VIII
Заря уже
занялась, когда он возвратился домой. Образа человеческого не было на нем,
грязь покрывала все платье, лицо приняло дикий и страшный вид, угрюмо и тупо
глядели глаза. Сиплым шепотом прогнал он от себя Перфишку и заперся в своей
комнате. Он едва держался на ногах от усталости – но он не лег в постель, а
присел на стул у двери и схватился за голову.
– Украли!..
украли!
Но каким
образом умудрился вор украсть ночью, из запертой конюшни, Малек-Аделя?
Малек-Аделя, который и днем никого чужого к себе не подпускал, – украсть
его без шума, без стука? И как растолковать, что ни одна дворняжка не пролаяла?
Правда, их было всего две, два молодых щенка, и те от холоду и голоду в землю
зарывались – но все-таки!
«И что я
стану теперь делать без Малек-Аделя? – думалось Чертопханову. –
Последней радости я теперь лишился – настала пора умирать. Другую лошадь
купить, благо деньги завелись? Да где такую другую лошадь найти?»
– Пантелей
Еремеич! Пантелей Еремеич! – послышался робкий возглас за дверью.
Чертопханов
вскочил на ноги.
– Кто
это? – закричал он не своим голосом.
– Это
я, казачок ваш, Перфишка.
– Чего
тебе? Аль нашелся, домой прибежал?
– Никак
нет-с, Пантелей Еремеич; а тот жидовин, что его продал…
– Ну?
– Он
приехал.
– Го-го-го-го-го! –
захолкал Чертопханов – и разом распахнул дверь. – Тащи его сюда, тащи!
тащи!
При виде
внезапно появившейся всклокоченной, одичалой фигуры своего «благодетеля» жид,
стоявший за спиною Перфишки, хотел было дать стречка; но Чертопханов в два
прыжка настиг его и, как тигр, вцепился ему в горло.
– А!
за деньгами пришел! за деньгами! – захрипел он, словно не он душил, а его
душили. – Ночью украл, а днем за деньгами пришел? А? А?
– Помилуйте,
ва…се благо…родие, – застонал было жид.
– Сказывай,
где моя лошадь? Куда ты ее дел? Кому сбыл? Сказывай, сказывай, сказывай же!
Жид уже
и стонать не мог; на посиневшем его лице исчезло даже выражение испуга. Руки
опустились и повисли; все его тело, яростно встряхиваемое Чертопхановым,
качалось взад и вперед, как тростник.
– Деньги
я тебе заплачу, я тебе заплачу, сполна, до последней копейки, – кричал
Чертопханов, – а только я задушу тебя, как последнего цыпленка, если ты
сейчас не скажешь мне…
– Да
вы уже задушили его, барин, – смиренно заметил казачок Перфишка.
Тут
только опомнился Чертопханов.
Он
выпустил шею жида; тот так и грохнулся на пол. Чертопханов подхватил его,
усадил на скамью, влил ему в горло стакан водки – привел его в чувство. И,
приведши его в чувство, вступил с ним в разговор.
Оказалось,
что жид о краже Малек-Аделя не имел ни малейшего понятия. Да и с какой стати
было ему красть лошадь, которую он же сам достал для «почтеннейшего Пантелея
Еремеича»?
Тогда
Чертопханов повел его в конюшню.
Вдвоем
они осмотрели стойла, ясли, замок на двери, перерыли сено, солому, перешли потом
на двор; Чертопханов указал жиду следы копыт у плетня – и вдруг ударил себя по
ляжкам.
– Стой! –
воскликнул он. – Ты где лошадь купил?
– В
Малоархангельском уезде, на Верхосенской ярмарке, – отвечал жид.
– У
кого?
– У
казака.
– Стой!
Казак этот из молодых был или старый?
– Средних
лет, степенный человек.
– А
из себя каков? На вид каков? Небось плут продувной?
– Долзно
быть, плут, васе благородие.
– И
что, как он тебе говорил, плут-то этот, – лошадью он владел давно?
– Помнится,
говорил, что давно.
– Ну,
так и некому было украсть, как именно ему! Ты посуди, слушай, стань сюда… как
тебя зовут?
Жид
встрепенулся и вскинул своими черными глазенками на Чертопханова.
– Как
меня зовут?
– Ну,
да: как твоя кличка?
– Мошель
Лейба.
– Ну,
посуди, Лейба, друг мой, – ты умный человек: кому, как не старому хозяину,
дался бы Малек-Адель в руки! Ведь он и оседлал его, и взнуздал, и попону с него
снял – вон она на сене лежит!.. Просто как дома распоряжался! Ведь всякого
другого, не хозяина, Малек-Адель под ноги бы смял! Гвалт поднял бы такой, всю
деревню бы переполошил! Согласен ты со мною?
– Согласен-то
согласен, васе благородие…
– Ну
и, значит, надо прежде всего отыскать казака того!
– Да
как зе отыскать его, васе благородие? Я его всего только разочек видел – и где
зе он теперь – и как его зовут? Ай, вай, вай! – прибавил жид, горестно
потрясая пейсиками.
– Лейба! –
закричал вдруг Чертопханов, – Лейба, посмотри на меня! Ведь я рассудка лишился,
я сам не свой!.. Я руки на себя наложу, если ты мне не поможешь!
– Да
как зе я могу…
– Поедем
со мною и станем вора того разыскивать!
– Да
куда зе мы поедем?
– По
ярмаркам, по большим трахтам, по малым трахтам, по конокрадам, по городам, по деревням,
по хуторам – всюду, всюду! А насчет денег ты не беспокойся: я, брат, наследство
получил! Последнюю копейку просажу – а уж добуду своего друга! И не уйдет от
нас казак, наш лиходей! Куда он – туда и мы! Он под землю – и мы под землю! Он
к дьяволу – а мы к самому сатане!
– Ну,
зацем зе к сатане, – заметил жид, – можно и без него.
– Лейба! –
подхватил Чертопханов, – Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а душа
у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем,
один я этого дела не обломаю. Я горячка – а ты голова, золотая голова! Племя
ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у
него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их,
крест с шеи возьми – только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
Чертопханов
дрожал, как в лихорадке; пот градом катился с его лица и, мешаясь со слезами,
терялся в его усах. Он пожимал руки Лейбе, он умолял, он чуть не целовал его…
Он
пришел в исступление. Жид попытался было возражать, уверять, что ему никак невозможно
отлучиться, что у него дела… Куда! Чертопханов и слышать ничего не хотел.
Нечего было делать: согласился бедный Лейба.
На
другой день Чертопханов вместе с Лейбой выехал из Бессонова на крестьянской
телеге. Жид являл вид несколько смущенный, держался одной рукой за грядку и
подпрыгивал всем своим дряблым телом на тряском сиденье; другую руку он
прижимал к пазухе, где у него лежала пачка ассигнаций, завернутых в газетную
бумагу; Чертопханов сидел как истукан, только глазами поводил кругом и дышал
полной грудью; за поясом у него торчал кинжал.
– Ну,
злодей-разлучник, берегись теперь! – пробормотал он, выезжая на большую
дорогу.
Дом он
свой поручил казачку Перфишке и бабе-стряпухе, глухой и старой женщине, которую
он призрел у себя из сострадания.
– Я
к вам вернусь на Малек-Аделе, – крикнул он им на прощанье, – или уж
вовсе не вернусь!
– Ты
бы хоть замуж за меня пошла, что ли! – сострил Перфишка, толкнув стряпуху
локтем в бок. – Все равно нам барина не дождаться, а то ведь со скуки
пропадешь!
|
