Увеличить |
Книга первая. ANDRIAS
SCHEUCHZERI
1. Странности капитана
ван Тоха
Если бы
вы стали искать на карте островок Танамаса, вы нашли бы его на самом экваторе,
немного к западу от Суматры. Но если бы вы спросили капитана И. ван Тоха на
борту судна «Кандон-Бандунг», что, собственно, представляет собой эта Танамаса,
у берегов которой он только что бросил якорь, то
капитан
сначала долго ругался бы, а потом сказал бы вам, что это самая распроклятая
дыра во всем Зондском архипелаге, еще более жалкая, чем Танабала, и по меньшей
мере такая же гнусная, как Пини или Баньяк; что единственный, с позволенья
сказать, человек, который там живет, – если не считать, конечно, этих
вшивых батаков, – это вечно пьяный торговый агент, помесь кубу с
португальцем, еще больший вор, язычник и скотина, чем чистокровный кубу и
чистокровный белый вместе взятые; и если есть на свете что-нибудь поистине
проклятое, так это, сэр, проклятущая жизнь на проклятущей Танамасе. После этого
вы, вероятно, спросили бы капитана, зачем же он в таком случае бросил здесь
свои проклятые якоря, как будто собирается остаться тут на несколько проклятых
дней; тогда он сердито засопел бы и проворчал что-нибудь в том смысле, что «Кандон-Бандунг»
не стал бы, разумеется, заходить сюда только за проклятой копрой или за пальмовым
маслом; а впрочем, вас, сэр, это совершенно не касается: у меня свои проклятые
дела, а вы, сэр, будьте любезны" занимайтесь своими. И капитан разразился
бы продолжительной и многословной бранью, приличествующей немолодому, но еще
вполне бодрому для своих лет капитану морского судна.
Но если
бы вы вместо всяких назойливых расспросов предоставили капитану И. ван Тоху
ворчать и ругаться про себя, то вы могли бы узнать побольше. Разве не видно по
его лицу, что он испытывает потребность облегчить свою душу? Оставьте только
капитана в покое, и его раздражение само найдет себе выход. «Видите ли,
сэр, – разразится он, – эти молодчики у нас в Амстердаме, эти
проклятые денежные мешки, вдруг придумали: жемчуг, любезный, поищите, мол, там
где-нибудь жемчуг. Теперь ведь все сходят с ума по жемчугу и всякое такое». Тут
капитан с озлоблением плюнет. «Ясно – вложить монету в жемчуг. А все потому,
что вы, мои милые, вечно хотите воевать либо еще что-нибудь в этом роде.
Боитесь за свои денежки, вот что. А это, сэр, называется – кризис». Капитан ван
Тох на мгновение приостановится, раздумывая, не вступить ли с вами в беседу по
экономическим вопросам, – сейчас ведь ни о чем другом не говорят; но
здесь, у берегов Танамасы, для этого слишком жарко, и вас одолевает слишком
большая лень. И капитан ван Тох махнет рукой и пробурчит: "Легко сказать,
жемчуг! На Цейлоне, сэр, его подчистили на пять лет вперед, а на Формозе и
вовсе запретили добычу. А они: «Постарайтесь, капитан ван Тох, найти новые месторождения.
Загляните на те проклятые островки, там должны быть целые отмели раковин»,
Капитан презрительно и шумно высморкается в небесно-голубой носовой платок.
«Эти крысы в Европе воображают, будто здесь можно найти хоть что-нибудь, о чем
никто еще не знает. Ну и дураки же, прости господи! Еще спасибо, не велели мне
заглядывать каждому батаку в пасть – не блестит ли там жемчуг! Новые месторождения!
В Паданге есть новый публичный дом, это – да, но новые месторождения?… Я знаю,
сэр, все эти острова, как свои штаны… От Цейлона и до проклятого острова
Клиппертона. Если кто думает, что он найдет здесь что-нибудь, на чем можно
заработать, так, пожалуйста, – честь и место! Я плаваю в этих водах
тридцать лет, а олухи из Амстердама хотят, чтобы я тут новенькое открыл!»
