XIII
Лаевский получил две записки; он развернул одну и прочел:
«Не уезжай, голубчик мой».
«Кто бы это мог написать? — подумал он. — Конечно,
не Самойленко… И не дьякон, так как он не знает, что я хочу уехать. Фон Корен
разве?»
Зоолог нагнулся к столу и рисовал пирамиду. Лаевскому
показалось, что глаза его улыбаются.
«Вероятно, Самойленко проболтался…» — подумал Лаевский.
На другой записке тем же самым изломанным почерком с
длинными хвостами и закорючками было написано: «А кто-то в субботу не уедет».
«Глупое издевательство, — подумал Лаевский. —
Пятница, пятница…»
Что-то подступило у него к горлу. Он потрогал воротничок и
кашлянул, но вместо кашля из горла вырвался смех.
— Ха-ха-ха! — захохотал он. — Ха-ха-ха! «Чему
это я?» — подумал он. — Ха-ха-ха!
Он попытался удержать себя, закрыл рукою рот, но смех давил
ему грудь и шею, и рука не могла закрыть рта.
«Как это, однако, глупо! — думал он, покатываясь со
смеху. — Я с ума сошел, что ли?»
Хохот становился все выше и выше и обратился во что-то
похожее на лай болонки. Лаевский хотел встать из-за стола, но ноги его не
слушались и правая рука как-то странно, помимо его воли, прыгала по столу,
судорожно ловила бумажки и сжимала их. Он увидел удивленные взгляды, серьезное
испуганное лицо Самойленка и взгляд зоолога, полный холодной насмешки и
гадливости, и понял, что с ним истерика.
«Какое безобразно, какой стыд, — думал он, чувствуя на
лице теплоту от слез… — Ах, ах, какой срам! Никогда со мною этого не было…»
Вот взяли его под руки и, поддерживая сзади голову, повели
куда-то; вот стакан блеснул перед глазами и стукнул по зубам, и вода пролилась
на грудь; вот маленькая комната, посреди две постели рядом, покрытые чистыми,
белыми, как снег, покрывалами. Он повалился на одну постель и зарыдал.
— Ничего, ничего… — говорил Самойленко. — Это
бывает… Это бывает…
Похолодевшая от страха, дрожа всем телом и предчувствуя
что-то ужасное, Надежда Федоровна стояла у постели и спрашивала:
— Что с тобой? Что? Ради бога говори…
«Не написал ли ему чего-нибудь Кирилин?» — думала она.
— Ничего… — сказал Лаевский, смеясь и плача. —
Уйди отсюда… голубка.
Лицо его не выражало ни ненависти, ни отвращения: значит, он
ничего не знает; Надежда Федоровна немного успокоилась и пошла в гостиную.
— Не волнуйтесь, милая! — сказала ей Марья
Константиновна, садясь рядом и беря ее за руку. — Это пройдет. Мужчины так
же слабы, как и мы, грешные. Вы оба теперь переживаете кризис… это так понятно!
Ну, милая, я жду ответа. Давайте поговорим.
— Нет, не будем говорить… — сказала Надежда Федоровна,
прислушиваясь к рыданиям Лаевского. — У меня тоска… Позвольте мне уйти.
— Что вы, что вы, милая! — испугалась Марья
Константиновна. — Неужели вы думаете, что я отпущу вас без ужина? Закусим,
тогда и с богом.
— У меня тоска… — прошептала Надежда Федоровна и, чтобы
не упасть, взялась обеими руками за ручку кресла.
— У него родимчик! — сказал весело фон Корен,
входя в гостиную, но, увидев Надежду Федоровну, смутился и вышел.
Когда кончилась истерика, Лаевский сидел на чужой постели и
думал:
«Срам, разревелся, как девчонка! Должно быть, я смешон и
гадок. Уйду черным ходом… Впрочем, это значило бы, что я придаю своей истерике
серьезное значение. Следовало бы ее разыграть в шутку…»
Он посмотрелся в зеркало, посидел немного и вышел в
гостиную.
— А вот и я! — сказал он, улыбаясь; ему было
мучительно стыдно, и он чувствовал, что и другим стыдно в его
присутствии. — Бывают же такие истории, — сказал он, садясь. —
Сидел я и вдруг, знаете ли, почувствовал страшную колющую боль в боку… невыносимую,
нервы не выдержали и… и вышла такая глупая штука. Наш нервный век, ничего не
поделаешь!
За ужином он пил вино, разговаривал и изредка, судорожно
вздыхал, поглаживал себе бок, как бы показывая, что боль еще чувствуется. И
никто, кроме Надежды Федоровны, не верил ему, и он видел это.
В десятом часу пошли гулять на бульвар. Надежда Федоровна,
боясь, чтобы с нею не заговорил Кирилин, всё время старалась держаться около
Марии Константиновны и детей. Она ослабела от страха и тоски и, предчувствуя
лихорадку, томилась и еле передвигала ноги, но не шла домой, так как была
уверена, что за нею пойдет Кирилин или Ачмианов, или оба вместе. Кирилин шел
сзади, рядом с Никодимом Александрычем, и напевал вполголоса:
— Я игра-ать мной не позво-олю! Не позво-олю!
С бульвара повернули к павильону и пошли по берегу и долго
смотрели, как фосфорится море. Фон Корен стал рассказывать, отчего оно
фосфорится.
|
