 Увеличить |
V
С самого
того дня главным делом, главной заботой, радостью в жизни Чертопханова стал
Малек-Адель. Он полюбил его так, как не любил самой Маши, привязался к нему
больше, чем к Недопюскину. Да и конь же был! Огонь, как есть огонь, просто порох
– а степенство, как у боярина! Неутомимый, выносливый, куда хошь его поверни,
безответный; а прокормить его ничего не стоит: коли нет ничего другого, землю
под собой глодает. Шагом идет – как в руках несет; рысью – что в зыбке качает,
а поскачет, так и ветру за ним не угнаться! Никогда-то он не запыхается: потому
– отдушин много. Ноги – стальные; чтобы он когда спотыкнулся – и в помине этого
не бывало! Перескочить ров ли, тын ли – это ему нипочем; а уж умница какая! На
голос так и бежит, задравши голову; прикажешь ему стоять и сам уйдешь – он не
ворохнется; только когда станешь возвращаться, чуть-чуть заржет: «Здесь, мол,
я». И ничего-то он не боится: в самую темять, в метель дорогу сыщет; а чужому
ни за что не дастся: зубами загрызет! И собака не суйся к нему: сейчас передней
ножкой ее по лбу – тюк! только она и жила. С амбицией конь: плеткой разве что
для красы над ним помахивай – а сохрани Бог его тронуть! Да что тут долго
толковать: сокровище, а не лошадь!
Примется
Чертопханов расписывать своего Малек-Аделя – откуда речи берутся! А уж как он
его холил и лелеял! Шерсть на нем отливала серебром – да не старым, а новым,
что с темным глянцем повести по ней ладонью – тот же бархат! Седло, чепрачок,
уздечка – вся как есть сбруя до того была ладно пригнана, в порядке, вычищена –
бери карандаш и рисуй! Чертопханов – чего больше? – сам, собственноручно,
и челку заплетал своему любимцу, и гриву и хвост мыл пивом, и даже копыта не
раз мазью смазывал…
Бывало,
сядет он на Малек-Аделя и поедет – не по соседям, – он с ними по-прежнему
не знался, – а через их поля, мимо усадеб… Полюбуйтесь, мол, издали,
дураки! А то прослышит, что где-нибудь охота проявилась – в отъезжее поле
богатый барин собрался, – он сейчас туда – и гарцует в отдалении, на
горизонте, удивляя всех зрителей красотой и быстротою своего коня и близко
никого к себе не подпуская. Раз какой-то охотник даже погнался за ним со всей
свитой; видит, что уходит от него Чертопханов, и начал он ему кричать изо всей
мочи, на всем скаку: «Эй, ты! Слушай! Бери что хочешь за свою лошадь! Тысячей
не пожалею! Жену отдам, детей! Бери последнее!»
Чертопханов
вдруг осадил Малек-Аделя. Охотник подлетел к нему.
– Батюшка! –
кричит, – говори: чего желаешь? Отец родной!
– Коли
ты царь, – промолвил с расстановкой Чертопханов (а он отроду и не слыхивал
о Шекспире), – подай мне все твое царство за моего коня – так и того не
возьму! – Сказал, захохотал, поднял Малек-Аделя на дыбы, повернул им на
воздухе, на одних задних ногах, словно волчком или юлою – и марш-марш! Так и
засверкал по жнивью. А охотник (князь, говорят, был богатейший) шапку оземь –
да как грянется лицом в шапку! С полчаса так пролежал.
И как
было Чертопханову не дорожить своим конем? Не по его ли милости оказалось у него
снова превосходство несомненное, последнее превосходство над всеми его
соседями?
VI
Между
тем время шло, срок платежа приближался, а у Чертопханова не только двухсот пятидесяти
рублей, не было и пятидесяти. Что было делать, чем помочь? «Что ж? – решил
он наконец, – коли не смилостивится жид, не захочет еще подождать – отдам
я ему дом и землю, а сам на коня, куда глаза глядят! С голоду умру – а
Малек-Аделя не отдам!» Волновался он очень и даже задумывался; но тут судьба –
в первый и в последний раз – сжалилась над ним, улыбнулась ему: какая-то
дальняя тетка, самое имя которой было неизвестно Чертопханову, оставила ему по
духовному завещанию сумму, огромную в его глазах, целых две тысячи рублей! И
получил он эти деньги в самую, как говорится, пору: за день до прибытия жида.
Чертопханов чуть не обезумел от радости – но и не подумал о водке: с самого
того дня, как Малек-Адель поступил к нему, он капли в рот не брал. Он побежал в
конюшню и облобызал своего друга с обеих сторон морды над ноздрями, там, где
кожа так нежна бывает у лошадей. "Теперь уж не расстанемся! – восклицал
он, хлопая Малек-Аделя по шее, под расчесанной гривой. Вернувшись домой, он
отсчитал и запечатал в пакет двести пятьдесят рублей. Потом помечтал, лежа на
спине и покуривая трубочку, о том, как он распорядится с остальными
деньгами, – а именно, каких он раздобудет собак: настоящих костромских и
непременно красно-пегих! Побеседовал даже с Перфишкой, которому обещал новый
казакин с желтыми по всем швам басонами, и лег спать в блаженнейшем настроении
духа.
Ему
привиделся нехороший сон. Будто он выехал на охоту, только не на Малек-Аделе, а
на каком-то странном животном вроде верблюда; навстречу ему бежит белая-белая,
как снег, лиса… Он хочет взмахнуть арапником, хочет натравить на нее собак – а
вместо арапника у него в руках мочалка, и лиса бегает перед ним и дразнит его
языком. Он соскакивает с своего верблюда, спотыкается, падает… и падает прямо в
руки жандарму, который зовет его к генерал-губернатору и в котором он узнает
Яффа…
Чертопханов
проснулся. В комнате было темно; вторые петухи только что пропели…
Где-то
далеко-далеко проржала лошадь.
Чертопханов
приподнял голову… Еще раз послышалось тонкое-тонкое ржание.
«Это
Малек-Адель ржет! – подумалось ему… – Это его ржание! Но отчего же так
далеко? Батюшки мои… Не может быть…»
Чертопханов
вдруг весь похолодел, мгновенно спрыгнул с постели, ощупью отыскал сапоги,
платье, оделся и, захватив из-под изголовья ключ от конюшни, выскочил на двор.
|
