V
Прошло
много времени, и я ничего не слышал об Армане, но зато мне часто приходилось
слышать о Маргарите.
Я
не знаю, замечали ли вы, что иногда достаточно, чтобы кто-нибудь только раз
произнес при вас имя особы, которая совершенно не должна была бы вас
интересовать, как вдруг вокруг этого имени начинают собираться различные детали
и все ваши друзья начинают говорить вам о том, о чем они никогда раньше с вами
не разговаривали. Вы вдруг открываете, что эта особа даже интересовала вас, вы
замечаете, что она много раз появлялась в вашей жизни, но только вы на это не
обращали внимания. Вы находите в том, что вам рассказывают, сходство с
некоторыми явлениями вашей собственной жизни. По отношению к Маргарите дело не
обстояло буквально так: я ее и раньше видел, встречал и знал по виду, однако со
времени аукциона мне так часто приходилось слышать это имя, а в описанном происшествии
оно было связано с таким глубоким страданием, что мое удивление только
возросло, а любопытство усилилось.
В
результате я обращался ко всем моим друзьям, с которыми я раньше никогда не
разговаривал о Маргарите, с вопросом:
– Вы
знали Маргариту Готье?
– Даму
с камелиями?
– Да.
– Конечно!
Эти
«конечно!» сопровождались иногда улыбками, довольно-таки недвусмысленными.
– А
что она представляла собой? – продолжал я.
– Хорошая
была девушка.
– И
это все?
– Ну
да, пожалуй, она была умнее и добрее других.
– И
вы ничего особенного о ней не знаете?
– Она
разорила барона Г.
– И
только?
– Она
была любовницей старого герцога.
– Она
действительно была его любовницей?
– Говорят.
Во всяком случае он ей давал много денег.
И
всегда – одни и те же сведения.
А
мне хотелось узнать что-нибудь о связи Маргариты с Арманом.
Я
встретил как-то одного человека, который дружил со всеми известными женщинами.
Я спросил его:
– Вы
знали Маргариту Готье?
Ответом
мне было все то же «конечно».
– Что
это была за девушка?
– Красивая
и добрая. Ее смерть причинила мне большое горе.
– У
нее был любовник Арман Дюваль?
– Высокого
роста, блондин?
– Да.
– Был.
– А
что собой представляет Арман?
– Молодой
человек, который прожил с ней то немногое, что у него было, и, по-видимому, был
вынужден ее бросить. Говорят, он был от нее без ума.
– А
она?
– Она
тоже его очень любила, как говорят, но по-своему. От этих женщин нельзя
требовать больше, чем они могут дать.
– Что
стало с Арманом?
– Не
знаю. Мы его мало знали. Он жил с Маргаритой пять-шесть месяцев, но в деревне.
Когда она вернулась, он уехал.
– И
вы его не видели с тех пор?
– Ни
разу.
Я
тоже больше не видел Армана. Я подумывал, что, может быть, в момент его визита
ко мне его любовь к Маргарите была преувеличена, а следовательно, и его
страдания из-за недавно полученного известия о ее смерти, и что, может быть, он
уже забыл и покойную, и свое обещание прийти ко мне.
Это
предположение было бы весьма правдоподобно по отношению ко всякому другому человеку,
но в отчаянии Армана звучали искренние ноты, и, переходя от одной крайности к
другой, я решил, что печаль повела за собой болезнь и что я не получаю известий
потому, что он болен и даже, может быть, умер.
Я
невольно заинтересовался этим молодым человеком. Может быть, в этой
заинтересованности был своего рода эгоизм, может быть, я угадывал под этим
страданием трогательную повесть души, может быть, даже мое желание узнать ее
сыграло главную роль в заботах об Армане.
Но,
так как господин Дюваль не приходил ко мне, я решил к нему пойти. Предлог
нетрудно было найти. К несчастью, я не знал его адреса, и, к кому ни обращался,
никто не мог мне его указать.
