 Увеличить |
Письмо пятое
Бреджильд, 7 марта 1882 г.
Всего два дня тому назад я писал вам, дружище, и вот уже
полон до краев новостями. Я приехал в Бреджильд. Увидал Колингворта и убедился,
что все, что он говорил, правда. Да, как оно ни странно звучит, но этот
удивительный малый приобрел колоссальную практику в какой-нибудь год. При всех
своих эксцентричностях он действительно замечательный человек, Берти. Только
ему не на чем развернуть свои силы в нашем установившемся обществе. Закон и
обычай стесняют его. Он был бы одним из вожаков французской Революции. Или,
если бы ему сделаться императором какого-нибудь из маленьких южноамериканских
государств, он через десять лет был бы, я уверен, или в могиле, или повелителем
всего материка.
Наше прощание с Гортоном было самое дружеское. Будь он мой
брат, он не мог бы отнестись ко мне с большим участием. Я бы не поверил, что
могу так привязаться к человеку в такое короткое время. Он относится с живейшим
интересом к моему предприятию, и я должен написать ему подробный отчет обо
всем. На прощанье он подарил мне черную пенковую трубку, раскрашенную им
самим, — высший знак внимания со стороны курильщика. Мне приятно думать,
что если я потерплю неудачу в Бреджильде, то у меня есть маленькая пристань в
Мертоне. Конечно, как ни приятна и поучительна тамошняя жизнь, но я не мог
скрыть от себя, что пройдет страшно много времени прежде чем я накоплю
достаточно, чтобы купить долю в практике, — быть может, больше времени,
чем проживет мой бедный отец. Телеграмма Колингворта, в которой, если помните,
он гарантировал мне триста фунтов в год, позволяет мне надеяться на гораздо
более быструю карьеру. Я уверен, вы согласитесь со мной, что я поступил
благоразумно, поехав к нему.
По дороге в Бреджильд было у меня маленькое приключение. В
вагоне, где я сидел, оказалось еще трое пассажиров, на которых я взглянул
мельком, прежде чем погрузиться в чтение газеты. Одна из них была пожилая дама,
с круглым розовым лицом в золотых очках и в шляпке, отделанной красным
бархатом. С ней были двое молодых людей, дочь и сын по моему соображению:
спокойная, миловидная девушка лет двадцати, в черном, и невысокий, плотный
парень годом или двумя старше. Обе дамы сидели друг против друга поодаль, а сын
(предполагая, что это был сын) против меня. Мы ехали час или больше, и я не
обращал никакого внимания на эту компанию, только невольно улавливал ухом
обрывки их разговора. Младшая, которую называли Винни, обладала, как я заметил,
очень приятным и мягким голосом. Она называла старшую «мама», что подтвердило
мое предположение. Итак, я сидел, читая газету, как вдруг почувствовал, что мой
визави толкает меня в ногу. Я отодвинулся, думая, что это простая случайность,
по тотчас затем получил толчок еще более сильный. Я сердито опустил газету, и
сразу увидел, в чем дело. Ноги его судорожно дергались, руки тряслись и
колотили в грудь, глаза закатывались так, что была видна радужная оболочка. Я
бросился к нему, расстегнул на нем воротник и жилет и уложил его на сидение.
— Не пугайтесь! — крикнул я. — Это эпилепсия,
припадок сейчас пройдет.
Взглянув на дам, я увидел, что девушка сидит неподвижно,
бледная как полотно. Мать достала скляночку и была совершенно спокойна.
— У него часто бывают такие припадки, — сказала
она, — вот бромистый калий.
— Припадок проходит, — отвечал я. —
присмотрите за Винни.
Я ляпнул это, ибо мне показалось, что она близка к обмороку,
но минуту спустя нелепость моего обращения была ясна нам всем; мать засмеялась,
а я и девушка за ней. Сын открыл глаза, и перестал биться.
