 Увеличить |
Глава 27
Суета и томление духа
П оздним апрельским вечером Марилла возвращалась
домой с собрания благотворительного общества. Сознание, что зима кончилась,
вызвало в ее душе радостный трепет, который весна всегда приносит даже самым
старым и печальным так же, как самым юным и веселым. Марилла, как правило, не
подвергала свои чувства и мысли логическому анализу. Возможно, она воображала,
что думает о благотворительном обществе, сборе пожертвований и покупке ковра
для ризницы. Но за всеми этими размышлениями было мирное сознание, что вокруг
простираются красноватые поля, а над ними поднимается бледно-сиреневый туман,
окрашенный заходящим солнцем, что длинные остроконечные тени елей ложатся на
луга за ручьем, что неподвижные клены с темно-красными почками стоят вокруг
зеркальной глади пруда, что мир пробуждается, и под серой поверхностью земли
пульсирует скрытая жизнь. Весна была повсюду, и размеренные, уверенные шаги
Мариллы становились легче и быстрее от этой глубокой весенней радости.
Глаза ее с любовью остановились на Зеленых Мезонинах,
выглядывавших через переплетавшиеся ветви деревьев и отражавших в своих окнах
солнечный свет множеством вспыхивающих отблесков. Пробираясь по сырой тропинке,
Марилла думала о том, как приятно, что она идет домой к весело потрескивающему
яркому огню в очаге, к столу, аккуратно накрытому к чаю, вместо холода и
пустоты, ожидавших ее после собраний благотворительного общества, прежде чем
Аня появилась в Зеленых Мезонинах.
А потому, когда Марилла вошла в кухню и обнаружила, что
огонь давно догорел и нигде не было и следа Ани, она с полным основанием
почувствовала себя разочарованной и раздраженной. Перед уходом она поручила Ане
приготовить чай ровно к пяти часам, но теперь ей пришлось поспешно снять свое выходное
платье и самой приготовить ужин для Мэтью, который должен был скоро вернуться с
пахоты.
— Уж разделаюсь я с мисс Анной Ширли, когда она явится
домой, — говорила Марилла гневно, строгая растопку большим ножом и
вкладывая в это больше энергии, чем требовалось на самом деле. Мэтью уже пришел
и, сидя в углу, терпеливо ждал чая. — Болтается где-то с Дианой, пишет
рассказы или репетирует диалоги и прочую ахинею и ни разу не вспомнит о времени
или о своих обязанностях. Надо ее проучить как следует раз и навсегда. Пусть
миссис Аллан и говорит, что Аня самая сообразительная и милая девочка, какую
она знает. Может быть, она и сообразительная, и милая, но голова у нее забита
чепухой и никогда не угадаешь, во что это выльется в очередной раз. Стоит ей
покончить с одной глупостью, как она принимается за другую. Да что это я! Ведь
эти самые слова сказала сегодня Рейчел Линд, когда мы были на собрании, а я на
нее за это рассердилась. Я была рада, когда миссис Аллан заступилась за Аню,
потому что иначе мне самой пришлось бы осадить Рейчел перед всеми, кто там был.
У Ани масса недостатков, кто будет спорить, и я далека от того, чтобы это
отрицать. Но воспитываю ее я, а не Рейчел Линд, которая нашла бы недостатки у
самого архангела Гавриила, живи он в Авонлее… Но все равно, Аня не должна была
уходить из дома, если я велела ей заняться ужином. Конечно, должна признать,
что, при всех ее недостатках, я никогда прежде не замечала за ней непослушания
и неисполнительности, и мне очень неприятно, что теперь я с этим столкнулась.
— Ну, не знаю, — сказал Мэтью, который, будучи
терпеливым и мудрым, но прежде всего — голодным, счел за лучшее позволить
Марилле беспрепятственно излить свой гнев, зная по опыту, что она справляется с
любой работой гораздо быстрее, если не отвлекать ее несвоевременными
возражениями. — Может быть, ты судишь слишком поспешно, Марилла. Не
говори, что она неисполнительная, пока не убедилась в ее вине. Может, все и
объяснится… у Ани хорошо получается, когда она объясняет.
