|
|
Явление XVI
Те же и Жевакин , в сопровождении девчонки
.
Жевакин (девчонке) . Пожалуйста, душенька,
почисть меня… Пыли-то, знаешь, на улице попристало немало. Вон там, пожалуйста,
сними пушинку. (Поворачивается.) Так! спасибо, душенька. Вот еще,
посмотри, там как будто паучок лазит! а на подборах-то сзади ничего нет?
Спасибо, родимая! Вон тут еще, кажется. (Гладит рукою рукав фрака и
поглядывает на Анучкина и Ивана Павловича.) Суконцо-то ведь аглицкое! Ведь
каково носится! В девяносто пятом году, когда была эскадра наша в Сицилии,
купил я его еще мичманом и сшил с него мундир; в восемьсот первом, при Павле
Петровиче, я был сделан лейтенантом, — сукно было совсем новешенькое; в
восемьсот четырнадцатом сделал экспедицию вокруг света, и вот только по швам
немного поистерлось; в восемьсот пятнадцатом вышел в отставку, только
перелицевал: я уж десять лет ношу — до сих пор почти что новый. Благодарю,
душенька, м… раскрасоточка! (Делает ей ручку и, подходя к зеркалу, слегка
взъерошивает волосы.)
Анучкин . А как, позвольте узнать, Сицилия… вот вы
изволили сказать: Сицилия, — хорошая это земля Сицилия?
Жевакин . А, прекрасная! Мы тридцать четыре дня там
пробыли; вид, я вам доложу, восхитительный! эдакие горы, эдак деревцо
какое-нибудь гранатное, и везде италианочки, такие розанчики, так вот и хочется
поцеловать.
Анучкин . И хорошо образованны?
Жевакин . Превосходным образом! Так образованные, как
вот у нас только графини разве. Бывало, пойдешь по улице — ну, русский
лейтенант… Натурально, здесь эполеты (показывает на плеча) , золотое
шитье… и эдак красоточки черномазенькие, у них ведь возле каждого дома
балкончики, и крыши, вот как этот пол, совершенно плоски. Бывало, эдак
смотришь, и сидит эдакой розанчик… Ну, натурально, чтобы не ударить лицом в
грязь… (Кланяется и размахивает рукою.) И она эдак только. (Делает
рукою движение.) Натурально, одета: здесь у ней какая-нибудь тафтица,
шнуровочка, дамские разные сережки… ну, словом, такой лакомый кусочек…
Анучкин . А как, позвольте еще вам сделать
вопрос, — на каком языке изъясняются в Сицилии?
Жевакин . А натурально, все на французском.
Анучкин . А что барышни решительно говорят
по-французски?
Жевакин . Все-с решительно. Вы даже, может быть, Не
поверите тому, что я вам доложу: мы жили тридцать четыре дня, и по все это
время ни одного слова я не слыхал от них по-русски.
Анучкин . Ни одного слова?
Жевакин . Ни одного слова. Я не говорю уже о дворянах
и прочих синьорах, то есть разных ихних офицерах; но возьмите нарочно простого
тамошнего мужика, который перетаскивает на шее всякую дрянь, попробуйте скажите
ему: «Дай, братец, хлеба», — не поймет, ей-богу не поймет; а скажи
по-французски: «Dateci del pane» или «portate vino»[1] — поймет, и побежит, и точно принесет.
Иван Павлович . А любопытная, однако ж, как я вижу,
должна быть земля эта Сицилия. Вот вы сказали — мужик: что мужик, как он? так
ли совершенно, как я русский мужик, широк в плечах и землю пашет, или нет?
Жевакин . Не могу вам сказать: не заметил, пашут или
нет, а вот насчет нюханья табаку, так я вам доложу, что все не только нюхают, а
даже за губу-с кладут. Перевозка тоже очень дешева; там все почти вода и везде
гондолы… Натурально, сидит эдакая италианочка, такой розанчик, одета:
манишечка, платочек… С нами были и аглицкие офицеры; ну, народ, так же как и
наши, — моряки; и сначала, точно, было очень странно: не понимаешь друг
друга, но потом, как хорошо обознакомились, начали свободно понимать: покажешь,
бывало, эдак на бутылку или стакан — ну, тотчас и знает, что это значит выпить;
приставишь эдак кулак ко рту и скажешь только губами: паф-паф — знает: трубку
выкурить. Вообще, я вам доложу, язык довольно легкий, наши матросы в три дни
каких-нибудь стали совершенно понимать друг друга.
Иван Павлович . А преинтересная, как вижу, жизнь в
чужих краях. Мне очень приятно сойтись с человеком бывалым. Позвольте узнать: с
кем имею честь говорить?
Жевакин . Жевакин-с, лейтенант в отставке. Позвольте
с своей стороны тоже спросить: с кем-с имею счастье изъясняться?
Иван Павлович . В должности экзекутора, Иван Павлович
Яичница.
Жевакин (недослышав) . Да, я тоже перекусил.
Дороги-то, знаю, впереди будет довольно, а время холодновато: селедочку съел с
хлебцем.
Иван Павлович . Нет, кажется, вы не так поняли: это
фамилия моя —Яичница.
Жевакин (кланяясь) . Ах, извините! я немножко
туговат на ухо. Я, право, думал, что вы изволили сказать, что покушали яичницу.
Иван Павлович . Да что делать? я хотел было уже
просить генерала, чтобы позволил называться мне Яичницын, да свои отговорили:
говорят, будет похоже на «собачий сын».
Жевакин . А это, однако ж, бывает. У нас вся третья
эскадра, все офицеры и матросы, — все были с престранными фамилиями:
Помойкин, Ярыжкин, Перепреев, лейтенант. А один мичман, и даже хороший мичман,
был по фамилии просто Дырка. И капитан, бывало: «Эй ты, Дырка, поди сюда!» И,
бывало, над ним всегда пошутишь. «Эх ты, дырка эдакой!» — говоришь, бывало,
ему.
Слышен в сенях звонок. Фекла бежит через комнату
отворять.
Яичница . А, здравствуй, матушка!
Жевакин . Здравствуй; как живешь, душа моя?
Анучкин . Здравствуйте, матушка Фекла Ивановна.
Фекла (бежит впопыхах) . Спасибо, отцы мои!
Здорова, здорова. (Отворяет дверь.)
В сенях раздаются голоса: «Дома?» — «Дома». Потом
несколько почти неслышных слов, на которые Фекла отвечает с досадою: «Смотри ты
какой!»
|
