 Увеличить |
Письмо седьмое
Бреджильд, 6 апреля 1882 г.
Мне всегда кажется, дорогой Берти, что я имею сообщить вам
целую кучу вещей, а как начнешь соображать, выходит, в конце концов, очень
немного.
Прежде всего, о практике. Я говорил вам, что моя комната
помещается против комнаты Колингворта и что мне передаются все хирургические
случаи. В течение нескольких дней мне было нечего делать; оставалось только
слушать как он воюет с пациентами или разносит их с площадки лестницы. Как бы
то ни было, доска с надписью «Д-р Старк Монро, хирург», была прибита подле
входной двери, против доски Колингворта; и я не без гордости посматривал на
нее. На четвертый день явился больной. Он, конечно, не подозревал, что он
первый больной, с которым я имею дело в жизни. Иначе, он вероятно выглядел бы
не так весело.
Бедняга, у него было мало поводов для веселья. Это был
старый солдат, потерявший почти все зубы, но находивший еще достаточно места
между носом и подбородком для помещения короткой глиняной трубочки. Недавно у
него появилась на носу маленькая язва, она разрослась и покрылась коркой. На
ощупь она казалась твердой, как полоска столярного клея, прикосновение к ней
вызывало жгучую боль. Разумеется диагноз не представлял никаких затруднений.
Это был эпитемоматочный рак, вызванный раздражением от табачного дыма. Я
отправил его обратно в деревню, а спустя два дня съездил туда в
колингвортовском шарабане и сделал операцию. Получил всего соверен, но все же
это может составить ядро будущей практики. Это была моя первая операция, и я
волновался больше, чем мой пациент, но результат меня ободрил.
Пациенты стали понемногу являться изо дня в день — все очень
бедный народ плативший очень мало, — но я и тем был рад. В первую неделю я
собрал (считая и операцию рака) фунт семнадцать шиллингов и шесть пенсов. За
вторую ровно два фунта. За третью, два фунта пять шиллингов, а последняя
принесла мне два фунта восемнадцать шиллингов; стало быть, я подвигался вперед.
Конечно, это смехотворный заработок в сравнении с колингвортовскими двадцатью
фунтами в день, и моя тихая комната представляла странный контраст с толчеей в
его кабинете. Но все-таки я вполне удовлетворен, и думаю, что его оценка триста
фунтов в первый год не была преувеличена. Приятно было бы думать, что если
что-нибудь случится в семье, я могу оказаться ей полезным. Если дело пойдет,
как оно началось, я скоро приобрету прочное положение.
Между прочим, мне предложили место, которое несколько
месяцев тому назад было бы верхом моего честолюбия. Вы знаете (вероятно, я
писал вам об этом), что тотчас по окончании курса я позаботился занести свою
фамилию в список кандидатов на должность корабельного врача различных крупных
компаний. Это было сделано без надежды на успех, так как кандидату обыкновенно
приходится ждать несколько лет, пока до него дойдет очередь. И вот, пробыв
здесь всего неделю, я получил однажды ночью телеграмму из Ливерпуля: «Явитесь
на Децию завтра в качестве врача не позднее восьми вечера». Телеграмма была от
знаменитой южно-американской фирмы «Тауптон и Мериваль»; «Деция» — пассажирский
пароход водоизмещением в 6000 тонн, делающий рейсы из Бахии и Буэнос-Айреса в
Рио и Вальпарайзо. Я пережил мучительные четверть часа. Никогда в жизни,
кажется, не случалось мне находиться в таком состоянии нерешительности.
Колингворт из кожи лез, стараясь отговорить меня, и его влияние одержало верх.
— Дружище, — говорил он, — вы собьете с ног
старшего помощника, а он отделает вас ганшугом. Вас привяжут за пальцы к
снастям. Вы будете питаться вонючей водой и гнилыми сухарями. Я знаю, я читал
повесть о торговом мореплавании.
Когда я посмеялся над его идеями о современном мореплавании,
он стал играть на другой струнке.
— Вы окажетесь глупее, чем я думал, если примете
предложение. Ну, к чему оно вас приведет? Всех денег, которые вы заработаете,
хватит вам разве на то, чтобы купить голубую куртку и отделать ее галуном. Вы
будете ездить в Вальпарайзо, а приедете в конце концов в богадельню. Тут вам
открывается редкая карьера, вы никогда не найдете другого такого случая.
Кончилось тем, что я телеграфировал, что не могу приехать. Странное чувство,
когда ваш жизненный путь раздваивается, и вы выбираете то или другое
направление, после тщетных попыток решить, которое надежнее. В конце концов, я
думаю, что поступил правильно. Корабельный врач всю жизнь должен оставаться
корабельным врачом, здесь же открываются безграничные перспективы.
Что касается Колингворта, то он шумит так же весело, как
всегда. Вы говорите в своем последнем письме, что не понимаете, каким образом
ему удалось в такое короткое время сделать свое имя известным публике. Этот
пункт мне самому было очень трудно выяснить. Он сообщил мне, что после
водворения здесь у него не было ни одного пациента в течение целого месяца, так
что он приходил в отчаяние. Наконец, подвернулись несколько больных, — и
он так чудесно вылечил их, или, по крайней мере, произвел на них такое
впечатление своей эксцентричностью, что они только о нем и говорили. О
некоторых его исцелениях было напечатано в местных газетах, хотя после
авонмутского опыта я склонен думать, что он сам позаботился об этом. Он
показывал мне очень распространенный местный календарь, в котором на обложке
красовалось следующее:
Авг. 15. Биль о Реформе прошел, 1867.