— Ее нет здесь, хотя я велела ей быть дома, —
возразила Марилла. — Я думаю, ей будет нелегко удовлетворить меня своими
объяснениями. Конечно, я знала, что ты примешь ее сторону, Мэтью. Но воспитываю
ее я, а не ты.
Уже стемнело, когда ужин был готов, но все еще не было видно
Ани, торопливо бегущей через бревенчатый мостик или по Тропинке Влюбленных,
запыхавшейся, с раскаянием во всех чертах от сознания неисполненного долга.
Марилла с мрачным видом вымыла и убрала посуду. Затем ей понадобилась свеча,
чтобы спуститься в подвал; она поднялась в комнату в мезонине за подсвечником,
который обычно стоял на Анином столике. Она зажгла свечу, обернулась и вдруг
увидела Аню, лежащую на постели и зарывшуюся головой в подушки.
— Спаси и помилуй! — сказала изумленная
Марилла. — Аня, ты спала?
— Нет, — был приглушенный ответ.
— Неужели заболела? — встревоженно спросила
Марилла, подходя к кровати.
Аня съежилась и еще глубже зарылась в подушки, словно желая
скрыться навеки от очей смертных.
— Нет. Но пожалуйста, Марилла, уйдите и не смотрите на
меня. Я в пучине горя, и отныне меня не волнует ни кто будет первым в классе,
ни кто напишет лучшее сочинение, ни кто будет петь в хоре воскресной школы.
Такие мелочи теперь не имеют значения, потому что я, вероятно, никогда не смогу
показаться людям. Моя карьера кончена. Прошу вас, Марилла, уйдите и не смотрите
на меня.
— Да кто когда такое слышал? — пожелала узнать
озадаченная Марилла. — Аня, что с тобой случилось? Что ты сделала? Сию же
минуту встань и скажи мне. Сию минуту, говорю. Ну, что случилось?
Аня сползла с кровати с безнадежным видом, но послушно.
— Посмотрите на мои волосы, Марилла, — прошептала
она.
Марилла, согласно просьбе, подняла свечу и внимательно
посмотрела на Анины волосы, тяжелой массой спускавшиеся на плечи. Выглядели они
действительно очень странно.
— Аня, что ты с ними сделала? Они зеленые!
Пожалуй, можно было назвать их зелеными, если бы это был
обыкновенный цвет… но этот странный тусклый бронзово-зеленый, с вылезающими тут
и там естественными рыжими прядями, словно чтобы еще более усилить ужасное впечатление…
Никогда в жизни Марилла не видела ничего нелепее, чем Анины волосы в ту минуту.
— Да, зеленые, — простонала Аня. — Мне
казалось, что не может быть ничего хуже рыжих волос. Но теперь я знаю, что в
десять раз хуже иметь зеленые. Ах, Марилла, вы не представляете, как
безгранично я несчастна!
— Не понимаю, как тебе это удалось, но надеюсь
выяснить, — сказала Марилла. — Иди в кухню, тут наверху слишком
холодно, и расскажи, что ты сделала. Я уже давно ждала чего-нибудь
необыкновенного. Ты не попадала в переделки больше двух месяцев, и я была
уверена, что так продолжаться не может. Ну, так что ты сделала со своими
волосами?
— Я их выкрасила.
— Выкрасила! Выкрасила волосы! Аня, разве ты не знала,
какой это дурной поступок?
— Да, я знала, что это немножко дурно, — признала
Аня. — Но я думала, что стоит оказаться немножко дурной, чтобы избавиться
от рыжих волос. Я все взвесила, Марилла. Кроме того, я собиралась быть
чрезвычайно хорошей во всех других отношениях, чтобы загладить этот поступок.