Я
отправился на улицу д'Антэн. Может быть, швейцар Маргариты знал, где живет
Арман. Но там был новый швейцар. И он также ничего не знал. Я спросил тогда, на
каком кладбище похоронена мадемуазель Готье. Оказалось, что на Монмартрском.
Стоял
апрель, погода была прекрасная, могилы не имели уже того печального и унылого вида,
какой им придает зима. Было к тому же достаточно тепло, так что живые могли
вспомнить о мертвых и навестить их. Я отправился на кладбище, решив про себя,
что при первом взгляде на могилу Маргариты увижу, жива ли еще печаль Армана, и
узнаю, может быть, куда он девался.
Я
зашел в сторожку и спросил у сторожа, не была ли похоронена на Монмартрском
кладбище 22 февраля женщина по имени Маргарита Готье.
Сторож
перелистал толстую книгу, в которой записаны и пронумерованы все, кто является
в это последнее убежище, и ответил мне, что действительно 22 февраля, в
полдень, была похоронена женщина, носившая такое имя.
Я
попросил его проводить меня на ее могилу, так как трудно ориентироваться без
проводника в этом городе мертвых, который, как и город живых, имеет свои глины.
Сторож позвал садовника и дал ему необходимые указания, но тот прервал его
словами:
– Знаю…
знаю… Эту могилу очень легко узнать, – продолжал он, обращаясь ко мне.
– Почему? –
спросил я.
– Потому
что на ней совершенно особенные цветы.
– Вы
за ними ухаживаете?
– Да,
я бы очень хотел, чтобы все родные так же заботились о покойниках, как заботится
тот молодой человек, который поручил мне эту могилу.
После
некоторых поворотов садовник остановился и сказал:
– Вот
мы и пришли.
И
действительно, передо мной была клумба цветов, которую никак нельзя было бы
принять за могилу, если бы не белая мраморная плита.
Мрамор
был поставлен вертикально, и железная решетка отгораживала могилу, всю покрытую
белыми камелиями.
– Как
вам это нравится? – спросил садовник.
– Очень,
очень.
– И
я получил приказание менять камелии, как только они завянут.
– Кто
же вам дал это приказание?
– Молодой
человек, который очень плакал, когда пришел в первый раз, прежний приятель
покойной должно быть. Ведь она была, по-видимому, веселого поведения. Говорят,
она была очень красива. Вы ее знали?
– Да.
– Как
и тот молодой человек, – сказал садовник, хитро улыбаясь.
– Нет,
я ни разу с ней не разговаривал.
– И
вы все-таки пришли сюда ее навестить, это очень мило с вашей стороны, у нее
никто не бывает.
– Никто?
– Никто,
за исключением этого молодого человека, который приходил один раз.
– Только
один раз?
– Да,
один.
– И
с тех пор больше не приходил?
– Нет,
но он придет, когда вернется.
– Он
уехал?
– Да.
– А
вы знаете, куда он поехал?
– Он
поехал, кажется, к сестре мадемуазель Готье.
– А
зачем?
– За
разрешением выкопать покойницу и похоронить ее в другом месте.
– Почему
он не хочет оставить ее здесь?
– Знаете,
сударь, с мертвыми тоже свои церемонии. Мы это видим каждый день. Эти участки
покупаются только на пять лет, а молодой человек хочет иметь в вечное владение
и большой участок; тогда лучше перебраться на новое кладбище.
– Что
вы называете новым кладбищем?
– Новые
участки, которые продаются теперь на левой стороне. Если бы кладбище всегда так
содержали, как теперь, не было бы другого такого на всем свете, но нужно еще
многое переделать, для того чтобы все было как следует. А кроме того, у людей
такие странные причуды!
– Что
вы хотите этим сказать?