Капитан ван Тох чуть не задохнется при мысли о таком оскорбительном требовании.
«Пусть пошлют сюда какого-нибудь желторотого новичка, тот им такое откроет, что
они только глазами хлопать будут. Но требовать подобное от человека, который
знает здешние места, как капитан И. ван Тох!… Согласитесь, сэр, в Европе – ну,
там еще, пожалуй, можно что-нибудь открыть, но здесь!… Сюда ведь приезжают
только вынюхивать, что бы такое пожрать, и даже не пожрать, а купить-продать.
Да если бы во всех проклятых тропиках еще нашлась какая-нибудь вещь, которую
можно было бы сбыть за двойную цену, возле нее выстроилась бы куча агентов и
махала бы грязными носовыми платками пароходам семи государств, чтобы они
остановились. Так-то, сэр. Я, с вашего разрешения, знаю тут все лучше, чем
министерство колоний ее величества королевы». Капитан ван Тох сделает усилие,
дабы подавить справедливый гнев, что и удастся ему после некоторого более или
менее продолжительного кипения. «Видите вон тех двух паршивых лентяев? Это
искатели жемчуга с Цейлона, да простит мне бог, сингалезцы в натуральном виде,
как их господь сотворил; не знаю только, зачем он это сделал? Теперь я их вожу
с собой и, как найду где-нибудь кусок побережья, на котором нет надписей
„Агентство“, или „Батя“, или „Таможенная контора“, пускаю их в воду искать
раковины. Тот дармоед, что поменьше ростом, ныряет на глубину восьмидесяти
метров; на Принцевых островах он выловил на глубине девяноста метров ручку от
киноаппарата, но жемчуг – куда там! Ни намека! Никчемный народишко эти
сингалезцы. Вот, сэр, какова моя проклятая работа: делать вид, будто я покупаю
пальмовое масло, и при этом выискивать новые месторождения раковин жемчужниц.
Может, они еще захотят, чтобы я открыл им какой-нибудь девственный континент?
Нет, сэр, это не дело для честного капитана торгового флота. И. ван Тох не
какой-нибудь проклятый авантюрист, сэр, нет…» И так далее; море велико; а океан
времени бесконечен; плюй, братец, в море – воды в нем не прибавится; кляни свою
судьбу – а ей нипочем… И вот, после долгих предисловий и отступлений, мы
подходим наконец к тому моменту, когда капитан голландского судна «Кандон-Бандунг»
И ван Тох со вздохами и проклятьями садится в шлюпку, чтобы отправиться в кампонг
[1] на Танамасе и потолковать с пьяным метисом от кубу и португальца о
кое-каких коммерческих делах.
– Sorry,
Captain [1], –
сказал в конце концов метис от кубу и португальца. – Здесь, на Танамасе,
никаких раковин не водится. Эти грязные батаки, – произнес он с
непередаваемым отвращением, – жрут даже медуз; они живут больше в воде,
чем на земле; женщины здесь до того провоняли рыбой, что вы представить себе не
можете. Так что я хотел сказать? Ах да, вы спрашивали о женщинах…
– А
нет ли тут какого-нибудь кусочка берега, – спросил капитан, – где
батаки не лазят в воду?
Метис от
кубу и португальца покачал головой.
– Нет,
сэр. Разве только Девл-Бэй, но это место вам не годится.
– Почему?
– Потому
что… туда никому нельзя, сэр. Вам налить, капитан?
– Thanks
[2]. Там
что, акулы?
– Акулы
и… вообще, – пробормотал метис. – Нехорошее место, сэр. Батакам не
понравится, если кто-нибудь туда полезет.
– Почему?
–…Там
черти, сэр… Морские черти.
– Это
что же такое – морской черт? Рыба?
– Нет,
не рыба, – уклончиво ответил метис. – Просто черт, сэр. Подводный
черт. Батаки называют его «тапа». Тапа. У них там будто бы свой город, у этих
чертей. Вам налить?
– А
как он выглядит… этот морской черт?