— Простите, — сказал я, когда помог ему
оправиться. — Я слышал только это имя, и впопыхах не соображал, что
говорю. Они снова добродушно засмеялись, и когда молодой человек оправился
вполне, между нами завязалась дружеская беседа. Удивительно, как быстро
вторжение какой-нибудь житейской реальности сметает всю паутину этикета. Спустя
полчаса мы знали друг о друге решительно все, по крайней мере я о них знал все.
Фамилия матери миссис Лафорс, она осталась вдовой с двумя детьми. Она
предпочитала не вести своего хозяйства, а жить в комнатах, путешествуя из
одного курорта в другой. Единственной их заботой была нервная болезнь сына,
Фрэда. Теперь они ехали в Бирчеспуль в надежде, что тамошний воздух, поможет
ему. Я со своей стороны рекомендовал вегетарианизм, который, по моим
наблюдениям, удивительно действует в подобных случаях. Мы болтали очень весело,
и я думаю, обе стороны расставались с сожалением, когда доехали до станции, где
им нужно было пересесть. Миссис Лафорс дала мне свою карточку, и я обещал зайти
к ним, если попаду когда-нибудь в Бирчеспуль.
Было около шести часов, и наступали сумерки, когда мы
прибыли в Бреджильд. Первое, что я увидел выглянув из окна, был Колингворд,
совершенно тот же, что всегда, — он расхаживал быстрыми шагами по
платформе, в расстегнутом сюртуке, головой вперед и сверкая своими крупными
зубами, как породистый бульдог. Увидев меня, он заржал от удовольствия, чуть не
вывернул мне руку и в восторге хлопнул меня по плечу.
— Милейший мой? — сказал он. — Мы очистим
этот город. Говорю вам, Монро, мы не оставим в нем ни одного доктора. Теперь
они кое-как добывают масло к своему хлебу, ну, а когда мы вдвоем примемся за
дело, придется им жевать его сухим. Слушайте, дружище! В этом городе сто двадцать
пять тысяч жителей, все требуют врачебной помощи, и ни одного путного
докторишки! Парень, нам остается только забрать их всех. Я стою и забираю
деньги, пока не онемеет рука.
— Но почему же это? — спросил я, пока мы
пробирались сквозь толпу. — Неужели здесь так мало докторов?
— Мало! — гаркнул он. — Черт побери, они тут
кишмя кишат. Если вы выскочите из окна, то упадете на голову доктору. Но все
это — да вот, вы сами увидите. Вы шли пешком ко мне в Авонмут, Монро. Ну, а в
Бреджильде я не допускаю моих друзей ходить пешком. А, что?
Изящная карета, запряженная парой прекрасных вороных лошадей
дожидалась перед подъездом станции. Щеголеватый кучер приложил руку к шляпе,
когда Колингворт отворил дверцу.
— К которому из домов, сэр? — спросил он.
Колингворт взглянул на меня, желая видеть, что я думаю о
таком вопросе. Между тем, я нимало не сомневался, что он научил кучера
предлагать его. Он всегда был мастер пускать пыль в глаза, но обыкновенно
чересчур низко оценивал сообразительность окружающих.
— А! — сказал он, потирая подбородок, словно в
нерешимости. — Да, я думаю, обед уже готов. Поезжайте в городскую
резиденцию.
— Боже милостивый, Колингворт! — сказал я, когда
мы тронулись в путь. — В скольких же домах вы живете. Похоже, будто вы
купили целый город.
— Ну, ну, — сказал он, — мы едем в дом, где я
обыкновенно живу. В нем нам будет удобно, хотя я еще не успел меблировать все
комнаты. Кроме того есть у меня ферма в несколько сот акров за городом. Там
приятно проводить время по воскресеньям, и мы отправили няньку с ребенком…
— Дружище, я и не знал, что вы уже обзавелись семьей!
— Да, это дьявольская помеха, но факт остается фактом.
Мы получаем с фермы масло и другие продукты. Затем, конечно, есть дом для
приемов в центре города.