– Я
хочу сказать, что некоторые остаются спесивыми даже здесь. Говорят, мадемуазель
Готье жила довольно-таки легкомысленно, простите меня за выражение. Теперь
барышня умерла, и от нее осталось столько же, сколько от тех, которых ни в чем
нельзя упрекнуть и могилы которых мы поливаем каждый день. Ну, и когда родные
тех, кто лежит рядом с ней, узнали, кто она такая, они вообразили, что должны
восстать против этого и что должны быть особые кладбища для таких особ, так же,
как для бедных. Слыхано ли это? Я их отлично знаю: толстые капиталисты, они не
приходят и четырех раз в год навестить своих покойников, сами приносят, им
цветы, и посмотрите, какие цветы! Не потратят лишнего франка на тех, кого они,
по их словам, оплакивают, пишут на памятниках о своих слезах, которых они
никогда не проливали, и делают соседям разные неприятности. Хотите – верьте,
хотите – нет: я не знал этой барышни, я не знаю, что она сделала, и все-таки
люблю эту бедняжку и забочусь о ней, приношу ей камелии по самой сходной цене.
Эта – моя любимая покойница. Мы вынуждены любить мертвых, так как слишком
заняты и у нас не остается времени любить что-нибудь другое.
Я
смотрел на этого человека, и некоторые мои читатели поймут, какое волнение я
испытывал.
Он
заметил это, должно быть, и продолжал:
– Говорят,
многие разорились из-за нее и у нее были любовники, которые ее обожали, но как
подумаешь, что никто ей не принес ни одного цветочка, испытываешь грусть и
тревогу. И ей еще нечего жаловаться: у нее есть своя могила и хоть один человек
помнит о ней и заботится за всех остальных. Но у нас здесь лежат бедные девушки
такого же звания и такого же возраста, их бросают в общую могилу, и у меня сердце
болит, когда я слышу, как падают их тела в землю. И никто ими не интересуется
после их смерти! Невеселое наше ремесло, особенно если у нас есть хоть немного
сердца. Что поделаешь? Это сильнее меня. У меня есть дочь двадцати лет, и,
когда к нам приносят покойницу в этом возрасте, я думаю о ней и, будь это
знатная дама или бродяжка, начинаю волноваться. Но вам надоели мои рассказы, и
вы не за этим пришли сюда. Мне велели провести вас на могилу мадемуазель Готье,
вот она. Вам нужно еще что-нибудь от меня?
– Не
знаете ли вы адрес господина Дюваля? – спросил я его.
– Знаю,
он живет на улице N. Туда, по крайней мере, я ходил получать за цветы, которые
вы здесь видите.
– Спасибо,
мой друг.
Я
бросил последний взгляд на цветущую могилу, которую мне невольно хотелось
пронзить своим взглядом насквозь, чтобы посмотреть, что сделала земля с
прекрасным созданием, которое ей бросили, и ушел, опечаленный.
– Вы
хотите навестить господина Дюваля? – спросил садовник, идя рядом со мной.
– Да.
– Я
уверен, что он еще не вернулся в Париж, иначе он, наверное, пришел бы сюда.
– Вы
уверены, что он не забыл Маргариту?
– Я
не только уверен, я готов биться об заклад, что он хочет переменить ей могилу
только затем, чтобы ее снова увидеть.
– Как
так?
– Первое,
что он мне сказал, придя на кладбище: «Что нужно сделать, чтобы увидеть ее еще
раз?» Это можно сделать, только если переменить могилу. И я ему объяснил все
формальности, связанные с этим, ведь для того, чтобы перенести покойников из
одной могилы в другую, нужно их признать, и только родные могут дать разрешение
на этот акт, при котором присутствует чиновник из полиции. Вот за этим
разрешением господин Дюваль и поехал к сестре мадемуазель Готье, и его первый
визит будет, конечно, к нам.
Мы
подошли к воротам кладбища, я снова поблагодарил садовника, сунув ему в руку несколько
монет, и отправился по указанному адресу.
Арман
не возвращался. Я оставил ему записку, в которой просил заехать ко мне по возвращении
или известить меня, где я могу его видеть.
На
следующий день утром я получил от Дюваля письмо, извещавшее меня о его приезде
и с просьбой навестить его, так как он изнемогает от усталости и не может
выйти.
|