Метис от
кубу и португальца пожал плечами.
– Как
черт, сэр… Один раз я его видел. Вернее, только голову. Я возвращался в лодке с
Кейп [3]
Гаарлем, и вдруг прямо передо мной он высунул из воды свою голову…
– Ну
и как? На что это было похоже?
– Башка
как у батака, сэр, только совершенно голая.
– Может,
это и был батак?
– Нет,
сэр. В том месте ни один батак не полезет в воду. А потом оно… моргало нижними
веками, сэр. – Дрожь ужаса пробежала по телу метиса. – Нижними
веками, которые у него закрывают весь глаз. Это был тапа.
Капитан
И. ван Тох повертел в своих толстых пальцах стакан с пальмовой водкой.
– А
вы не были пьяны? Не надрались часом?
– Был,
сэр. Иначе меня не понесло бы туда. Батаки не любят, когда кто-нибудь тревожит
этих… чертей.
Капитан
ван Тох покачал головой.
– Никаких
чертей не существует. А если бы они существовали, то выглядели бы как европейцы.
Это была какая-нибудь рыба или в этом роде.
– У
рыбы, – пробормотал, запинаясь, метис от кубу и португальца, – у рыбы
нет рук, сэр. Я не батак, сэр, я посещал школу в Бадьюнге… и я еще помню, может
быть, десять заповедей и другие точные науки; образованный человек всегда
распознает, где черт, а где животное. Спросите батаков, сэр.
– Это
дикарские суеверия, – объявил капитан, улыбаясь с чувством превосходства
образованного человека. – С научной точки зрения это бессмыслица. Черт и
не может жить в воде. Что ему там делать? Нельзя, братец, полагаться на
болтовню туземцев. Кто-то назвал эту бухту «Чертовым заливом», и с тех пор батаки
боятся ее. Так-то, – сказал капитан и хлопнул по столу пухлой
ладонью. – Ничего там нет, парень, это ясно с научной точки зрения.
– Да,
сэр, – согласился метис, посещавший школу в Бадьюнге, – но
здравомыслящему человеку нечего соваться в Девл-Бэй.
Капитан
И. ван Тох побагровел.
– Что? –
крикнул он. – Ты, грязный кубу, воображаешь, что я побоюсь твоих чертей? Посмотрим!
И он
прибавил, поднимая со стула все двести фунтов своего мощного тела:
– Ну,
нечего терять с тобой время, когда меня ждет бизнес. Однако заметь себе; в
голландских колониях чертей не бывает; если же какие и есть, то во французских.
Там они, пожалуй, водятся. А теперь позови-ка мне старосту этого проклятого
кампонга.
Означенного
сановника не пришлось долго искать: он сидел на корточках возле лавчонки метиса
и жевал сахарный тростник. Это был пожилой, совершенно голый человек, гораздо
более тощий, чем старосты в Европе. Немного позади, соблюдая подобающее расстояние,
сидела на корточках вся деревня, с женщинами и детьми, ожидая, очевидно, что ее
будут снимать для фильма.
– Вот
что, братец, – обратился капитан ван Тох к старосте по-малайски (с таким
же успехом он мог бы обратиться к нему по-голландски или по-английски, так как
достопочтенный старый батак не знал ни слова по-малайски, и метису от кубу и
португальца пришлось перевести на батакский язык всю капитанскую речь; капитан,
однако, по каким-то соображениям считал наиболее целесообразным говорить по-малайски). –
Вот что, братец. Мне нужно несколько здоровых, сильных, храбрых парней, чтобы
взять их с собой на промысел. Понимаешь, на промысел.
Метис
переводил, а староста в знак понимания кивал головой; после этого он обратился
к широкой аудиторий и произнес речь, имевшую явный успех.
– Вождь
говорит, – перевел метис, – что вся деревня пойдет с туаном [4] капитаном на
промысел, куда будет угодно туану.
– Так.
Скажи им теперь, что мы пойдем добывать раковины в Девл-Бэй.