— Приемная и кабинет, я полагаю.
Он взглянул на меня не то с досадой, не то смеясь.
— Вы не можете стать на высоту положения, Монро, —
сказал он. — Никогда не встречал парня с таким убогим воображением. Вы
сами опешите, когда увидите, только не пытайтесь заранее составлять себе
представление о том, что увидите.
— В чем же дело? — спросил я.
— Видите ли, я написал вам о моей практике,
телеграфировал о ней, а вы вот сидите да спрашиваете, не работаю ли я в двух
комнатах. Если б я нанял базарную площадь, то и на ней мне негде было бы
повернуться. В силах ли ваше воображение представить большой дом, в котором
каждая комната битком набита пациентами вплоть до погреба. Ну, так вот мой
прием в нормальный день. Люди стекаются ко мне из района в пятьдесят миль в
поперечнике, запасаются бутербродами и едят на ступеньках лестницы, чтоб только
попасть первыми. Санитарный инспектор подал официальную жалобу по поводу
переполнения моих комнат. Ждут в конюшне, пристраиваются вдоль стойла и под
конской сбруей. Я буду часть их направлять к вам, дружище, и тогда вы увидите,
что это такое.
Все это крайне заинтриговало меня, как вы можете себе
представить, Берти, так как при всех преувеличениях, свойственных Колингворту,
оно должно было заключить в себе зерно истины. Я думал о том, что должен
сохранять хладнокровие и убедиться во всем своими глазами, когда карета
остановилась и мы вышли.
— Вот мой домишко, — сказал Колингворт.
Это был угловой дом в конце ряда прекрасных построек, и
более походил на шикарный отель, чем на частное жилище. Нарядная горничная
отворила дверь, и спустя минуту я пожимал руки миссис Колингворт, которая вся
была приветливость и радушие. Видимо, она забыла наше маленькое столкновение с
Колингвортом в Авонмуте.
Внутреннее убранство дома было еще пышнее, чем я ожидал по
наружному виду. Прихожая и верхний этаж были великолепно меблированы и убраны
коврами, но в задних комнатах оказалась пустота. В моей спальне стояла только
маленькая железная кровать и таз на ящике. Колингворт взял с камина молоток и
принялся вколачивать гвозди в стену у дверей.
— Тут вы можете повесить ваши вещи, — сказал
он. — Вам ведь не очень огорчительно потерпеть эти маленькие неудобства,
пока мы все устроим?
— Нимало.
— Видите ли, — объяснил он, — не стоит
затрачивать сорок пять фунтов на меблировку комнаты, чтобы потом выбросить все
это за окно и заменить меблировкой в сто фунтов. В этом нет смысла, Монро. А,
что? Я меблирую этот дом так, как еще никакой дом не был меблирован. Люди будут
приезжать за сто миль, чтоб полюбоваться на него. Но приходится делать это
комната за комнатой. Пойдемте вниз и полюбуйтесь на столовую. Вы должно быть
проголодались после поездки.
Столовая действительно была убрана роскошно, — ничего
пошлого и все великолепно. Ковры такой толщины, что нога точно тонула во мху.
Суп был на столе, и миссис Колингворт ожидала нас, но он повел меня по комнате
посмотреть обстановку.
— Сейчас, Гетти, — крикнул он через плечо, —
я только покажу ему все. — Ну-с, эти стулья, — сколько, вы думаете,
стоит каждый? А, что?
— Пять фунтов, — сказал я наудачу.
— Именно! — воскликнул он в восторге. —
Тридцать фунтов полдюжины. Слышишь, Гетти! Монро сразу определил цену. Теперь,
дружище, сколько за эту пару занавесей?
Пара была великолепная, пунцового бархата, с вызолоченными
карнизами. Я не решился рисковать своей неожиданно приобретенной репутацией
знатока.
