Джейн Остин «Эмма»

Глава 7

День для прогулки на Бокс-хилл выдался великолепный и прочие внешние обстоятельства, как-то: распорядок, устройство, сроки, тоже складывались благоприятно. Надзирал за сборами мистер Уэстон, деловито снуя между Хартфилдом и домом викария, и все снарядились к условленному часу. Эмма ехала вместе с Гарриет, миссис Бейтс и ее племянница с Элтонами, мужчины — верхом. Миссис Уэстон вызвалась побыть с мистером Вудхаусом. Оставалось лишь ехать и наслаждаться. Семь миль дороги промелькнули в приятном предвкушении, и, прибыв на место, все ахнули от восторга — но вообще чувствовалось, что в этот день чего-то недостает. Ощущалась какая-то вялость, отсутствие одушевленья, отсутствие единения, которое не удавалось преодолеть. Общество дробилось на части. Элтоны гуляли вдвоем; мистер Найтли взял под свое покровительство мисс Бейтс и Джейн; Эмма и Гарриет достались Фрэнку Черчиллу. Напрасно хлопотал мистер Уэстон, добиваясь большего сплоченья. Вначале такое разделение представлялось случайным, однако оно в более или менее неизменном виде сохранялось до конца. Мистер и миссис Элтон, правда, не выказывали нежеланья сообщаться с остальными и по возможности стремились к сближению, однако у других все два часа, проведенные на холме, столь велико было тяготенье к расколу, что ни красоты природы, ни холодная трапеза, ни неунывающий мистер Уэстон не могли его устранить.

Эмма вначале откровенно скучала. Она никогда не думала, что Фрэнк Черчилл способен быть таким тупым и молчаливым. Он говорил неинтересно — он смотрел и не видел — восхищался плоско — отвечал невпопад. Он был попросту скучен — неудивительно, что Гарриет, глядя на него, поскучнела тоже, и они оба наводили на Эмму тоску.

Когда все сели закусить, положение исправилось — существенно исправилось, по ее мнению, ибо Фрэнк Черчилл ожил, разговорился и принялся вовсю за ней ухаживать. Он осыпал ее знаками внимания. Казалось, у него не было другой заботы, как только забавлять ее и угождать ей; и Эмма, радуясь случаю развлечься, не гнушаясь лестью, держалась тоже свободно, весело и, совсем как в раннюю, самую увлекательную пору их знакомства, щедро оказывала ему дружеское поощренье и не возбраняла любезничать, с тою, однако, разницей, что теперь, как она убедилась, это для нее ничего не значило, хотя в глазах сторонних наблюдателей должно было выглядеть самым откровенным флиртом — точнее нет слова в английском языке. «Мисс Вудхаус и мистер Фрэнк Черчилл флиртовали напропалую». Они открыто рисковали навлечь на себя подобный отзыв — который от одной из дам пойдет по почте в Кленовую Рощу, а от другой в Ирландию. Нельзя сказать, что Эмма предавалась беспечной веселости от избытка чувств — напротив, скорее оттого, что ожидала большего. Она смеялась потому, что испытывала разочарованье, и хотя его внимание нравилось ей и представлялось как нельзя более уместным, чем бы оно ни объяснялось — дружественной ли приязнью, поклоненьем или природною игривостью, — оно более не покоряло ее сердца. Она по-прежнему предназначала ему роль друга.

— Сколь много я вам обязан, что вы велели мне поехать нынче сюда! — говорил он. — Какого удовольствия лишился бы, когда бы не вы! Я уже было и впрямь собрался уезжать назад.

— Да, вы были ужасно сердиты, а почему — не знаю. Ну, опоздали, не вам досталась лучшая клубника… Вы не заслуживали моего доброго участия. Но вы смирили свой нрав. Вы прямо-таки взывали о том, чтобы вам приказали сюда ехать.

— Не говорите, что я сердился. Я был утомлен. Меня одолела жара.

— Сегодня жарче.

— А я не чувствую. Сегодня мне очень хорошо.

— Потому хорошо, что вы сохраняете власть над собою.

— Вашу власть? Да, согласен.

