XII
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
- Соня, тебе хорошо? - изредка спрашивал он.
- Да, - отвечала Соня. - А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
- Наташа, - сказал он ей шопотом по‑французски, - знаешь, я решился насчет Сони.
- Ты ей сказал? - спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
- Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
- Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, - продолжала Наташа. - Теперь я так рада, ну, беги к ней.
- Нет, постой, ах какая ты смешная! - сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что‑то новое, необыкновенное и обворожительно‑нежное, чего он прежде не видал в ней. - Наташа, что‑то волшебное. А?
- Да, - отвечала она, - ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, - думал Николай, - я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
- Так ты рада, и я хорошо сделал?
- Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
- Так хорошо? - сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из‑под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. - Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда: Это было бы слишком хорошо! - сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
- Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, - сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. - Какого‑то с усами вижу, - сказала Наташа, видевшая свое лицо.
- Не надо смеяться, барышня, - сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
- Отчего другие видят, а я ничего не вижу? - сказала она. - Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, - сказала она. - Только за меня: Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
- Вот Софья Александровна непременно увидят, - шопотом сказала Дуняша; - а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
- И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила: Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
- Ах, Наташа! - сказала она.
- Видела? Видела? Что видела? - вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»: Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
- Его видела? - спросила Наташа, хватая ее за руку.
- Да. Постой: я: видела его, - невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его - Николая или его - Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
- Да, я его видела, - сказала она.
- Как же? Как же? Стоит или лежит?
- Нет, я видела: То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
- Андрей лежит? Он болен? - испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
- Нет, напротив, - напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, - и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
- Ну а потом, Соня?:
- Тут я не рассмотрела, что‑то синее и красное:
- Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно: - заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
|