— Восемьдесят фунтов! — гаркнул он, шлепая по ним
руками. — Восемьдесят фунтов, Монро. Что вы об этом думаете? Все, что есть
в этом доме, первого сорта. Да вот, посмотрите на эту горничную. Видели вы
милее?
Он схватил за руку девушку и подтащил ее ко мне. «Не
дурачься, Джимми», — кротко сказала миссис Колингворт, а он расхохотался
так, что клыки обнажились до корней под щетинистыми усами. Девушка прижалась к
госпоже, полуиспуганная — полурассерженная.
— Полно, Мэри, ничего! — крикнул он. —
Садитесь, Монро, старина. Добудьте-ка нам бутылочку шампанского, Мэри, выпьем
за дальнейшие успехи.
В середине обеда он выскочил из комнаты и вернулся с круглым
кошельком, величиной с гранатовое яблоко, в руке.
— Что это такое, как вы думаете, Монро?
— Не имею понятия.
— Дневной заработок. А, Гетти? — Он распустил
шнурок, и куча золота и серебра посыпалась на скатерть, монеты завертелись и
зазвенели между тарелками. Одна скатилась со стола на пол, и была подобрана
Мэри.
— Что там такое, Мэри? Полсоверена? Положите его себе в
карман. Сколько всего сегодня, Гетти?
— Тридцать один фунт восемь шиллингов.
— Видите, Монро! Заработок одного дня! — Он
засунул руку в карман брюк и, достав пригоршню соверенов, потряхивал ими на
ладони. — Взгляните-ка, парень. Это не то, что в Авонмуте. А, что?
— Приятная будет новость для тамошних
кредиторов, — заметил я.
Он нахмурился на меня с самым свирепым видом. Вы не можете
себе представить, каким зверем выглядит Колингворт, когда рассердится. Его
светлые голубые глаза загораются враждой, а жесткие волосы топорщатся, как
чешуя гремучей змеи. Некрасив он и в добром настроении, а в сердитом просто
чудовище. При первом симптоме опасности его жена выслала горничную из комнаты.
— Что вы за чушь несете! — крикнул он. — Неужели
вы думаете, что я буду корпеть годы, чтобы расплатиться с этими долгами.
— Я думал, что вы обещали уплатить, — сказал
я. — Во всяком случае, это не мое дело.
— Надеюсь, — крикнул он. — Деловой человек
рискует, чтоб выиграть или потерять. Он отводит рубрику для безнадежных долгов.
Я заплатил бы, если б мог. Я не мог, и потому сбросил их со счетов. Никто в
здравом рассудке не вообразит, что я работаю в Бреджильде для торговцев
Авонмута.
— А если они явятся к вам с требованиями уплаты?
— Посмотрим, решатся ли они на это. Пока я плачу за
каждую вещь, которую ко мне приносят, чистоганом. Я пользуюсь такой репутацией,
что мог бы отделать весь этот дом, от фундамента до конька крыши, как дворец,
только я решил отделывать комнату за комнатой за наличные. В одной этой комнате
около четырехсот фунтов.
Постучались в дверь и вошел мальчик в ливрее:
— С вашего позволения, сэр, мистер Дункан желает вас
видеть.
— Передайте мой привет мистеру Дункану, и скажите ему,
что он может убираться к черту.
— Дорогой Джимми! — воскликнула миссис Колингворт.
— Скажите ему, что я обедаю, и что если бы все короли
Европы собрались в моей приемной, я бы не выглянул в дверь, чтобы посмотреть на
них.
Мальчик исчез, но минуту спустя вернулся.
— Извините, сэр, он не хочет уходить.
— Не хочет уходить? Это что значит? — Колингворт
разинул рот и поднял вилку и ножик. — Что это значит, плут? Что вы такое
болтаете?
— Вот его счет, сэр, — сказал испуганный мальчик.
Лицо Колингворта потемнело и на лбу вздулись жилы.