— Положим, я рассчитывала на такой ответ, но я имела в виду самообладанье. Вчера вы, по той или иной причине, не сдержались и вышли у себя из повиновенья, но нынче вы опять владеете собой — а так как я не могу постоянно быть с вами, то, надо думать, вы все-таки подчиняетесь собственной власти, а не моей.

— Это одно и то же. Не мог же я снова обрести над собою власть ни с того, ни с сего. Молча или вслух, вы все равно повелеваете мною. И потом, вы можете постоянно быть со мной. Вы со мной всегда.

— Начиная со вчерашнего дня, с трех часов пополудни. На более раннее время мое непреходящее влияние не распространяется, иначе вы бы раньше не вышли из себя.

— Со вчерашнего дня? Это вы так считаете. По-моему, я вас впервые увидел в феврале.

— Ваша галантность поистине не знает границ. Однако, — понижая голос, — смотрите, кроме нас, никто не разговаривает. Семь человек сидят и молчат, и занимать их, болтая подобный вздор, — это немного слишком.

— Отчего же! Я не стыжусь ни единого слова, — возразил он, с нарочитым вызовом. — Да, я вас увидел первый раз в феврале. Пусть это слышит каждый на Бокс-хилле. Пусть голос мой разнесется окрест, от Миклема до Доркинга — я вас увидел первый раз в феврале! — И — шепотом: — На наших спутников напало оцепененье. Чем бы нам их расшевелить? Любой пустяк сослужит эту службу. Они у меня заговорят!.. Дамы и господа, по приказанью мисс Вудхаус, которая главенствует повсюду, где бы ни присутствовала, объявляю вам: она желает знать, о чем каждый из вас сейчас думает.

Кто-то рассмеялся и отвечал добродушно. Мисс Бейтс разразилась многословной тирадой, миссис Элтон надулась при утверждении, что главенствует мисс Вудхаус, — и с наибольшей определенностью отозвался мистер Найтли:

— Мисс Вудхаус в этом уверена? Ей в самом деле хочется знать, что все мы думаем?

— Ох, нет, нет! — с преувеличенно беззаботным смехом воскликнула Эмма. — Ни за что на свете! Меньше всего я хотела бы подставить себя под такой удар. Готова выслушать что угодно, только не о чем все думают. Впрочем, я бы сказала, не все. Есть кое-кто, — взглянув на миссис Уэстон и Гарриет, — чьи мысли я бы, возможно, узнать не побоялась.

— А я, — с негодованием вскричала миссис Элтон, — никогда бы не позволила себе вторгаться в подобную область. Хоть, вероятно, как устроительница и патронесса — в тех кругах, где я привыкла… обозревая достопримечательности — молодые девицы — замужние дамы…

Ее бурчанье предназначалось преимущественно супругу, и он бормотал ей в ответ:

— Вы правы, дорогая, очень правы. Верно, именно так — просто неслыханно — иные особы сами не знают, что говорят. Лучше не придавать значенья и пропустить мимо ушей. Каждому понятно, чего заслуживаете вы.

— Нет, так не годится, — шепнул Эмме Фрэнк Черчилл, — большинство принимает это как афронт. Надобно подойти деликатней… Дамы и господа, объявляю вам по приказанью мисс Вудхаус, что она отказывается от права знать, что у вас на уме, и только требует, чтобы каждый просто сказал что-нибудь крайне занимательное. Вас здесь семеро, не считая меня, о котором она уже соблаговолила отозваться как о крайне занимательной личности, — и каждому вменяется всего лишь сказать либо одну очень остроумную вещь, либо две не очень, либо три отъявленные глупости — как собственного сочиненья, так и в пересказе, можно в прозе, можно в стихах, — а она обещает в любом из вышеперечисленных случаев от души посмеяться.

— О, прекрасно! — воскликнула мисс Бейтс. — Тогда я могу не волноваться. Три отъявленные глупости — это как раз по моей части. Мне только стоит рот открыть, и я тотчас брякну три глупости, не так ли? — Озираясь кругом в благодушнейшей убежденности, что ее все поддержат. — Ну признайтесь, разве не так?

Эмма не устояла.