— Уж если бы я решила выкрасить себе волосы, —
сказала Марилла иронически, — я, по крайней мере, выкрасила бы их в
приличный цвет, но никак не в зеленый.
— Но я и не собиралась красить их в зеленый,
Марилла, — возразила Аня удрученно. — Если уж я решилась быть дурной,
то я собиралась за счет этого чего-то добиться. Он сказал, что мои волосы
станут черными, как вороново крыло… он решительно заверил меня в этом. Как
могла я сомневаться в его словах, Марилла? Я знаю, как больно, когда не
доверяют твоим словам. И миссис Аллан говорит, что мы не должны сомневаться ни
в чьей честности, пока у нас нет доказательств обратного. Теперь доказательство
есть… зеленые волосы могут кого угодно убедить. Но тогда у меня еще не было
доказательств и я слепо верила каждому его слову.
— Да кто он? О ком ты говоришь?
— Торговец-разносчик, который был здесь сегодня после
обеда. Я купила эту краску у него.
— Аня, сколько раз я тебе говорила не пускать в дом
этих итальянцев! Нечего вообще поощрять их крутиться возле дома!
— О, я не пустила его в дом. Я помнила, что вы мне
говорили. Я вышла, плотно закрыла дверь и посмотрела на его товар на пороге. К
тому же он был не итальянец, а немецкий еврей. У него был большой ящик с очень
интересными вещами, и он сказал мне, что трудится изо всех сил, чтобы заработать
денег и привезти из Германии свою жену и детей. Он с таким чувством говорил о
них, что тронул мое сердце. Я захотела что-нибудь у него купить, чтобы помочь
ему в таком достойном деле. И тогда я увидела бутылочку с краской для волос.
Торговец заверил меня, что эта краска выкрасит любые волосы в цвет воронова
крыла и что она не смывается. В мгновение ока я увидела себя с прекрасными
волосами цвета воронова крыла, и искушение оказалось непреодолимым. Но бутылка
стоила семьдесят пять центов, а у меня осталось только пятьдесят от моих денег
за цыплят. Я думаю, у торговца очень доброе сердце, так как он сказал, что
только ради меня продаст ее за пятьдесят и что это почти как если бы он мне ее
подарил. И вот я купила и, как только он ушел, поднялась сюда и нанесла ее с
помощью старой щетки для волос согласно приложенной инструкции. Я вымазала все,
что было в бутылке, но, ах, Марилла, когда я увидела, какого странного цвета
стали мои волосы, уверяю вас, я раскаялась в том, что была дурной. И я
продолжаю раскаиваться с тех самых пор.
— Ну, надеюсь, что ты раскаешься с успехом, —
сказала Марилла сурово, — и что ты, наконец, видишь, куда может завести
тщеславие. Ума не приложу, что теперь делать. Наверное, первым делом надо их
как следует вымыть и посмотреть, поможет ли это.
Последовав этому совету, Аня вымыла волосы с мылом и при
этом терла их усерднейшим образом, но с тем же успехом она могла бы оттирать их
естественный рыжий цвет. Торговец, очевидно, говорил правду, когда утверждал,
что краска не смывается, хотя в других отношениях его правдивость можно было
поставить под сомнение.
— Ах, Марилла, что же делать? — спросила Аня в
слезах. — Я никогда не смогу загладить свой проступок. Люди уже почти
забыли о других моих ошибках — о болеутоляющем пироге, и о том, как я нечаянно
напоила Диану, и как набросилась на миссис Линд. Но этого они никогда не
забудут. Сочтут, что я не заслуживаю уважения. Ах, Марилла, "когда обмана
сеть раскинуть мы хотим, грозит нам в ней запутаться самим". Это стихи, но
это правда. И ох как будет смеяться Джози Пай! Марилла, я не в состоянии встретиться
лицом к лицу с Джози Пай. Я несчастнейшая девочка на всем острове Принца
Эдуарда.
