 Увеличить |
7. В СОРОК ВОСЕМЬ
ЧАСОВ ЧЕРЕЗ СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ
Средиземное
море, лазурное море, «Великое море» иудеев, море греков, «mare nostrum»[21] римлян, с
побережьями, утопавшими в зелени апельсинных рощ, алоэ, кактусов, морских
сосен, овеянное чистым морским воздухом, напоенным благоуханием миртов, в
окружении высоких гор, но подверженное вулканическим извержениям, оно поистине
является полем битвы, где Нептун и Плутон извечно оспаривают власть над миром.
Тут, на этих берегах, в этих водах, говорит Мишле, в этом климате, лучшем на
земле, человек черпает новые силы.
Но как
бы прекрасно ни было Средиземное море, я мог лишь окинуть беглым, взглядом этот
водный бассейн, поверхность которого занимает два миллиона квадратных
километров. Я не мог даже обратиться с расспросами к капитану Немо, потому что
этот удивительный человек ни разу не показался за все время нашего
молниеносного прохождения через Средиземное море. Думаю, что «Наутилус» прошел
под водами этого моря около шестисот лье, покрыв это пространство в двое суток.
Мы отошли от берегов Греции 16 февраля, а 18 февраля, с восходом солнца,
миновали Гибралтарский пролив.
Я
понимал, что капитану Немо не по душе Средиземное море, со всех сторон
окруженное той землей, от которой он бежал. Слишком много воспоминаний, если не
сожалений, будили в нем его лазурные воды, его легкие ветры. Тут не было той
свободы в выборе пути, той полной независимости, какую он обретал в океанских
просторах. «Как и «Наутилусу», ему было тесно в пространстве, замкнутом между
берегами Африки и Европы, столь сближенными под этими широтами.
Мы шли
со скоростью двадцати пяти миль в час.
Не приходится
говорить, что Нед Ленд, к великому огорчению, должен был отказаться от своего
намерения нынче же бежать с судна. При скорости «Наутилуса» от двенадцати до
тринадцати метров в секунду нельзя было воспользоваться шлюпкой. В таких
условиях бежать было так же безрассудно, как выскочить на ходу из вагона
курьерского поезда. Кстати сказать, «Наутилус» всплывал на поверхность только
ночью, чтобы запастись свежим воздухом, а остальное время шел, следуя
показаниям компаса и лага.
Итак,
Средиземное море промелькнуло передо мной, как проносится пейзаж перед глазами
пассажира курьерского поезда. Короче говоря, мне открывались далекие горизонты,
а все остальное, более близкое, ускользало из поля зрения. Все же нам с
Конселем удалось наблюдать некоторых средиземноморских рыб, сильные плавники
которых позволяли им плыть короткое время вровень с «Наутилусом». Мы проводили
многие часы в салоне, сидя у окна. И наши беглые заметки позволяют мне сделать
краткий обзор ихтиофауны Средиземного моря.
Рыбы, во
множестве населяющие Средиземное море, в большинстве своем ускользнули от моего
внимания, иных я видел лишь мельком, но все же некоторых мне удалось наблюдать
достаточно. Поэтому позвольте мне, описывая их, придерживаться совершенно
фантастической классификации, которая все же вернее всего воспроизведет всю
непосредственность моих впечатлений.
В
глубинных водах, в полосе яркого света, падавшего от прожектора, извивались
миноги в метр длиной, которые водятся почти во всех морях обоих полушарий.
Длиннорылые скаты до пяти футов в ширину, белобрюхие, с пятнами на
пепельно-серой спине, расстилались по воде словно платки, унесенные течением.
Прочие скаты проносились с такой быстротой, что я не мог заключить, оправдывают
ли они свое название морских орлов, которое им дали древние греки, или же они
заслуживают прозвищ – крысы, жабы, летучие мыши, – которые им присвоили нынешние
рыбаки. Собачьи акулы длиною в двенадцать футов, особенно опасные для
водолазов, состязались в скорости со скатами.
Морские
лисицы, не менее восьми футов в длину, известные тонкостью обоняния, проносились
словно синеватые тени. Дорады из семейства морских карасей, достигавшие в длину
тридцати сантиметров, щеголяли своим серебристо-лазоревым одеянием с
поперечными полосками, отчетливо выступавшими на темном фоне плавников. Рыба
эта с золотистыми бровями над глазницами посвящена древними Венере. Этот
драгоценный вид морских карасей не брезгует ни солеными, ни пресными водами. Он
населяет реки, озера, океаны, осваивается во всех климатах, выносит любую
температуру. Вид этот восходит к прежним геологическим периодам земли и поныне
сохраняет свою первозданную красоту.