— Видите ли, сударыня, тут может встретиться одно затрудненье. Простите, но вы будете ограничены числом — разрешается сказать всего лишь три за один раз.

Мисс Бейтс, обманутая притворною почтительностью ее обращенья, не вдруг уловила смысл сказанного, но и когда до нее дошло, не рассердилась, хотя, судя по легкой краске на лице, была чувствительно задета.

— А, вот что!.. Понимаю. Да, мне ясно, что она подразумевает, и я постараюсь впредь придерживать язык. Видно, — обращаясь к мистеру Найтли, — от меня стало совсем невмоготу, иначе она бы не сказала такое старому другу.

— Хорошая мысль, Фрэнк! — вскричал мистер Уэстон. — Одобрено и принято! Дай-ка я попробую. Предлагаю вам загадку. Как у вас оцениваются загадки?

— Невысоко, сэр, — отвечал его сын, — боюсь, что весьма невысоко. Но мы будем снисходительны — в особенности к тому, который начинает первым.

— Нет-нет, — сказала Эмма, — неправда, что невысоко. Загадкою собственного сочиненья мистер Уэстон откупится и за себя и за соседа. Смелее, сэр, — я вас слушаю.

— Да мне и самому сомнительно, чтобы она была очень остроумной, — сказал мистер Уэстон. — Обыкновенная, ничего в ней такого нет, а впрочем, судите сами. Какие две буквы алфавита обозначают совершенство?

— Две буквы? Совершенство?.. Нет, право, не знаю.

— Ага! Ни за что не угадаете. Вам, — адресуясь к Эмме, — уж наверное нипочем не угадать… Ну так и быть, скажу. «М» и «А». Эм-ма. Понятно?

Слово «понятно» в этом случае одновременно означало и «приятно». Возможно, загадка не отличалась остроумием, но что-то, очевидно, в ней было, если Эмма смеялась и радовалась, а вместе с нею — Фрэнк и Гарриет. На остальное общество она как будто не произвела впечатления — кое-кто вообще принял ее с деревянным лицом, а мистер Найтли без улыбки заметил:

— Теперь мы видим, какого сорта требуется остроумие, и мистер Уэстон в нем преуспел, но только для других он, вероятно, истощил эту ниву. Не следовало так спешить с «совершенством».

— Что до меня, по крайней мере, то прошу уволить, — заявила миссис Элтон. — Решительно не расположена… не имею ни малейшей наклонности. Я как-то получила акростих на имя Августа и вовсе не испытала удовольствия. Я знаю, кто его прислал. Неисправимый вертопрах! Вам известно, о ком я говорю. — Кивая головою мужу: — Такие занятия хороши на Рождество, когда вы сидите вокруг камина, но летом, когда знакомитесь с красотами природы, они, на мой взгляд, совсем не к месту. Пусть мисс Вудхаус меня извинит. Я не из тех, чьи остроты к услугам каждого, и не посягаю на званье записного острослова. Я не обижена живостью ума, но пусть уж мне предоставят самой решать, когда сказать что-нибудь, а когда промолчать. Как вам угодно, мистер Черчилл, но увольте нас. Мы пас — мистер Э., Найтли, Джейн и я. Ничего остроумного сказать не имеем ни я, ни они.

— Да-да, — с насмешливым высокомерием подхватил ее супруг, — меня, сделайте милость, увольте. Мне нечем позабавить ни мисс Вудхаус, ни других молодых особ. Степенный женатый человек — какой с меня спрос. Пойдемте, может быть, прогуляемся, Августа?

— С величайшею охотой. Мне, признаться, наскучило так долго обследовать окрестности на одном месте. Идемте, Джейн, вот вам другая моя рука.

Джейн, однако, отказалась, и муж с женою пошли вдвоем.

— Счастливая чета! — молвил Фрэнк Черчилл, подождав, пока они удалятся на порядочное расстояние. — Как подходят друг к другу! Повезло им — жениться, зная друг друга лишь по встречам в общественных местах! Знакомство, когда не ошибаюсь, продолжалось считанные недели, там же, где началось, — в Бате! Редкая удача! Что можно, в сущности, узнать о человеке, о том, каков он, в Бате или ином общественном месте? Ровно ничего. Только тогда можно составить верное сужденье о женщине, когда вы видите ее в домашней обстановке, в ее привычном окружении такою, какова она всегда. Без этого все лишь одно гаданье да воля случая, и большею частью — злая воля. Сколько мужчин на основании поверхностного знакомства связали себя и каялись после всю жизнь!

