Письмо тринадцатое
Оклей-Вилла I. Бирчеспуль, 3 августа
1883 г.
Вы помните, дорогой Берти, что мы (Поль и я) пригласили
некую мисс Вильямc поселиться с нами в качестве домоправительницы. Я чувствовал,
что принцип сдачи нижнего этажа в обмен за услуги ненадежен; и потому мы
вступили в более деловое соглашение, в силу которого она получала известную
сумму (хотя, увы, смехотворно малую) за свои услуги. Я бы охотно платил
вдесятеро больше, потому что лучшей и более добросовестной служащей еще не
бывало.
Медленно, неделя за неделей, месяц за месяцем, практика
расширялась и росла. Случалось, что по нескольку дней звонок безмолвствовал,
как будто бы все наши труды пошли прахом, но выпадали и такие периоды, когда
ежедневно являлось по восьми-десяти пациентов.
Мисс Вильямc всячески радеет о моих интересах. Ложные
утверждения, которыми она обременяет свою душу в интересах практики, вечный
укор моей совести. Она высокая, худая женщина с важным лицом и внушительными
манерами. Ее главная фикция, скорее подразумеваемая, чем высказываемая (с таким
видом, словно дело идет о таком общеизвестном факте, что и говорить о нем
незачем) заключается в том, что я завален практикой, так что всякий желающий
пользоваться моими услугами, должен записаться заранее.
— Бог мой, сейчас? — говорит она какому-нибудь
посетителю. — Да он уже опять вызван к больному. Если б вы зашли получасом
раньше, он, может быть, уделил бы вам минутку. Никогда не видала ничего
подобного — (конфиденциально) — между нами, не думаю, чтобы он долго
выдержал. Надорвется! Но войдите, я посмотрю, нельзя ли что-нибудь для вас
сделать.
Затем, усадив пациента в кабинете, она отправляется к
Полю. — Сбегайте на площадку, где играют в шары, мистер Поль, —
говорит она. — Вы, вероятно, найдете там доктора. Скажите ему, что его
дожидается пациент.
По-видимому, она внушает им этими объяснениями род смутного
благоговения, точно они вступили в какое-то святая святых. Мое появление
производит почти обратное действие.
Теперь я дошел до такого пункта, который почти заставляет
меня верить в судьбу. По соседству со мной живет один врач, — его имя
Портер — очень милый человек, который, зная, с каким трудом я пробиваю дорогу,
не раз оказывал мне содействие. Однажды, недели три тому назад, он вошел ко мне
в кабинет после завтрака.
— Можете вы отправиться со мной на консультацию? —
спросил он.
— С удовольствием.
— Моя карета ждет на улице.
По дороге он рассказал мне о пациенте. Это был молодой
человек, единственный сын в семье, страдавший нервными припадками, а в
последнее время сильными головными болями. «Его семья живет у одного из моих
пациентов, генерала Уэнкрайта, — прибавил Портер. — Ему не нравятся
симптомы, и он решил пригласить еще врача для совещания».
Мы подъехали к огромному дому, и были приняты его владельцем
— загорелым, седовласым служакой. Он объяснил, что чувствует на себе большую
ответственность, так как пациент — его племянник. Когда в комнату вошла
дама, — «Это моя сестра, миссис Лафорс, — сказал он, — мать того
джентльмена, которого вам предстоит освидетельствовать».
Я тотчас узнал ее. Я уже встречался с ней раньше, и при
курьезных обстоятельствах. (Здесь доктор Монро рассказывает о своей встрече с
миссис Лафорс, очевидно забыв, что он уже рассказывал о ней в пятом письме). Я
убедился, что она не узнает во мне молодого доктора в вагоне железной дороги.
Не удивительно, так как я отпустил бороду, чтобы казаться старше. Она,
естественно, была в тревоге за сына, и мы (Портер и я) пошли вместе с ней
взглянуть на него. Бедняга! Он имел еще более изнуренный и болезненный вид, чем
при первой нашей встрече. Мы занялись больным, пришли к соглашению насчет
хронического характера его недуга, и в заключение удалились, причем я не
напомнил миссис Лафорс о нашей первой встрече.
Казалось бы, тут и конец всей истории, но спустя три дня я
принимал в своем кабинете миссис Лафорс и ее дочь. Последняя дважды взглянула
на меня, когда мать знакомила нас, как будто мое лицо казалось ей знакомым; но
очевидно не могла припомнить, где она меня видела, а я ничего не сказал.