Великолепные
осетры длиною в девять-десять метров проносились вслед им, ударяя могучими хвостами
в хрустальные стекла, и мы любовались их голубоватой спиной в коричневых
пятнышках; осетры схожи с акулами, но уступают им в силе и встречаются во всех
морях; весною они вступают в борьбу с течением Волги, Дуная, По, Рейна, Луары и
Одера; они питаются сельдью, семгой, треской,[22]
несмотря на то, что осетры принадлежат к классу хрящевых рыб, мясо их очень
нежное; их едят в свежем виде, вялеными, маринованными и копчеными; некогда
осетры подавались с большой торжественностью к столу Лукулла. Но из всех
обитателей Средиземного моря лучше всего мне довелось познакомиться, – в
то время как «Наутилус» всплывал на поверхность, – с представителями
шестьдесят третьего рода костистых рыб. Это были тунцы, у которых спина
иссиня-черного цвета, брюхо покрыто серебристой чешуей, а спинные плавники
отливают золотом. Говорят, что тунцы сопутствуют судам, укрываясь в их
прохладной тени от палящих лучей тропического солнца; и они не опровергали
молву, сопровождая наше судно, как некогда сопровождали корабли Лаперуза. В
течение многих часов соревновались они в скорости с «Наутилусом». Я не мог
вдоволь наглядеться на этих животных, как нельзя лучше приспособленных для
быстрого передвижения: у них маленькая голова, гладкое и веретенообразное тело,
у иных оно достигает трех метров в длину; у них необыкновенно сильные грудные
плавники, а хвостовой плавник раздвоен вилообразно. Тунцы плыли треугольником,
как некоторые перелетные птицы, которым они не уступают в быстроте, что дало
основание древним говорить, якобы этим рыбам хорошо известны правила геометрии
и стратегии. Однако ничто не спасает их от сетей провансальцев, которые ценят
тунца не менее, чем ценили его жители древней Пропонтиды и Рима, и драгоценные
животные тысячами погибают в сетях марсельцев.
Попробую
назвать тех рыб Средиземного моря, которых нам с Конселем посчастливилось
наблюдать более основательно: мимо нас проплывали голубоватые электрические
угри;[23]
извивались змееобразные мурены в три-четыре метра длиною, раскрашенные в
зеленые, голубые и желтые цвета; а там шли мерланы длиною в три фута, печень
которых считается изысканным блюдом; лентовидные цеполы, напоминавшие стебли
водорослей; проносились триглы, – которым поэты дали прелестное название
«рыба-лира», а моряки – прозвище морской петух, – несколько напоминавшие
видом своего рыльца лиру древнего Гомера; а дальше – триглы-ласточки плыли с
быстротой птиц, чему они и обязаны своим названием; красноголовые морские
судаки показывали свой спинной плавник, разукрашенный нитевидными придатками; а
там шла сельдь-железница, испещренная черными, серыми, коричневыми, голубыми, желтыми,
зелеными пятнами, чувствительная к серебряному звону колокольчиков;
блистательные камбалы-тюрбо, настоящие морские фазаны ромбоидальной формы, с
желтыми плавниками, сплошь в коричневых точках, верхняя часть боков у них
окрашена в коричневые и желтые тона, что придает им вид мрамора. Наконец,
проплыли стаи прелестных барбулек, этих райских птиц океана. Римляне платили по
десять тысяч сестерций за одну такую рыбу! Им доставляло удовольствие наблюдать,
как, умирая, рыба постепенно теряла свою окраску горной киновари и становилась
мертвенно бледной.
И если
мне не удалось наблюдать ската-мирале, спинорогов, скалозубов, морских коньков,
морских оскалов, морских собачек, султанок, губанов, летучек, анчоусов, морских
карасей, камбаловых большеглазых спаров, морскую иглу – словом, всех главных
представителей, населяющих Атлантический океан и Средиземное море, то причиной
тому головокружительная скорость хода, которую развил «Наутилус», проходя по
водам самого продуктивного водоема в мире.
Что
касается морских млекопитающих, то, когда мы шли в виду Адриатического моря,
нам встретились два или три кашалота из семейства кашалотовых, с одним спинным
плавником; несколько дельфинов, характерных для Средиземного моря, – у них
передняя часть головы разлинована тонкими светлыми полосками; я видел мельком
не менее двенадцати тюленей-белобочек длиной в три метра, с белым животом и
черной шерстью, прозванных монахами и, верно, напоминавших доминиканцев.
Консель
успел разглядеть черепаху с панцирем шириной в шесть футов, вдоль которого
выступали три гребня, или ребра. Я пожалел, что не удалось увидеть это
пресмыкающееся, которое, по словам Конселя, видимо, представляло собою редкий
вид черепахи. Я же заметил лишь несколько черепах-какуанов с удлиненным спинным
щитом.