Около
четверти часа продолжалось взволнованное обсуждение, в котором приняла участие
вся деревня, а главным образом – старухи. Затем метис обратился к капитану:
– Они
говорят, сэр, что в Девл-Бэй идти нельзя.
Капитан
начал багроветь.
– А
почему нельзя?
Метис
пожал плечами.
– Потому
что там тапа-тапа. Черти, сэр.
Лицо
капитана приобрело лиловый оттенок.
– Тогда
скажи им, что, если они не пойдут… я им зубы повыбиваю… я им уши оторву… я их
повешу… я сожгу их вшивый кампонг… Понял?
Метис
честно перевел все, после чего снова последовало продолжительное и оживленное совещание.
Наконец метис сообщил:
– Они
говорят, сэр, что пойдут в Паданг жаловаться в полицию и скажут, что туан им
угрожал. На это есть будто бы статьи в законе. Староста говорит, что он этого
так не оставит.
Капитан
И. ван Тох из лилового стал синим.
– Так
скажи ему, – взревел он, – что он…
И
капитан говорил одиннадцать минут без передышки.
Метис
перевел, насколько у него хватило запаса слов, и после новых, хотя и долгих, но
уже деловых дебатов передал капитану:
– Они
говорят, сэр, что готовы отказаться от жалобы в суд, если туан внесет штраф непосредственно
местным властям. Они запросили, – метис заколебался, – двести рупий.
Но этого, пожалуй, многовато. Предложите им пять.
Краска
на лице капитана начала распадаться на отдельные темно-коричневые пятна.
Сначала он изъявил намерение истребить вообще всех батаков на свете, потом
снизил свои претензии до трехсот пинков в зад, а под конец готов был
удовлетвориться тем, что набьет из старосты чучело для колониального музея в
Амстердаме. Батаки, со своей стороны, спустили цену с двухсот рупий до
железного насоса с колесом, а под конец уперлись на том, чтобы капитан вручил
старосте в виде штрафа бензиновую зажигалку.
– Дайте
им, сэр, – уговаривал метис от кубу и португальца, – у меня на складе
три зажигалки, хотя и без фитилей…
Так был
восстановлен мир на Танамасе. Но капитан И. Ван Тох отныне знал, что на карту
поставлен престиж белой расы.
Во
второй половине дня от голландского судна «Кандон-Бандунг» отчалила шлюпка, в
которой находились следующие лица: капитан И. ван Тох, швед Иенсен, исландец
Гудмундсон, финн Гиллемайнен и два сингалезских искателя жемчуга. Шлюпка взяла
курс прямо на бухту Девл-Бэй.
В три
часа, когда отлив достиг предела, капитан стоял на берегу, шлюпка крейсировала
на расстоянии приблизительно ста метров от побережья, высматривая акул, а оба
сингалезских водолаза с ножами в руках ожидали команды.
– Ну,
сначала ты, – сказал капитан тому из них, кто был подлиннее. Голый
сингалезец прыгнул в воду, пробежал несколько шагов по дну и нырнул. Капитан
стал смотреть на часы.
Через
четыре минуты двадцать секунд приблизительно в шестидесяти метрах слева показалась
из воды бронзовая голова; с непонятной торопливостью, словно цепенея от страха,
сингалезец судорожно карабкался на скалы, держа в одной руке нож, а в другой –
раковину.
Капитан
нахмурился.
– Ну,
в чем дело? – резко спросил он.
Сингалезец
все еще цеплялся за скалы, не в силах вымолвить от ужаса ни слова.
– Что
случилось? – крикнул капитан.
– Саиб,
саиб… – прохрипел сингалезец и, тяжело дыша, рухнул на песок. – Саиб,
саиб…
– Акулы?
– Джины, –
простонал сингалезец, – черти, господин. Тысячи, тысячи чертей!
Он
надавил кулаками на глаза.
– Сплошь
черти, господин!
– Дай-ка
раковину, – приказал капитан и открыл ее ножом; в ней покоилась маленькая
чистая жемчужина. – А больше ничего не нашел?
Сингалезец
вынул еще три раковины из мешочка, висевшего у него на шее.
