VI
Я
застал Армана в постели.
Он
протянул мне горячую руку.
– Я
вас жар! – сказал я.
– Пустяки,
просто усталость от слишком быстрого путешествия.
– Вы
были у сестры Маргариты?
– Да.
Кто вам это сказал?
– Так,
один человек. А вы получили то, что вам было нужно?
– Да.
Но кто вам сказал о моем путешествии и о цели его?
– Садовник
на кладбище.
– Вы
видели могилу?
Я
не знал, отвечать ему или нет: тон его вопроса показал, что он все еще
взволнован. И я ответил ему кивком головы.
– Он
смотрит за, могилой? – продолжал Арман.
Две
большие слезы скатились по щекам больного, и он отвернулся, чтобы скрыть их от
меня. Я сделал вид, что не заметил, и попытался переменить разговор.
– Вот
уже три недели, как вы уехали, – сказал я.
Арман
провел рукой по глазам и ответил:
– Да,
три недели.
– Вы
долго путешествовали?
– Нет,
я не все время путешествовал, я был болен две недели, иначе я давно бы вернулся.
Едва я приехал туда, как схватил лихорадку и она продержала меня в постели.
– И
вы уехали, не дождавшись полного выздоровления?
– Если
бы я остался там еще неделю, я бы, наверное, умер.
– Но
теперь вам нужно поберечь себя. Ваши друзья будут вас навещать. И я первый,
если вы мне позволите.
– Через
два часа я встану.
– Какое
неблагоразумие!
– Это
необходимо.
– Какое
у вас неотложное дело?
– Мне
нужно пойти в полицию.
– Почему
вы не передадите кому-нибудь этого поручения, ведь вы можете серьезно заболеть?
– Это
может меня исцелить. Я должен ее еще раз увидеть. Я не могу спать с тех пор,
как узнал о ее смерти, и особенно с тех пор, как увидел ее могилу. Я не могу
себе представить, что эта женщина, которую я оставил такой молодой и красивой,
умерла. Нужно, чтобы я сам в этом убедился. Мне нужно самому увидеть, что Бог
сделал с той, которую я так любил, и, может быть, это отвратительное зрелище
вытеснит отчаяние от воспоминания. Вы пойдете со мной, не правда ли?… Это вам
не очень неприятно?
– Что
вам сказала ее сестра?
– Ничего.
Ее, казалось, очень удивило, что какой-то чужой человек хочет купить землю, чтобы
похоронить Маргариту, и она сейчас же дала мне на это разрешение.
– Поверьте
мне, нужно с этим подождать до вашего полного выздоровления.
– Ничего,
у меня хватит сил, будьте покойны. Кроме того, я с ума сойду, если не покончу с
этим как можно скорее, ведь это стало для меня совершенно необходимо. Клянусь
вам, я не успокоюсь, пока не увижу Маргариту. Может быть, меня сжигает
лихорадочный жар, греза бессонных ночей, плод бреда, но я увижу ее, даже если
бы мне пришлось после этого вступить в орден трапперов, как господину де Ранее.
– Я
понимаю вас, – сказал я Арману, – и готов вас сопровождать. Вы видели
Жюли Дюпре?
– Да.
Я ее видел в первый же день по возвращении.
– Она
вам передала бумаги, которые Маргарита у нее оставила для вас?
– Вот
они.
Арман
вытащил из-под подушки связку бумаг и снова положил ее туда.
– Я
знаю наизусть то, что там написано, – сказал он. – Все эти три недели
я перечитывал их по десять раз в день. Вы тоже их прочтете, но позднее, когда я
успокоюсь и сумею вам пояснить, насколько эта исповедь полна нежности и любви.
Теперь я попрошу вас об одной услуге.
– Вас
ждет внизу экипаж?
– Пожалуйста,
возьмите мой паспорт и поезжайте с ним на почту, там нужно получить для меня
письма до востребования. Отец и сестра должны были написать мне в Париж, а я
уехал так поспешно, что не мог справиться о письмах. Когда вы вернетесь, мы
вместе поедем в полицию, чтобы предупредить о завтрашней церемонии.
Арман
передал мне свой паспорт, и я отправился на улицу Жан-Жака Руссо. Там было два
письма на имя Дюваля. Я взял их и вернулся.
К
моему возвращению Арман был уже совершенно готов.
– Спасибо, –
сказал он, беря у меня письма. – Да, это от отца и сестры, – добавил
он, посмотрев на адрес. – Они, наверное, были очень удивлены моим
молчанием.
Он
распечатал письма и скорее угадал, чем прочел их содержание, так как каждое
было по четыре страницы, и через секунду он снова их сложил.
– Едем, –
сказал он, – я отвечу завтра.
Мы
отправились в полицию, и Арман передал чиновнику разрешение сестры Маргариты.
Чиновник
дал ему пропускной лист к кладбищенскому сторожу. Мы условились, что перенесение
тела состоится на следующий день, в десять часов утра, я заеду за ним, и мы
вместе отправимся на кладбище.
Мне
очень хотелось присутствовать при этом зрелище, и, признаюсь, я не спал всю
ночь.
Судя
по тому, какие мысли одолевали меня, для Армана это была долгая ночь.
Когда
на следующий день в девять утра я пришел к нему, он был страшно бледен, но
казался спокойным. Он улыбнулся мне и протянул руку.
Свечи
у него догорели до конца. Перед уходом он взял толстое письмо, адресованное
отцу и заключавшее, по-видимому, его ночные впечатления.