По-видимому, обе они были очень огорчены — в самом деле, слезы навертывались на
глаза девушки и губы ее дрожали.
— Мы являемся к вам, доктор Монро, в величайшем
огорчении, — сказала миссис Лафорс, — мы были бы очень рады воспользоваться
вашим советом.
— Вы ставите меня в довольно затруднительное положение
миссис Лафорс, — отвечал я. — Дело в том, что я считаю вас
пациентками доктора Портера, и с моей стороны было бы нарушением
профессиональных правил вступать с вами в сношения иначе, как через него.
— Он-то и послал нас сюда, — сказала она.
— О, это совершенно меняет дело. Пожалуйста, сообщите
ваше желание.
Она была так расстроена, что не могла продолжать, и дочь
пришла к ней на помощь.
— Я расскажу вам, доктор, — сказала она. — Бедная
мама совсем выбилась из сил. Фрэду, то есть, моему брату — хуже. Он начал
шуметь и не хочет успокоиться.
— А мой брат, генерал, — продолжала миссис
Лафорс, — естественно не ожидал этого, когда любезно предложил нам
поселиться у него, и так как он нервный человек, то ему это тяжело. Он просто
не в силах выносить этого, он сам говорит. Я хотела спросить вас, не знаете ли
вы какого-нибудь доктора или какое-нибудь частное учреждение, где бы можно было
поместить Фрэда, — так, чтобы мы могли видеть его каждый день? Необходимо
только взять его немедленно, потому что терпение моего брата истощилось.
Я позвонил, вошла мисс Вильямc.
— Мисс Вильямc, — сказал я, — можете вы
приготовить сегодня же спальню для больного джентльмена, который будет жить
здесь?
Никогда еще я не дивился так самообладанию этой удивительной
женщины.
— Отчего же нет, сэр, если только пациенты дадут мне
время. Но если они будут звонить каждые четверть часа, то трудно сказать,
управлюсь ли я с делом.
Эти слова, в связи с ее забавными манерами, вызвали улыбку
на лицах дам, и все дело показалось проще и легче. Я обещал приготовить комнату
к восьми часам. Миссис Лафорс обещала привезти сына к этому времени, и обе дамы
благодарили меня гораздо больше, чем я заслуживал, так как в сущности это был деловой
вопрос.
В свое время все было готово, и в восемь часов Фрэд
водворился в моей спальне. С первого же взгляда я убедился, что состояние его
сильно ухудшилось. Хроническое расстройство нервов приняло внезапно острую
форму. Глаза его были дикие, щеки пылали, губы слегка отвисали. Температура
была 102°, он все время что-то бормотал и не обращал внимания на мои вопросы.
Было очевидно, что я взял на себя нелегкую ответственность.
Как бы то ни было, ночь прошла благополучно, а утром я
отправился к миссис Лафорс сообщить о состоянии ее сына. Ее брат успокоился
после того, как больной поселился у меня. У него — орден Виктории, и он был в
составе отчаянного маленького гарнизона, занимавшего Лукнов в самом центре
восстания сипаев. А теперь внезапное хлопанье дверей вызывает у него
сердцебиение. Не странные ли мы существа?
В течение дня Фрэду стало несколько лучше; по-видимому, он
даже смутно узнал сестру, когда она зашла его проведать и принесла цветы. К
вечеру температура понизилась до 101°, и он впал в оцепенение. Случайно
заглянул ко мне доктор Портер, и я попросил его взглянуть на больного. Он
сделал это, и нашел его спокойно спящим. Вы вряд ли можете себе представить,
что этот маленький инцидент оказался одним из самых достопамятных в моей жизни.
А между тем чистейшая случайность привела ко мне Портера.
Фрэд принимал в это время лекарство с небольшим количеством
хлорала. Я дал ему вечером обычную дозу, а затем, так как он, казалось, уснул
спокойно, вернулся к себе и лег спать; я сильно нуждался в отдыхе. Я проснулся
только в восемь утра, когда меня разбудили дребезжанье ложечек на подносе и
шаги мисс Вильямc, проходившей мимо моей двери. Она несла больному саго, насчет
которого я распорядился с вечера. Я слышал, как она отворила дверь, и в
следующее мгновение мое сердце замерло: я услыхал отчаянный крик и звон посуды,
полетевшей на пол. Секунду спустя она ворвалась в мою комнату с искаженным от
ужаса лицом.
— Боже мой! — кричала она. — Он умер!
Я наскоро накинул халат и бросился в соседнюю комнату.