Мисс Фэрфакс, которая до сих пор почти не разговаривала, кроме как со своими союзниками, неожиданно заговорила:

— Верно, такие случаи бывают. — Она закашлялась и умолкла. Фрэнк Черчилл выжидательно повернул к ней голову.

— Вы что-то собирались сказать, — произнес он очень серьезно.

К ней опять воротился голос.

— Я только хотела заметить, что хотя подобного рода прискорбные случаи и бывают, как с мужчинами, так и с женщинами, но это едва ли происходит часто. Поспешная и опрометчивая привязанность возникнуть может, но обыкновенно потом бывает время одуматься. То есть, иначе говоря, одни только слабые и нерешительные натуры — судьбою коих так или иначе распоряжается случай — допустят, чтобы неудачное знакомство осталось помехой и обузой навеки.

Он ничего не отвечал; лишь посмотрел на нее и поклонился в знак согласия. Немного погодя он сказал беспечным тоном.

— А вот я столь мало доверяю собственному сужденью, что надеюсь, когда мне приспеет пора жениться, то жену для меня выберет кто-нибудь другой. Может быть, вы? — Поворотясь к Эмме. — Не угодно ли вам выбрать мне жену?.. Уверен, что ваш выбор придется мне по вкусу. Вам не внове оказывать эту услугу нашему семейству. — С улыбкой покосясь на своего отца. — Подыщите мне кого-нибудь. Я вас не тороплю. Возьмите ее к себе под крыло, воспитайте ее.

— По образу и подобию самой себя.

— Непременно, ежели вам удастся.

— Хорошо. Я берусь за это порученье. Вы получите прелестную жену. — Главное, пусть у ней будет живой нрав и карие глаза. Остальное для меня неважно. Укачу года на два за границу, а как вернусь — так к вам за женою. Запомните.

Он мог не опасаться, что Эмма забудет. В самую жилку попало это порученье! Не портрет ли Гарриет он изобразил? Отбросить карие глаза — и что мешает Гарриет сделаться за два года тою, которая ему нужна! Возможно даже, ее-то он и имел в виду, говоря все это, — как знать? Ведь не зря он упомянул про воспитанье…

— А что, сударыня, — обратилась к своей тетке Джейн Фэрфакс, — не последовать ли нам примеру миссис Элтон?

— Как скажешь, родная моя. Я — с дорогой душой. Давно готова. Готова была сразу пойти с нею, но и так будет ничуть не хуже. Мы ее быстро догоним. Вон она… нет, это кто-то другой. Это дама из той ирландской компании, которая приехала в наемной карете, — и нисколько на нее не похожа. Ну и ну…

Они ушли, и через полминуты за ними следом направился мистер Найтли. Остались только мистер Уэстон с сыном, Эмма и Гарриет, и теперь одушевленье молодого человека достигло таких пределов, что становилось уже неприятно. Даже Эмма пресытилась наконец зубоскальством и лестью и предпочла бы мирно побродить с другими или посидеть — пускай не в полном одиночестве, но не будучи предметом внимания — и тихо полюбоваться прекрасными видами, открывавшимися с высоты. Она воспрянула духом при появлении слуг, которые искали их, чтобы доложить, что кареты готовы, и безропотно терпела суматоху сборов, настоянья миссис Элтон, чтобы ее экипаж подали первым — утешаясь мыслями о спокойной поездке домой, которою завершатся весьма сомнительные удовольствия этого празднества на лоне природы. Больше, надеялась она, уже ничье вероломство не вовлечет ее в затеи для столь неудачно подобранной компании.