— Его счет, да? Взгляните сюда! — Он вынул часы и
положил их на стол. — Теперь без двух минут восемь. В восемь часов я
выйду, и если найду его в приемной, подмету им улицу. Скажите ему, что я
размечу его в клочки по всему приходу. У него только две минуты, чтобы спасти
свою жизнь, и одна из них уже прошла.
Мальчик вылетел из комнаты, и минуту спустя мы услышали шаги
вниз по лестнице и звук захлопнувшейся двери. Колингворт откинулся на спинку
стула и хохотал, пока слезы не выступили на его глазах, меж тем как жена его
дрожала от сочувственного веселья.
— Я сведу его с ума, — проговорил наконец
Колингворт. — Это нервный, трусливый человечек, и когда я смотрю на него,
он белеет, как глина. Проходя мимо его лавки, я обыкновенно захожу в нее,
останавливаюсь и смотрю на него. Ничего не говорю, только смотрю. Это
парализирует его. Иногда лавка полна народа, но действие то же самое.
— Кто же он? — спросил я.
— Он мой поставщик зерна. Я сказал, что плачу всем
наличными, но он единственное исключение. Видите, раза два-три он вздумал
надоедать мне, так я хочу отучить его от этого. Кстати, можно послать ему
завтра двадцать фунтов, Гетти. Пора уплатить хоть часть.
После обеда мы перешли в одну из задних комнат,
представлявшую поразительный контраст с передними; в ней находился только
простой еловый стол и с дюжину кухонных стульев, пол был покрыт линолеумом. В
одном конце стояла электрическая батарея и огромный магнит. В другом ящик с
пистолетами и кучей патронов. Тут же находилась винтовка, а взглянув на стены я
увидел, что они усеяны следами пуль.
— Что это такое? — спросил я, осматриваясь.
— Гетти, что это такое? — повторил он.
— Морская супрематия и господство над морями, —
сказала она, точно ребенок, повторяющий урок.
— Именно! — гаркнул он, ткнув меня трубкой. —
Морская супрематия и господство над морями. Все это здесь под вашим носом.
Говорю вам, Монро, я мог бы поехать завтра же в Швейцарию, и сказать там: «У
вас нет выхода к морю и нет гавани, но найдите мне корабль, и я дам вам
господство над всеми океанами». Я вымету все моря так, что на них не останется
и спичечной коробки, не то что корабля. Вот, в этой горсти я держу всю соленую
воду до последней капли.
Жена положила руку ему на плечо, глядя на него с
восторженным обожанием. Я отвернулся выколотить трубку и усмехнулся.
— О, смейтесь себе на здоровье, — сказал он (он
был удивительно наблюдателен и замечал ваши малейшие движения). — Вы
перестанете смеяться, когда я начну получать дивиденды. Сколько стоит этот
магнит?
— Фунт?
— Миллион фунтов. Ни пенни меньше. И нация, которая
купит его за такую цену, — купит дешево. Я решил отдать, хотя мог бы взять
вдесятеро дороже. Я предложу его Главному Лорду Адмиралтейства через неделю или
две, и если он окажется путным человеком, заключу с ним сделку. Не каждый день,
Монро, к нему является человек с Атлантическим океаном в одной руке, Великим в
другой. А что?
Я знал, что это может взбесить его, но тем не менее
откинулся на спинку стула и хохотал до упада. Жена его укоризненно смотрела на
меня, но он, нахмурившись было, сам расхохотался и принялся расхаживать по
комнате, махая руками.
— Конечно, это кажется вам чепухой, — воскликнул
он. — Так же бы я отнесся, если бы кто-нибудь другой рассказал мне об
этом. Но ручаюсь моим словом, что все это так и есть. Гетти ручается за это.
Правда, Гетти?
— Конечно, милый.
— Теперь я объясню вам, Монро. Какой вы неверующий
жид, — делаете вид, будто заинтересованы, а про себя смеетесь! Во-первых,
я нашел способ — какой именно, не стану рассказывать — увеличить во сто раз
притягательную силу магнита. Вы понимаете, это?