– Там
есть раковины, господин, но их стерегут черти… Они смотрели на меня, когда я срезал
раковины…
Его
курчавые волосы от ужаса встали дыбом.
– Саиб,
саиб, здесь не надо!…
Капитан
открыл раковины. Две оказались пустыми, а в третьей была жемчужина величиной с
горошину, круглая, как шарик ртути. Капитан ван Тох смотрел то на жемчужину, то
на сингалезца, распростертого на земле.
– Слушай,
ты! – нерешительно сказал он. – Не попробуешь ли нырнуть еще разок?
Сингалезец
безмолвно затряс головой.
У
капитана И. ван Тоха так и чесался язык разразиться бранью, но, к своему
удивлению, он заметил, что говорит тихо и почти мягко:
– Не
бойся, братец. А как выглядят… эти черти?
– Как
маленькие дети, – прошептал сингалезец. – У них сзади хвост,
господин, а ростом они – вот такие. – Он показал рукой сантиметров на сто
двадцать от земли. – Они стояли вокруг меня и смотрели, что я делаю… Их
было много-много…
Сингалезец
весь дрожал.
– Саиб,
саиб, не надо здесь!…
Капитан
ван Тох задумался.
– А
что, моргают они нижними веками или как?
– Не
знаю, господин, – пробормотал сингалезец. – Их там… десять тысяч!
Капитан
оглянулся на другого сингалезца: тот стоял метрах в полутораста и равнодушно
ждал команды, охватив плечи руками; впрочем, когда человек голый, то куда же
ему девать руки, как не на собственные плечи? Капитан молча кивнул ему, и
маленький сингалезец прыгнул в воду. Через три минуты пятьдесят секунд он вынырнул,
цепляясь за скалы трясущимися руками.
– Вылезай! –
крикнул капитан, но, приглядевшись внимательнее, помчался, прыгая по камням, к
этим отчаянно цепляющимся рукам; трудно было поверить, что такая массивная
фигура может выделывать подобные пируэты. В последний миг он поймал сингалезца
за руку и, пыхтя, вытащил из воды. Потом положил его на камни и отер себе пот
со лба. Сингалезец лежал без движения; одна голень у него была ободрана до
кости, по-видимому, о камень, но других повреждений не обнаружилось. Капитан
приподнял ему веки и увидел только белки закатившихся глаз. Ни раковин, ни ножа
при нем не было.
В этот
момент шлюпка с экипажем подошла ближе к берегу.
– Сэр, –
крикнул швед Иенсен, – здесь акулы! Будете продолжать промысел?
– Нет, –
ответил капитан, – подъезжайте сюда и заберите обоих.
– Посмотрите,
сэр, – заметил Иенсен, когда они гребли обратно к судну, – как здесь
сразу стало мелко, Отсюда тянется ровная отмель до самого берега, –
показал он, тыкая веслом в воду, – как будто под водой какая-то плотина.
Только
на судне маленький сингалезец пришел в себя; он сидел, уткнув подбородок в колени,
и трясся всем телом. Капитан отослал всех прочь и уселся против него, широко
расставив ноги.
– Ну,
выкладывай! – сказал он. – Что ты видел?
– Джинов,
саиб, – прошептал маленький сингалезец; теперь у него задрожали даже веки
и вся кожа на теле пошла мелкими пупырышками.
Капитан
ван Тох сплюнул.
– А…
как они выглядят?
– Как…
как…
Глаза
сингалезца опять начали закатываться. Капитан И. ван Тох с неожиданным проворством
дал ему две пощечины – ладонью и тыльной стороной руки, чтобы привести его в
себя.
– Thanks,
саиб, – прошептал маленький сингалезец, и зрачки его снова выплыли из– под
век.
– Тебе
лучше?
– Да,
саиб.
– Были
там раковины?
– Да,
саиб.
Капитан
И. ван Тох с большим терпением и обстоятельностью продолжал пристрастный допрос.