Дожидаясь кареты, она в какую-то минуту обнаружила, что рядом стоит мистер Найтли. Он оглянулся по сторонам, словно проверяя, нет ли кого поблизости, и сказал:

— Эмма, я снова вынужден, как повелось издавна, сделать вам выговор — возможно, эту привилегию не даруют мне, а скорее терпят, и все-таки я обязан воспользоваться ею. Как вы могли так бессердечно обойтись с мисс Бейтс? Как могли позволить себе столь дерзкую выходку по отношению к женщине ее возраста, ее склада и в ее положении?.. Эмма, я никогда бы не поверил, что вы на это способны.

Эмма вспомнила, вспыхнула и устыдилась, но попыталась обратить все в шутку.

— Да, но как было удержаться? Никто бы не смог. Ничего страшного. Она, я думаю, даже не поняла.

— Все поняла, можете мне поверить. Вполне. Об этом уже шел разговор. И вы бы слышали, как она говорила откровенно, великодушно. Слышали бы, как искренне хвалила вас за долготерпенье — что вы к ней столь внимательны, что она постоянно видит от вас и вашего отца столько добра, хотя должна невероятно раздражать вас своим присутствием.

— Ох, я знаю! — вырвалось у Эммы. — Знаю, это святая душа, но согласитесь — хорошее, к несчастью, так тесно переплетается в ней с курьезным!

— Переплетается, — сказал он. — Согласен. И будь она богата, я мягче подходил бы к тем, которые не видят подчас хорошего за курьезным. Будь она женщина состоятельная, я не спешил бы вступаться за нее при каждой безобидной нелепости — не ссорился бы с вами из-за маленьких вольностей в обращении. Будь она вам равна по положению… Но, Эмма, задумайтесь — ведь это далеко не так. Она бедна — она, рожденная жить в довольстве, пришла в упадок и, вероятно, обречена еще более прийти в упадок, если доживет до старости. Ее участь должна была бы внушать вам сострадание. Некрасивый поступок, Эмма!.. Вы, которую она знает с колыбели… вы росли у ней на глазах с той еще поры, когда за честь почитали заслужить ее внимание, и вот теперь, из легкомыслия, из минутной заносчивости вы насмехаетесь над нею, унижаете ее — и это в присутствии ее племянницы, при всех, не подумав о том, что многие — некоторые наверняка — возьмут себе за образец ваше обращенье с нею… Вам это неприятно слышать — мне очень неприятно говорить, но я должен, я буду говорить вам правду, пока могу, и жить со спокойной совестью — знать, что я вам был истинным другом, давая добрые советы, и верить, что когда-нибудь вы поймете меня лучше, чем теперь.

За разговором они подошли к карете; она стояла наготове, и Эмма рот не успела открыть, как он уже подсадил ее туда. Он неверно истолковал чувства, которые не давали ей повернуться к нему лицом, сковывали язык. На себя, одну себя она сердилась, глубокая жалость и стыд владели ею. Это они помешали ей говорить, и, сев в карету, она на миг бессильно откинулась назад, но тотчас — браня себя, что не простилась, не отозвалась, что уезжает с недовольным видом, — высунулась наружу, чтобы окликнуть его, помахать рукою, показать, что все это не так, — однако как раз на этот миг опоздала. Он уже отошел; лошади тронули. Она продолжала смотреть ему в спину, но он не оглянулся, и скоро — казалось, они не ехали, а летели — карета уже была на полпути к подножию, и все осталось позади. Эмму душила невыразимая и почти нескрываемая досада. Как никогда в жизни, изнемогала она от волненья, сожаленья, стыда. Его слова потрясли ее. Он сказал правду, отрицать было бесполезно. Она в душе сама это знала. Как могла она так жестоко, так грубо поступить с мисс Бейтс!.. Уронить себя в глазах того, чьим мнением так дорожила! Как допустила, чтобы они расстались без слова благодарности, без слова согласия с ее стороны — вообще без единого доброго слова!

Минуты шли, но они не приносили облегченья. Чем она дольше размышляла, тем глубже чувствовала свою вину. Ей было тяжело, как никогда. К счастью, поддерживать разговор не было надобности. Рядом сидела только Гарриет, и тоже, кажется, не в лучшем настроении — молчаливая, подавленная, — и всю дорогу домой по щекам у Эммы — неслыханное дело! — текли и текли слезы, и она не трудилась их сдерживать.