Что
касается зоофитов, я мог полюбоваться всего лишь несколько минут изумительной
оранжевой галеолярией, прилипшей к оконному стеклу правого борта, –
сифонофорой, снабженной ветвистыми щупальцами, веточки которой переплетались в
столь тонком узоре, что никакой паук не мог бы сплести подобного кружева. К
сожалению, я не мог выловить этот замечательный экземпляр. Вероятно, мне вовсе
не удалось бы увидеть зоофитов в Средиземном море, если б «Наутилус» вечером
шестнадцатого числа вдруг не умерил скорость хода. И вот при каких обстоятельствах.
Мы шли
между Сицилией и берегом Туниса. В этом узком пространстве, между мысом Бон и
Мессинским проливом, морское дно неожиданно поднимается на большую высоту.
Образуется настоящий горный хребет, едва прикрытый водным слоем, в толщу метров
семнадцать, между тем как по обеим сторонам этой возвышенности дно опускается
до ста семидесяти метров под уровнем моря. Поэтому «Наутилус» вынужден был
маневрировать, чтобы не натолкнуться на этот подводный барьер.
Я указал
Конселю на карте Средиземного моря то место, где проходит гряда подводных
рифов.
– С
позволения господина профессора, – сказал Консель, – это ж настоящий
перешеек, соединяющий Европу с Африкой!
– Да,
друг мой, – отвечал я, – исследования Смита показали, что некогда эти
материки соединялись между мысом Бон и мысом Фарина узкой полоской земли.
– Охотно
верю, – сказал Консель.
– Думаю, –
продолжал я, – что подобный барьер некогда существовал между Гибралтаром и
Суэтой, и в геологическую эпоху он совершенно замыкал собою вход в Средиземное
море.
– Э,
э! – сказал Консель. – А что, ежели этот перешеек во время
вулканического извержения опять поднимется на поверхность вод?
– Навряд
ли, Консель!
– Пусть
господин профессор позволит мне закончить мою мысль. Я хочу сказать, что, случись
нечто подобное, господин Лессепс огорчился бы. Сколько труда стоит ему его
затея прорыть перешеек!
– Согласен
с тобою, Консель. Но, повторяю, в наше время нечто подобное случиться не может.
Сила внутреннего огня Земли постепенно ослабевает. Вулканы, столь многочисленные
в первые дни мироздания, мало-помалу угасают. Внутренний жар уменьшается,
температура глубинных слоев земной коры из века в век понижается в ущерб нашей
планете, ибо теплота – источник жизни!
– А
солнце…
– Солнца
недостаточно, Консель! Может ли оно вернуть теплоту охладевшему телу?
– Не
думаю…
– Итак,
друг мой, когда-нибудь и наша планета превратится в охладевшее тело. Станет необитаемой,
как необитаема Луна, давно уже утратившая свою жизненную теплоту.
– И
произойдет это через сколько же веков? – спросил Консель.
– Через
сотни тысячелетий, друг мой!
– Э,
э! – отвечал Консель. – Времени достаточно, чтобы закончить наше
подводное путешествие! Вот только бы Нед Ленд не испортил дела!
И
Консель, успокоенный моим сообщением, принялся за свои научные занятия,
пользуясь тем, что рельеф дна вынуждал наше судно идти средним ходом.
Там, на
скалах вулканического происхождения, распустился целый цветник живой флоры:
губки, голотурии, прозрачные, как стекло, ктенофоры-цидиппы с красноватыми
щупальцами и слегка фосфоресцирующие, ктенофоры-бероэ, известные под названием
морских огурчиков, отливающие всеми цветами солнечного спектра, способные
передвигаться морские лилии-коматулы, достигающие высоты до одного метра и
окрашивающие воды в пурпур. Необыкновенной красоты морские лилии-эвриалии с
древовидно-ветвящимися лучами, павонии на длинных стеблях, множество различных
видов съедобных морских ежей и зеленых актиний с коричневым диском, скрытым под
густой шевелюрой оливковых щупалец.
Внимание
Конселя было обращено главным образом на моллюсков и членистоногих. И, хотя
номенклатура их несколько суховата, я не хочу обижать моего спутника, не
упомянув результаты его собственных наблюдений.
