II
Аукцион
был назначен на шестнадцатое. Был оставлен свободный день между осмотром и
аукционом, чтобы дать время обойщикам снять занавеси, обивку и так далее.
Я
недавно вернулся из путешествия. Вполне естественно, что мне не сообщили о
смерти Маргариты. Это была не та новость, которую друзья обычно сообщают
возвращающемуся домой, в столицу. Маргарита была красива, но насколько шумна
жизнь этих женщин, настолько тиха их смерть. Эти светила восходят и заходят без
блеска. Когда они умирают молодыми, об их смерти узнают все их любовники
одновременно, потому что в Париже почти все любовники известной кокотки живут
одной жизнью. Они обмениваются воспоминаниями и продолжают свою жизнь дальше,
не пролив ни единой слезы.
В
наше время двадцатипятилетние молодые люди редко проливают слезы и не могут оплакивать
первую встречную. Оплакивают только родителей, которые платят за слезы, и в
зависимости от суммы, которую они уплатили.
Что
касается меня, то, хотя моих букв и не было на туалетных принадлежностях
Маргариты, инстинктивная снисходительность, естественная жалость, в которой я
только что признался, заставляли меня думать о ее смерти дольше, чем она этого,
может быть, заслуживала.
Я
вспомнил, что часто встречал Маргариту на Елисейских полях, куда она ездила
каждый день в маленькой синей карете, запряженной парой великолепных гнедых
лошадей. Я отметил в ней тогда одну черту, несвойственную ей подобным, черту,
которая как бы подчеркивала ее воистину исключительную красоту.
Эти
несчастные создания, появляясь на улице, всегда окружены всяким сбродом.
Ни
один мужчина не согласится афишировать подругу своих ночных наслаждений, но так
как проститутки боятся одиночества, то они берут с собой на прогулку или менее
счастливых подруг, не имеющих собственных выездов, или старых кокоток, все еще
заботящихся о своей внешности, к которым свободно можно обратиться за справками
относительно их спутницы.
Маргарита
держалась иначе. Она приезжала на Елисейские поля всегда одна в своем экипаже,
старалась не привлекать к себе внимания, зимой куталась в большую шаль, летом
носила простые платья, и, хотя по дороге встречала много знакомых, ее улыбку
видели только они, и только герцогиня могла бы так улыбаться.
Она
не гуляла по кругу в начале Елисейских полей, как это делают и делали все ее
товарки. Лошади быстро уносили ее в лес. Там она выходила из экипажа, гуляла в
продолжение часа, вновь садилась в экипаж и возвращалась домой.
Я
вспоминал все эти мелочи, очевидцем которых иногда бывал, и оплакивал смерть
этой девушки, как оплакивают гибель прекрасного произведения искусства.
Вряд
ли можно было встретить более приятную красоту, чем красота Маргариты.
Она
была высокого роста и очень худощава, но свой физический недостаток искусно скрывала
под складками платья. Ее длинная шаль, концы которой спускались до земли,
лежала на широких оборках шелкового платья, а пушистая муфта, в которую она
прятала руки, прижимая ее к груди, искусно была окружена воланами.
Представьте
себе на чудном овале лица черные глаза и над ними такой четкий изгиб бровей,
как будто нарисованный, окаймите глаза длинными ресницами, которые бросают тень
на розовые щеки, нарисуйте тонкий, прямой нос с чувственными ноздрями,
набросайте правильный ротик, прелестные губки которого прикрывают молочно-белые
зубы, покройте кожу бархатистым пушком – и вы получите полный портрет этой
очаровательной головки.
Волосы,
черные как смоль, были уложены так, что оставляли открытыми кончики ушей, в
которых сверкали два бриллианта, каждый ценою в четыре-пять тысяч франков.
Мы
можем только констатировать факт, совершенно его не понимая, что чувственная
жизнь не лишила лицо Маргариты девственного и даже детского выражения.
У
Маргариты был ее портрет, написанный Видалем, единственным человеком, чей
карандаш мог ее передать. После смерти Маргариты этот портрет был несколько
дней в моем распоряжении. Он был так удивительно похож, что помог мне
восстановить детали, которых моя память не удержала.
Некоторые
мелочи, о которых я говорю в этой главе, стали мне известны много позднее, но я
пишу о них сейчас, чтобы не возвращаться к ним позднее, когда начнется история
жизни этой женщины.
Маргарита
бывала на всех первых представлениях и все вечера проводила в театрах и на балах.
Каждый раз, когда давалась новая пьеса, ее наверняка можно было встретить в
театре с тремя вещами, с которыми она никогда не расставалась и которые всегда
лежали на барьере ее ложи бенуара: с лорнетом, коробкой конфет и букетом
камелий.
В
течение двадцати пяти дней каждого месяца камелии были белые, а остальные пять
дней они были красные: никому не известна была причина, почему цветы менялись,
и я говорю об этом, не пытаясь найти объяснения, но завсегдатаи тех театров,
где она часто бывала, и ее друзья заметили это тоже.