Через
полчаса мы были на кладбище. Чиновник уже ждал нас. Мы медленно пошли по
направлению к могиле Маргариты. Чиновник шел впереди, Арман и я следовали за
ним.
Время
от времени я чувствовал, как вздрагивала рука моего спутника, точно судорога внезапно
пробегала по его телу. Тогда я поднимал на него глаза, он понимал мой взгляд и
улыбался. С того момента, как мы вышли от него, мы оба не проронили ни слова.
Неподалеку
от могилы Арман остановился, чтобы вытереть лицо, покрытое крупными каплями
пота.
Я
воспользовался этой остановкой, чтобы перевести дух, так как сердце мое было
как в тисках.
Откуда
появляется это болезненное удовольствие от подобного зрелища! Когда мы подошли
к могиле, цветы уже были убраны, железная решетка снята, и два человека копали
землю.
Арман
прислонился к дереву и смотрел. Казалось, перед его глазами прошла вся его
жизнь. Вдруг один из заступов ударился о камень… Арман пошатнулся, глубоко
потрясенный, и так сильно сжал мою руку, что я почувствовал боль.
Один
из могильщиков взял широкую лопату и начал выбрасывать землю, а когда там остались
одни камни, которыми покрывают гроб, начал их выбрасывать.
Я
наблюдал за Арманом, так как я боялся каждое мгновение, что он не вынесет всего
этого, но он продолжал смотреть безумными, широко раскрытыми глазами.
Про
себя могу сказать, что я очень жалел о том, что пришел.
Когда
гроб был отрыт, чиновник сказал могильщикам:
– Откройте.
Люди
послушались, будто это была самая простая вещь на свете.
Гроб
был дубовый. Могильщики начали отвинчивать верхнюю крышку. От сырости винты
заржавели, и им с трудом удалось открыть ее.
– Боже,
боже! – прошептал Арман. И еще больше побледнел.
Даже
могильщики отшатнулись.
Большой
белый саван покрывал труп, обрисовывая его линии. Саван был почти совершенно
изъеден в одном конце. Одна нога покойницы была обнажена.
Мне
едва не стало дурно, и теперь, когда я пишу эти строки, воспоминание об этой
сцене представляется мне во всей своей ужасающей реальности.
– Нужно
поспешить, – сказал чиновник.
Тогда
один из могильщиков начал развертывать саван и, взяв его за конец, внезапно
открыл лицо Маргариты.
Было
ужасно смотреть, но ужасно и рассказывать.
Вместо
глаз были две впадины, губы провалились, и белые зубы тесно сжались. Длинные,
сухие черные волосы прилипли к вискам и немного прикрывали зеленые впадины щек,
и все-таки я узнавал в этом лице розовое, веселое лицо, которое я так часто
видел.
Арман
не мог оторвать взора от этого лица, он поднес платок ко рту и кусал его.
Что
касается меня, то словно железный обруч сдавил мне голову, передо мной все
плыло, шум стоял в ушах, и единственное, что я мог сделать, – это открыть
флакон, который захватил на всякий случай, и понюхать соль.
В
это время чиновник спрашивал у господина Дюваля:
– Вы
узнаете?
– Да, –
глухо ответил он.
– Тогда
закройте и несите, – сказал чиновник.
Могильщики
набросили саван на лицо покойницы, закрыли гроб, подняли его и понесли к
указанному месту.
Арман
не двигался. Его взгляд был прикован к пустой яме, он был бледен, как труп,
который мы только что видели… Он как бы окаменел.
Я
почувствовал, что должно будет произойти, когда все закончится: страдание
уменьшится и не будет его больше поддерживать.
Я
подошел к чиновнику.
– Присутствие
этого господина, – сказал я, указывая на Армана, – необходимо в
дальнейшем?
– Нет.
Я даже посоветую вам увести его, потому что он, по-видимому, болен.
– Пойдемте, –
сказал я Арману, взяв его под руку.
– Что? –
спросил он, глядя на меня непонимающими глазами.
– Уже
все кончено, нужно уходить, мой друг, вы бледны, вам холодно, вы убьете себя
этими волнениями.
– Вы
правы, пойдемте, – ответил он многозначительно, но не сделал ни шага.
Я
подхватил его под руку и потащил за собой.
Он
дал себя увести, как маленького ребенка, бормоча время от времени:
– Вы
видели глаза? – И оборачивался, как будто этот призрак преследовал его.
Походка
его стала неровной, он двигался какими-то толчками, зубы его стучали, руки были
холодны, нервная дрожь пробегала по всему телу.
Я
обратился к нему с вопросом, он мне не ответил. Он позволял только тащить себя.
У
выхода мы нашли извозчика. И пора уже было ехать.
Как
только он сел в экипаж, дрожь усилилась и с ним начался сильнейший нервный припадок.
Не желая меня пугать, он бормотал, сжимая мне руки:
– Это
ничего, это ничего, мне хочется плакать.
И
я видел, как его грудь вздымалась, глаза наливались кровью, но слезы не
показывались. Я дал ему понюхать флакон, который раньше пригодился мне.
Когда
мы приехали к нему, он был все еще возбужден. С помощью слуги я уложил его в постель,
велел затопить печку и побежал за своим доктором, которому я рассказал все, что
произошло.
Арман
лежал в сильнейшем жару, у него был бред, и он бормотал бессвязные слова, среди
которых ясно слышалось имя Маргариты.
– Ну
что? – спросил я доктора, когда он осмотрел больного.
– Ни
больше ни меньше как воспаление мозга, и это счастье для него. Физическая
болезнь убьет нравственную боль, и через месяц он будет здоров.
|