Да, там черти. Сколько? Тысячи и тысячи. Ростом с десятилетнего ребенка, саиб,
и почти совершенно черные. Они плавают в воде, а по дну ходят на двух ногах. На
двух, саиб, как вы или я, но при этом раскачиваются на ходу – туда– сюда, все
время туда-сюда… Да, саиб, у них руки, как у людей… нет, когтей у них нет никаких,
скорее похожи на детские руки. Нет, саиб, рогов и шерсти на теле нет. Да,
хвосты есть – почти как у рыбы, только без плавников. А головы большие,
круглые, как у батаков. Нет, они ничего не говорили, только как будто чмокали…
Когда сингалезец срезал раковины на глубине приблизительно шестнадцати метров,
он почувствовал как бы прикосновение маленьких холодных пальцев к своей спине.
Он оглянулся; «их» столпилось вокруг него несколько сотен. Несколько сотен,
саиб; они плавали или стояли на камнях и смотрели, что делает сингалезец. Он
выронил и нож и раковины и поспешил выплыть на поверхность. При этом он
наткнулся на нескольких чертей, которые плыли над ним, а что было потом, он уже
не знает, саиб.
Капитан
И. ван Тох задумчиво глядел на дрожащего маленького водолаза. «Этот
малый, – сказал он себе, – теперь уже ни на что не годится; пошлю его
из Паданга домой, на Цейлон». Ворча и пыхтя, отправился он в свою каюту. Там он
высыпал из бумажного мешочка на стол две жемчужины. Одна была крохотная, как
песчинка, другая – величиной с горошину и отливала серебристо-розовым. Капитан
голландского судна фыркнул себе под нос и вынул из шкафчика ирландское виски.
К шести
часам вечера он снова приказал подать шлюпку и отправился в кампонг, к тому же
самому метису от кубу и португальца. «Тодди» [5], –
сказал он, и это было единственное произнесенное им слово. Он сидел на веранде,
крытой гофрированным железом, держал в толстых пальцах стакан из толстого
стекла, пил, отплевывался и, прищурившись, поглядывал из-под косматых бровей на
тощих кур, которые клевали неизвестно что на грязном вытоптанном дворике под
пальмами. Метис остерегался вымолвить хоть слово и только наполнял стакан.
Мало-помалу глаза капитана налились кровью, и пальцы стали плохо повиноваться
ему. Были уже сумерки, когда он встал, подтягивая брюки.
– Собираетесь
спать, капитан? – вежливо спросил метис от черта и дьявола.
Капитан
ткнул пальцем в пространство.
– Хотел
бы я посмотреть, – сказал он, – какие такие есть на свете черти,
которых бы я еще не видал. Эй ты, где тут этот проклятый северо-запад?
– Там, –
показал метис. – Куда вы, сэр?
– В
пекло, – хмыкнул капитан И. ван Тох. – Загляну в Девл-Бэй.
В этот
вечер и начались странности капитана И. ван Тоха. Он возвратился в кампонг
только к рассвету и, не проронив ни слова, отправился к себе на судно, где
просидел, запершись в своей каюте, до вечера. Это еще никому не показалось
странным: «Кандон-Бандунг» должен был погрузить кое-что из благодатных даров
острова Танамасы (копра, перец, камфара, каучук, пальмовое масло, табак и
рабочая сила). Но когда капитану вечером доложили, что все товары погружены, он
только засопел и произнес:
– Шлюпку.
В кампонг.
И опять
вернулся только с рассветом. Швед Иенсен, который помогал ему подняться на
борт, спросил его просто из вежливости:
– Значит,
сегодня отплываем, капитан?
Капитан
резко обернулся, словно его укололи в зад.
– Тебе-то
что? – огрызнулся он. – Занимайся своими проклятыми делами.
В
течение целого дня «Кандон-Бандунг» в полной бездеятельности стоял на якоре в
полумиле от берега Танамасы. Вечером капитан выкатился из своей каюты и сказал:
– Шлюпку.
В кампонг.
Тщедушный
грек Запатис уставился на него одним слепым и одним косым глазом.
– Ребята, –
прокукарекал он, – наш старик или завел там девчонку, или совсем спятил.