Бедняжка Фрэд лежал бездыханный поперек кровати. Видимо, он
встал и тотчас упал навзничь. Лицо его было так мирно и спокойно, что я едва
узнавал искаженные, изъеденные болезнью черты вчерашнего пациента.
Опомнившись и собравшись с мыслями, я сообразил, что на мне
лежит обязанность уведомить мать.
Она приняла печальную весть с удивительным мужеством. Все
трое — генерал, миссис Лафорс и ее дочь — сидели за завтраком, когда я вошел.
Они догадались по моему лицу, с каким известием я пришел, и с женским
отсутствием себялюбия, забывая о собственном горе, думали только о потрясении и
беспокойстве, которые достались на мою долю. Так что не я утешал, а меня
утешали. Мы проговорили около часа, и я объяснил, — это, надеюсь, было
ясно и без объяснений — что так как бедняга не мог дать мне никаких указаний
насчет своего состояния, то мне трудно было определить степень опасности. Нет
сомнения, что падение температуры и успокоение, в котором и я и Портер
усматривали благоприятные симптомы, были в действительности началом конца.
Не вдаваясь в подробности, скажу, что я взял на себя
исполнение всех формальностей относительно удостоверения смерти и погребения.
Большую помощь оказал мне при этом старик Уайтголл, и только в этот кошмарный
день я мог вполне оценить, какой добрейший и деликатный человек скрывался в нем
под оболочкой легкомыслия и цинизма, которую он так часто напускал на себя.
Похороны состоялись на другой день; гроб провожали только
генерал Уэнкрайт, Уайтголл и я. Это происходило в восемь утра, а к десяти мы
вернулись на Оклей-Виллу. Дюжий человек с большими усами дожидался нас у
дверей.
— Не вы ли доктор Монро, сэр? — спросил он.
— Я.
— Я агент сыскной полиции. Мне поручено навести справки
относительно смерти молодого человека, случившейся в вашем доме.
Я остолбенел. Если внешний вид указывает преступника, то
меня, конечно, можно было принять за злодея. Это было так неожиданно. Впрочем,
я тотчас оправился.
— Войдите, пожалуйста! — сказал я. — Все
справки, которые я могу доставить, к вашим услугам. Имеете ли вы что-нибудь
против присутствия моего друга, капитана Уайтголла?
— Решительно ничего. — Итак, мы вошли, в
сопровождении этой зловещей фигуры.
Оказалось, впрочем, что он был человек с тактом и с
любезными манерами.
— Конечно, доктор Монро, — сказал он, — вы
слишком хорошо известны в городе, чтобы кому-нибудь могло прийти в голову
заподозрить вас. Но дело в том, что сегодня утром получено анонимное письмо, в
котором говорится, что молодой человек умер вчера, погребен сегодня в неурочный
час, при подозрительных обстоятельствах.
— Он умер третьего дня. Погребен в восемь часов
утра, — пояснил я; а затем рассказал всю историю с самого начала. Агент
слушал внимательно, и сделал две-три отметки в своей книжке.
— Кто подписал удостоверение? — спросил он.
— Я.
Он слегка приподнял брови.
— Значит, нет никого, кто мог бы подтвердить ваше
объяснение? — сказал он.
— О, есть: доктор Портер видел его вечером накануне
смерти. Ему известен весь ход болезни.
Агент захлопнул свою записную книжку.
— Это все, доктор Монро, — сказал он. —
Конечно, я обязан посетить доктора Портера, этого требует форма, но если его
мнение сходится с вашим, то мне останется только извиниться в моем посещении.
— Тут есть еще одна вещь, мистер агент, сэр, —
вмешался Уайтголл пылко. — Я не богатый человек, сэр, я только шкипер
вооруженного транспорта на половинной пенсии, — но, сэр, я насыпал бы эту
шапку долларами тому, кто узнал бы имя мерзавца, написавшего анонимное письмо,
сэр. Да, — сэр, вот этим делом вам стоило бы заняться.
Так кончилась эта скверная история, Берти. Но от каких
пустяков зависит наша судьба! Не загляни ко мне Портер в этот вечер, по всей
вероятности труп был бы отрыт для исследований. В нем обнаружили бы присутствие
хлорала; со смертью молодого человека действительно были связаны известные
денежные интересы — опытный крючкотвор может много сделать из такой комбинации.
И во всяком случае, малейшее подозрение развеяло бы мою практику.
А вы, действительно предпринимаете путешествие? Ну, я не
буду писать до вашего возвращения, а тогда, надеюсь, удастся сообщить
что-нибудь более веселое.
|
