XIV
— Однако, мне пора винтить… Меня ждут, — сказал
Лаевский. — Прощайте, господа.
— И я с тобой, погоди, — сказала Надежда Федоровна
и взяла его под руку.
Они простились с обществом и пошли. Кирилин тоже простился,
сказал, что ему по дороге, и пошел рядом с ними.
«Что будет, то будет… — думала Надежда Федоровна. —
Пусть…»
Ей казалось, что все нехорошие воспоминания вышли из ее
головы и идут в потемках рядом с ней и тяжело дышат, и она сама, как муха,
попавшая в чернила, ползет через силу по мостовой и пачкает в черное бок и руку
Лаевского. Если Кирилин, думала она, сделает что-нибудь дурное, то в этом будет
виноват не он, а она одна. Ведь было время, когда ни один мужчина не
разговаривал с нею так, как Кирилин, и сама она порвала это время, как нитку, и
погубила его безвозвратно — кто же виноват в этом? Одурманенная своими
желаниями, она стала улыбаться совершенно незнакомому человеку только потому,
вероятно, что он статен и высок ростом, в два свидания он наскучил ей, и она
бросила его, и разве поэтому, — думала она теперь, — он не имеет
права поступить с нею, как ему угодно?
— Тут, голубка, я с тобой прощусь, — сказал
Лаевский, останавливаясь. — Тебя проводит Илья Михайлыч.
Он поклонился Кирилину и быстро пошел поперек бульвара,
прошел через улицу к дому Шешковского, где светились окна, и слышно было затем,
как он стукнул калиткой.
— Позвольте мне объясниться с вами, — начал
Кирилин. — Я не мальчишка, не какой-нибудь Ачкасов или Лачкасов, Зачкасов…
Я требую серьезного внимания!
У Надежды Федоровны сильно забилось сердце. Она ничего не
ответила.
— Вашу резкую перемену в обращении со мной я объяснял
сначала кокетством, — продолжал Кирилин, — теперь же вижу, что вы
просто не умеете обращаться с порядочными людьми. Вам просто хотелось поиграть
мной, как с этим мальчишкой армянином, но я порядочный человек и требую, чтобы
со мной поступали, как с порядочным человеком. Итак, я к вашим услугам…
— У меня тоска… — сказала Надежда Федоровна и заплакала
и, чтобы скрыть слезы, отвернулась.
— У меня тоже тоска, но что же из этого следует?
Кирилин помолчал немного и сказал отчетливо, с расстановкой:
— Я повторяю, сударыня, что если вы не дадите мне
сегодня свидания, то сегодня же я сделаю скандал.
— Отпустите меня сегодня, — сказала Надежда
Федоровна и не узнала своего голоса, до такой степени он был жалобен и тонок.
— Я должен проучить вас… Извините за грубый тон, но мне
необходимо проучить вас. Да-с, к сожалению, я должен проучить вас. Я требую два
свидания: сегодня и завтра. Послезавтра вы совершенно свободны и можете идти на
все четыре стороны с кем вам угодно. Сегодня и завтра.
Надежда Федоровна подошла к своей калитке и остановилась.
— Отпустите меня! — шептала она, дрожа всем телом
и не видя перед собою в потемках ничего, кроме белого кителя. — Вы правы,
я ужасная женщина… я виновата, но отпустите… Я вас прошу… — она дотронулась до
его холодной руки и вздрогнула, — я вас умоляю…
— Увы! — вздохнул Кирилин. — Увы! Не в моих
планах отпускать вас, я только хочу проучить вас, дать понять, и к тому же,
мадам, я слишком мало верю женщинам.
— У меня тоска…
Надежда Федоровна прислушалась к ровному шуму моря,
поглядела на небо, усыпанное звездами, и ей захотелось скорее покончить всё и
отделаться от проклятого ощущения жизни с ее морем, звездами, мужчинами,
лихорадкой…
— Только не у меня дома… — сказала она холодно. —
Уведите меня куда-нибудь.
— Пойдемте к Мюридову. Самое лучшее.
— Где это?
— Около старого вала.
Она быстро пошла по улице и потом повернула в переулок,
который вел к горам. Было темно. Кое-где на мостовой лежали бледные световые
полосы от освещенных окон, и ей казалось, что она, как муха, то попадает в
чернила, то опять выползает из них на свет. Кирилин шел за нею. На одном месте
он споткнулся, едва не упал и засмеялся.
«Он пьян… — подумала Надежда Федоровна. — Всё равно…
всё равно… Пусть».
Ачмианов тоже скоро простился с компанией и пошел вслед за
Надеждой Федоровной, чтобы пригласить ее покататься на лодке. Он подошел к ее
дому и посмотрел через палисадник: окна были открыты настежь, огня не было.
— Надежда Федоровна! — позвал он.
Прошла минута. Он опять позвал.
— Кто там? — послышался голос Ольги.
— Надежда Федоровна дома?
— Нету. Еще не приходила.
«Странно… Очень странно, — подумал Ачмианов, начиная
чувствовать сильное беспокойство. — Она пошла домой…»
Он прошелся по бульвару, потом по улице и заглянул в окна к
Шешковскому. Лаевский без сюртука сидел у стола и внимательно смотрел в карты.
— Странно, странно… — пробормотал Ачмианов, и при
воспоминании об истерике, которая была с Лаевским, ему стало стыдно. —
Если она не дома, то где же?
Он опять пошел к квартире Надежды Федоровны и посмотрел на
темные окна.
«Это обман, обман…» — думал он, вспоминая, что она же сама,
встретясь с ним сегодня в полдень у Битюговых, обещала вместе кататься вечером
на лодке.
Окна в том доме, где жил Кирилин, были темны, и у ворот на
лавочке сидел городовой и спал. Ачмианову, когда он посмотрел на окна и на
городового, стало всё ясно. Он решил идти домой и пошел, но очутился опять
около квартиры Надежды Федоровны. Тут он сел на лавочку и снял шляпу, чувствуя,
что его голова горит от ревности и обиды.
В городской церкви били часы только два раза в сутки: в
полдень и в полночь. Вскоре после того, как они пробили полночь, послышались
торопливые шаги.
— Значит, завтра вечером опять у Мюридова! —
услышал Ачмианов и узнал голос Кирилина. — В восемь часов. До свиданья-с!
Около палисадника показалась Надежда Федоровна. Не замечая,
что на лавочке сидит Ачмианов, она прошла тенью мимо него, отворила калитку и,
оставив ее отпертою, вошла в дом. У себя в комнате она зажгла свечу, быстро
разделась, но не легла в постель, а опустилась перед стулом на колени, обняла
его и припала к нему лбом.
Лаевский вернулся домой в третьем часу.
|
