скачи, проклятый! Не ускачешь от этого слова!
Чертопханов
примчался домой и опять заперся на ключ.
|