Маргарита
никогда не появлялась с другими цветами. В цветочном магазине мадам Баржон, где
она всегда брала цветы, ее прозвали в конце концов «дамой с камелиями», и это
прозвище осталось за ней.
Я
знал, конечно, как и все, кто вращается в известных кругах Парижа, что
Маргарита была любовницей самых изящных молодых людей, что она открыто об этом
говорила и что они сами этим хвастались. Это доказывало, что и любовники и
любовница были довольны друг другом.
Однако
последние три года, после путешествия в Баньер, по слухам, у нее была связь
только с одним старым иностранцем герцогом, необыкновенно богатым, который
старался оторвать ее от прошлого, на что она довольно охотно шла.
Вот
что мне рассказывали по этому поводу.
Весной
1842 года Маргарита была так больна, что врачи послали ее на воды, и она
поехала в Баньер.
Там
среди больных была и дочь герцога. Они с Маргаритой были так похожи, что их
можно было принять за сестер. Только молодая герцогиня была в последней стадии
чахотки и через несколько дней после приезда Маргариты умерла.
Однажды
утром герцог, который оставался в Баньере как на кладбище, где была похоронена
часть его сердца, встретил Маргариту на повороте аллеи.
Ему
показалось, что это тень его дочери. Подойдя к ней, он взял ее за руки, обнял,
рыдая, и, еще не узнав, кто она, просил у нее позволения встречаться с ней. Для
него она была воплощением образа его покойной дочери.
Маргарита
была в Баньере лишь со своей горничной и потому не боялась скомпрометировать
себя.
В
Баньере, однако, нашлись люди, которые знали ее и официально предупредили
герцога о социальном положении мадемуазель Готье. Это было ударом для старика,
но было уже поздно. Молодая женщина стала потребностью его сердца и
единственной целью жизни.
Он
не упрекал ее, да и не имел на то права, но спросил, способна ли она изменить
свою жизнь, предложив взамен какое угодно вознаграждение. Она обещала.
Нужно
сказать, что в это время Маргарита была больна. Но ей, человеку
впечатлительному, казалось, что главной причиной ее болезни было прошлое, и
какое-то суеверное чувство заставляло ее надеяться, что Бог оставит ей красоту
и здоровье в награду за раскаяние и исправление.
И
действительно, воды, прогулки, естественная усталость и сон к концу лета
восстановили ее силы.
Герцог
сопровождал Маргариту в Париж, где он продолжал навещать ее.
Эта
связь, о которой никто толком ничего не знал, произвела большое впечатление,
потому что герцог был известен своим богатством, а теперь стал известен своей
расточительностью.
Сближение
старого герцога с молодой женщиной объясняли распущенностью, свойственной
богатым старикам. Строили различные догадки, кроме единственно правильной.
А
меж тем чувства этого старого человека к Маргарите носили такой целомудренный
характер, что всякое другое отношение к ней показалось бы ему кровосмешением, и
ни разу он не сказал ей ничего такого, что не могла бы слышать его дочь.
Нам
чужды намерения придавать нашей героине несвойственный ей облик. Мы должны отметить,
что, пока она была в Баньере, обещание, данное герцогу, сдержать было нетрудно,
и она его сдержала, но по возвращении в Париж этой девушке, привыкшей к
рассеянной жизни, к балам, даже к оргиям, стало казаться, что одиночество,
нарушаемое только периодическими визитами герцога, заставит ее умереть от скуки,
и жгучее дыхание прошлой жизни ударило ей в голову и в сердце.
Прибавьте
к этому, что Маргарита вернулась еще более красивой, чем раньше, что ей было
двадцать лет и что болезнь, усыпленная, но не сломленная окончательно,
по-прежнему рождала в ней обостренную жажду жизни, которой почти всегда
сопровождаются легочные заболевания.
Герцогу
было очень тяжело, когда его друзья, неустанно выжидавшие скандала со стороны
молодой женщины, связь с которой, по их словам, его компрометировала, донесли
ему, что, когда она уверена в своей безопасности, она принимает посетителей и
что эти посещения продолжаются часто до следующего утра.
Герцог
спросил Маргариту, она созналась, и без всякой задней мысли посоветовала ему перестать
интересоваться ею, так как у нее нет сил сдерживать свое обещание и ей не
хочется больше принимать благодеяния от человека, которого она обманывает.
Герцог
не показывался в течение недели, и это было все, что он мог сделать, а на
восьмой день он умолял Маргариту впустить его, обещая принять ее такой, какова
она есть, лишь бы ему позволено было ее видеть, и клянясь, что до самой смерти
он ей не сделает ни одного упрека.
Вот
как обстояло дело через три месяца после возвращения Маргариты, другими
словами, в ноябре или декабре 1842 года.
|