— Да.
— Очень хорошо. Вы знаете также, что современные
летательные снаряды делаются из стали или, по крайне мере, обделываются в
сталь. Возможно, что вы когда-нибудь слыхали и о том, что магнит притягивает
сталь. Позвольте мне теперь показать вам маленький опыт.
Он наклонился над своим аппаратом и я внезапно услышал треск
электричества.
— Это, — продолжал он, подойдя к ящику, —
салонный пистолет, который в следующем столетии будут выставлять в музеях, как
оружие, возвестившее новую эру. Я вставляю в него патрон с стальной пулей
специально для экспериментальных целей. Целюсь в кружок сургуча на стене на
четыре дюйма выше магнита. Я стреляю без промаха. Стреляю. Теперь подождите и
убедитесь, что пуля сплющилась о магнит, а затем оправдайте передо мной ваш
смех.
Я подошел и убедился, что вышло так, как он сказал.
— Теперь я вам скажу, какой мы сделаем опыт, —
крикнул он. — Я помещу магнит в шляпу Гетти, а вы стреляйте ей в лицо
шесть раз подряд. Каков опыт? Ты не откажешься, Гетти? А, что?
Я думаю, что она не отказалась бы, но я поспешил заявить,
что наотрез отказываюсь от такого опыта.
— Ну, еще бы, вы видите, что спорить не о чем. Мой
военный корабль снабжен на носу и на корме магнитами, которые во столько же раз
больше этого, во сколько пушечное ядро больше пули. Вот он вступает в дело. Что
же выходит, Монро? А, что? Каждое ядро, пущенное в мой корабль, расплющивается,
когда разомкнут ток. После каждого дела их продают с аукциона, как железный
лом, а вырученные деньги делят в качестве премии между экипажем. Вы только представьте
себе это, старина. Я вам говорю, что для ядра нет абсолютно никакой возможности
задеть корабль, снабженный моим аппаратом. А дешевизна-то! Нет надобности в
броне. Ничего не нужно. Всякий корабль становится неуязвимым с моим аппаратом.
Военный корабль будущего обойдется примерно в семь фунтов десять шиллингов. Вы
опять смеетесь, но дайте мне магнит и лодку с семифунтовым орудием, и я
уничтожу лучший военный корабль.
— Тут что-нибудь не так, — заметил я. — Если
ваш магнит силен, то не будет ли он притягивать обратно и ваши ядра?
— Ничуть! Огромная разница между ядром, вылетающим от
вас со всей его колоссальной начальной скоростью, и ядром, которое прилетает к
вам и требует только легкого уклонения, чтобы упасть на магнит. Кроме того,
прерывая ток, я могу прекратить влияние магнита, когда сам стреляю. Затем
замыкаю ток, и моментально становлюсь неуязвимым.
— А ваши гвозди и железные скрепы?
— Корабль будущего будет весь из дерева.
Весь вечер он не говорил ни о чем другом, кроме своего
изобретения. Может быть оно ничего не стоит — и вероятно ничего не
стоит, — но все же разностороннюю природу этого человека характеризует то
обстоятельство, что он не сказал ни слова о своем феноменальном успехе здесь.
(О чем, конечно, мне всего интереснее было бы услышать, — ни слова о
важном пункте моего участия в деле), но думал и говорил только о своей
необычайной морской идее. Через неделю он по всей вероятности бросит ее и
займется планом переселения евреев на Мадагаскар. Но все, что он говорил и что
я видел, не оставляет сомнения в том, что он действительно добился каким-то
необъяснимым способом чудовищного успеха, и завтра я все это разузнаю. Что бы
ни случилось, я рад, что приехал, так как дело обещает быть интересным.
Считайте это не окончанием письма, а окончанием параграфа. Завтра или самое
позднее в четверг напишу вам заключение. Всего хорошего, передайте мой привет,
Лауренсу, если увидите его.
|