Швед
Иенсен нахмурился
– Тебе-то
что? – огрызнулся он на Запатиса. – Занимайся своими промятыми
делами.
Потом он
сел с исландцем Гудмундсоном в маленькую шлюпку и стал грести по направлению к
Девл Бэю. Они остановились за скалами и начали тихонько ждать, что будет
дальше. По берегу залива рассаживал капитан; казалось, что он кого-то
поджидает, время от времени он останавливался и как-то странно цыкал: тс-тс-тс.
– Смотри, –
сказал Гудмундсен и указал на море, ослепительно сверкавшее в багряном золоте
заката.
Иенсен
насчитал два, три, четыре, шесть острых, как лезвие, плавников, двигавшихся по
направлению к Девл-Бэю.
– Господи! –
пробормотал Иенсен. – Ну и акул же здесь!
То и
дело одно из лезвий скрывалось, над волнами взвивался хвост, и в воде начинало
что-то сильно бурлить. Капитан И. ван Тох вдруг неистово заметался по берегу,
изрыгая проклятия и грозя кулаками в сторону акул. Наступили короткие
тропические сумерки, и над островом всплыла луна; Иенсен взялся за весла и
приблизился к берегу на расстояние одного фарлонга. Капитан сидел на скале и
цыкал: тс-тс-тс. Что-то шевелилось вокруг него, но что именно – нельзя было различить.
«Похоже
на тюленей, – подумал Иенсен, – только тюлени ползают иначе».
«Это»
выплывало из воды между скалами и топало по берегу, раскачиваясь из стороны в
сторону, как пингвины. Иенсен бесшумно погрузил весла в воду и подъехал к
капитану на полфарлонга. Ага, капитан что-то говорил, но сам черт не разобрал
бы, что именно; видимо, по-малайски или по-тамильски. Он размахивал руками, как
будто бросал что-то этим тюленям (но это не были тюлени, как убедился Иенсен),
и тараторил не то по-китайски, не то по-малайски. В этот момент весло
выскользнуло у Иенсена из рук и шлепнулось в воду. Капитан поднял голову, встал
и сделал шагов тридцать к воде; блеснул огонь, раздался треск: капитан палил из
браунинга прямо по шлюпке. Почти в то же мгновение в бухте зашумело, забурлило,
послышался плеск, словно в воду прыгала тысяча тюленей. Но Иенсен и Гудмундсон
уже налегли на весла и погнали свою шлюпку за ближайший выступ с такой
быстротой, что только ветер свистел в ушах. Возвратившись на судно, они никому
не обмолвились ни словом. Да, северяне умеют молчать! К утру вернулся капитан;
он был хмурый и злой; но не произнес ни звука. Только когда Иенсен помогал ему
подняться на борт, две пары голубых глаз обменялись холодным пытливым взглядом.
– Иенсен, –
сказал капитан.
– Да,
сэр.
– Сегодня
отплываем.
– Да,
сэр.
– В
Сурабае получите расчет.
– Да,
сэр
И все. В
тот же день «Кандон-Бандунг» вышел в Паданг. Из Паданга капитан И. ван Тох
отравил своему правлению в Амстердам посылку, застрахованную на тысячу двести
фунтов стерлингов. И одновременно – телеграфную просьбу о годичном отпуске:
настоятельная необходимость ввиду состояния здоровья и тому подобное. После
этого капитан слонялся по Падангу, пока не нашел человека, которого искал. Это
был дикарь с Борнео, даяк, которого английские туристы нанимали иногда, чтобы
полюбоваться своеобразным зрелищем охоты на акул; даяк работал еще по старинке,
вооруженный одним только длинным ножом. Он был, по видимому, людоед, но имел
твердую таксу: пять фунтов за акулу, кроме харчей. На него было страшно смотреть:
обе руки, грудь и бедра ободраны кожей акулы, а нос и уши украшены акульими
зубами. Звали его Шарк [6].
С этим
даяком капитан И. ван Тох отправился на остров Танамаса.
|