Авг. 16. Рождение Юлия Цезаря.
Авг. 17. Необыкновенный случай излечения доктором
Колингвортом водянки в Брэджильде, 1881.
Авг. 18. Битва при Гравелоте, 1870.
Вы, верно, находите, что я слишком много пишу об этом
молодце и слишком мало о других; но дело в том, что я никого больше не знаю, и
что круг моих сношений ограничивается пациентами, Колингвортом и его женой. Они
ни у кого не бывают, и у них никто не бывает. Мое поселение у них навлекло и на
меня такое же табу со стороны моих собратьев докторов, хотя я ни в чем не
нарушил профессиональных правил.
Скучная, тоскливая вещь — жизнь, когда не имеешь подле себя
близкой души. Отчего я сижу теперь при лунном свете и пишу вам, как не оттого,
что жажду сочувствия и дружбы. Я и получаю их от вас — насколько только друг
может получить их от друга — и все-таки есть стороны в моей природе, которые ни
жена, ни друг, никто в мире не могли бы разделить. Если идешь своим путем, то
нужно ожидать, что останешься на нем одиноким.
Однако уже скоро рассвет, а мне все не спится. Холодно, и я
сижу, завернувшись в одеяло. Я слыхал, что это излюбленный час самоубийц, и
вижу, что мои мысли приняли меланхолическое направление. Надо закончить
повеселее, цитатой из последней статьи Колингворта. Я должен вам сказать, что
он еще увлечен идеей основать собственную газету, и мысль его работает вовсю,
изливая непрерывный поток пасквилей, виршей, социальных очерков, пародий и
передовиц. Он приносит их все ко мне, так что мой стол уже загроможден ими. Вот
последняя статья, которую он притащил мне, уже раздевшись. Она вызвана моими
замечаниями по поводу того, как трудно будет нашим отдаленным потомкам
определить значение некоторых обыкновеннейших предметов нашей культуры, и как,
следовательно, нужно быть осторожным в суждениях о культуре древних римлян или
египтян.
«На третьем годичном собрании Ново-Гвинейского
Археологического Общества было сделано сообщение о недавних исследованиях
предполагаемого местонахождения Лондона, с замечаниями о полых цилиндрах,
бывших в употреблении у древних лондонцев. Некоторые из этих цилиндров или труб
были выставлены в зале собрания, и посетители могли их осмотреть. Ученый
докладчик предпослал своему сообщению несколько замечаний о громадном периоде
времени, отделяющем нас от времен процветания Лондона, и требующем крайней
осмотрительности в заключениях относительно обычаев его жителей. Новейшие
исследования установили, по-видимому, с достаточной достоверностью, что
окончательное падение Лондона произошло несколько позднее построения египетских
пирамид. Недавно открыто большое здание неподалеку от пересохшего русла реки
Темзы и, по имеющимся данным, не может быть никакого сомнения в том, что оно
служило местом собраний законодательного совета древних бриттов, или англичан,
как их иногда называли. Докладчик сообщил затем, что под Темзой был проведен
тоннель при монархе, носившем имя Брунель, который, по мнению некоторых
авторов, был преемником Альфреда Великого. Жизнь в Лондоне, продолжал
докладчик, по всей вероятности, была далеко не безопасной, так как в местности,
носившей название Реджер-Парк, открыты кости львов, тигров и других вымерших
хищных животных. Упомянув вкратце о загадочных предметах, известных под названием
„тумбы“, рассеянных в изобилии по всему городу, и имевших, по всей вероятности,
религиозное значение или обозначающих могилы английских вождей, докладчик
перешел к цилиндрическим трубам. Патагонская школа видит в них систему
проводников электричества, связанных с громоотводами. Он (докладчик) не может
согласиться с этой теорией. Целый ряд наблюдений, потребовавших несколько
месяцев работы, дал ему возможность установить важный факт, что эти трубы, если
проследить их на всем протяжении, неизменно примыкают к большому полому
металлическому резервуару, соединенному с печами. Никто, знающий, как преданы
были древние бритты употреблению табака, не усомнится в значении этого
приспособления. Очевидно, громадные количества этой травы сжигались в
центральной камере, и их ароматический и наркотический дым расходился по трубам
в жилища граждан, которые таким образом могли вдыхать его по желанию. Пояснив
эти замечания рядом диаграмм, докладчик прибавил в заключение, что хотя
истинная наука всегда осмотрительна и чужда догматизма, но тем не менее можно
считать бесспорным фактом, что ей удалось всесторонне осветить жизнь древнего
Лондона и нам известен теперь каждый акт повседневной жизни его граждан, от
вдыхания табачного дыма по утрам до раскрашивания себя в синий цвет после
вечерней кружки портера перед отходом ко сну».
В конце концов, я думаю, что это объяснение значения
лондонских газовых труб не более нелепо, чем многие из наших заключений
относительно пирамид или жизни Вавилонян.
Ну, покойной ночи, старина, надеюсь, что следующее письмо
будет интереснее.
|