Анины страдания продолжались неделю. Все это время она не
выходила из дома и каждый день мыла голову. Диана была единственной посвященной
в роковую тайну, но она торжественно обещала никогда никому не говорить об
этом, и можно с уверенностью утверждать, что слово свое она сдержала. В конце
недели Марилла сказала решительно:
— Это бесполезно, Аня. Краска на редкость прочная.
Волосы придется отрезать, выхода нет. Не можешь же ты выйти в таком виде на
улицу.
У Ани задрожали губы, но она осознала горькую правду слов
Мариллы. Со вздохом отчаяния она пошла за ножницами.
— Пожалуйста, отрежьте их сразу, Марилла, и все будет
кончено. Ах, сердце мое разбито. Это такое неромантичное несчастье. В книжках
героини теряют волосы во время тяжелой болезни или продают их, чтобы потратить
деньги на доброе дело. Я уверена, что в подобном случае мне не было бы и
вполовину так тяжело расстаться с волосами, как сейчас. Но нет никакого
утешения для того, кому приходится отрезать волосы из-за того, что он выкрасил
их в отвратительный цвет, правда? Я собираюсь плакать все время, пока вы будете
меня стричь, если, конечно, это вам не мешает. Это так трагично!
Действительно, Аня горько плакала, но позднее, когда она
поднялась к себе наверх и взглянула в зеркало, на лице ее изобразилось
отчаяние. Марилла добросовестно выполнила свою задачу, так как оказалось
необходимым срезать волосы до самых корней. Результат оказался не совсем к
лицу, если употребить самое мягкое выражение. Аня торопливо повернула зеркало к
стене.
— Ни разу, ни разу не взгляну на себя, пока волосы не
вырастут, — воскликнула она с чувством. Потом неожиданно снова повернула
зеркало к себе. — Да, буду смотреть. И это будет мне наказанием за то, что
я была такой скверной. Буду смотреть в зеркало каждый раз, как войду в комнату,
чтобы увидеть, какая я страшная. И даже не буду пытаться вообразить, что это не
так. Я никак не предполагала, что горжусь своими волосами, но теперь знаю, что
так оно и было, потому что хоть они и рыжие, но ведь они были такие длинные,
густые, вьющиеся. Боюсь, что скоро и с моим носом что-нибудь случится.
Анина остриженная голова произвела сенсацию в школе в следующий
понедельник, но, к ее огромному облегчению, о настоящей причине не догадался
никто, даже Джози Пай, которая тем не менее не преминула сообщить Ане, что
выглядит она как огородное пугало.
— Я ничего не ответила, когда Джози мне это
сказала, — доверительно сообщила Аня в тот вечер Марилле, лежавшей на
диване после сильного приступа головной боли, — потому что сочла это
частью наказания, которое я должна смиренно перенести. Тяжело, когда тебе
говорят, что ты похожа на огородное пугало, и мне так хотелось что-нибудь на
это ответить. Но я этого не сделала. Я просто бросила на нее презрительный
взгляд, а потом простила ее. Чувствуешь себя очень добродетельным, когда
прощаешь других, не правда ли? Я намерена впредь посвятить все мои силы тому,
чтобы стать хорошей, и никогда больше не буду пытаться стать красивой.
Действительно, лучше быть хорошей! Я знаю это, но иногда трудно во что-то
поверить, даже если об этом знаешь. Я в самом деле хочу быть хорошей, Марилла,
как вы, миссис Аллан и миссис Стейси, и стать вашей гордостью, когда вырасту.
Диана советует, когда у меня начнут отрастать волосы, носить на голове черную
бархатную ленточку с бантиком с одной стороны. Она говорит, что мне очень
пойдет. Это будет так романтично. Но, может быть, я слишком много говорю,
Марилла? Может быть, от этого у вас сильнее болит голова?
— Мне уже лучше. Но после обеда было просто ужасно. Эти
головные боли становятся все сильнее с каждым разом. Надо будет посоветоваться
с доктором. А что до твоей болтовни, мне она не мешает… я к ней привыкла.
Это означало, что Марилла любит ее слушать.
|