Из
представителей моллюсков он упоминает многочисленных двустворчатых моллюсков-спондилов
– «ослиное копыто», громоздящихся один на другого, треугольных донаций, трезубчатых
стеклушек с прозрачными раковинами, оранжевых голых моллюсков-плевробранхий, яйцевидок,
испещренных или усеянных зеленоватыми точками, аплизий, известных также под
названием морских зайцев, скоблюшек; упомянуты и мясистые ацеры, характерные
для Средиземного моря, морское ушко-галиотис, раковина которого производит
драгоценный перламутр, морские гребешки, аномии, которых в Лангедоке, говорят,
предпочитают устрицам, столь излюбленные марсельцами кловисы, несколько
двустворчаток, в изобилии водящихся у берегов Северной Америки и составляющих
предмет широкого потребления в Нью-Йорке, морские гребешки с раковинами
различной расцветки, морские финики-литодомусы, забившиеся в свои норы, вкусом
напоминающие перец, венерикардии рубчатые, у которых раковина снабжена выпуклой
верхушкой и выступающими ребрами, цинтии, покрытые алыми бугорками, карпиарии с
загнутыми концами раковины, похожие на гондолы, венценосные феролы, атланты с
улитковидной раковиной, серые фетиды в своей бахромчатой мантии с белыми
пятнами, голожаберники-эолисы, похожие на маленьких слизняков, каволины,
ползающие на спине, аурикулы, рыжеватые скалярии, литорины, жантуры,
камнеточцы-петриколы, кабашоны, пандоры и т. д.
Что
касается членистых, Консель в своих записках совершенно правильно подразделил
их на шесть классов, из которых три класса включают в себя и морских животных:
ракообразных, усоногих и кольчатых червей.[24]
Класс
ракообразных подразделяется на девять отрядов. Первый отряд включает в себя десятиногих,
голова и грудь которых слита в головогрудь, прикрытую общим панцирем и несущую
пять пар ног.
Консель,
следуя нашему учителю Мильн-Эдвардсу, разделяет десятиногих на три подотряда:
короткохвостых, длиннохвостых и среднехвостых. Названия эти звучат несколько
дико, но они точны и понятны. Между короткохвостыми Консель упоминает
своеобразных крабов, лоб которых вооружен двумя расходящимися шипами,
крабов-инахусов, которые – не знаю почему – были символом мудрости у древних
греков, разные виды крабов-ламбров, видимо случайно попавших на эту подводную
скалу, потому что они обычно живут на больших глубинах.
– Ксанто,
пилумны, каляппы, – замечает Консель, – зубчатые корнеты, эбалии,
стыдливые крабы и прочие.
Консель
упоминает обыкновенных лангустов – мясо их самок высоко ценится, –
раков-медведей, гебий и все прочие виды съедобных ракообразных. Но он ничего не
говорит о семействе астацид, к которому принадлежат омары, потому что лангусты –
единственные «омары» Средиземного моря.[25]
Наконец, среди среднехвостых он заметил обыкновенных дроцин, спрятавшихся в
пеструю раковину, которую они обживают, гомоль с шишковатым лбом,
раков-отшельников, порцеллан и проч.
На этом
окончились научные труды Конселя. Ему не достало времени пополнить класс ракообразных
изучением ротоногих бокоплавов, равноногих, листоногих, усоногих, ракушковых,
или остракод, и некоторых других низших ракообразных. И чтобы закончить список
морских членистых, он почел необходимым упомянуть также класс кольчатых червей,
в который входят различные свободноживущие и сидящие в трубках кольчецы.
Но
«Наутилус», миновав горный хребет Ливийского пролива и войдя в глубокие воды, пошел,
как обычно, большим ходом. И не стало больше моллюсков, зоофитов и членистоногих!
Лишь крупные рыбы, как смутные тени, проносились мимо окон.
В ночь с
16 на 17 февраля мы вошли во второй бассейн Средиземного моря, наибольшая
глубина которого достигает трех тысяч метров. «Наутилус», повинуясь рулю
глубины, оказался в самых глубинных слоях моря.
Там, в
пучинах вод, взамен чудес природы развернулись перед моими глазами сцены волнующие
и страшные. Мы шли в той части Средиземного моря, где произошло столько морских
катастроф! Сколько кораблей потерпело тут кораблекрушений, сколько судов бесследно
исчезло между берегами Алжира и Прованса! В сравнении с обширным водным
бассейном Тихого океана Средиземное море всего лишь озеро, но озеро капризное,
воды его обманчивы. Нынче оно милостиво ласкает хрупкую тартану, которая плывет
между двойной лазурной гладью вод и небес; а завтра, разъяренное, вздыбленное
штормом, оно короткими и частыми ударами своих валов разносит в щепы самые
большие корабли.
Сколько
остовов разбитых кораблей, поверженных на дно моря, видел я во время этой
стремительной прогулки в глубинных водных слоях! Якоря, пушки, ядра, железная
оковка, лопасти винта, части машин, разбитые цилиндры, котлы без дна – останки
кораблей, покоящиеся в этих водах, – одни уже покрытые отложениями
кораллов, другие только ржавчиной.
Все эти
потерпевшие крушение корабли погибли при столкновении или разбились о подводные
скалы. Одни пошли ко дну совершенно отвесно, с уцелевшими мачтами и такелажем,
как бы окостеневшими в соленой морской воде. Казалось, они стояли на якоре в
открытом рейде, ожидая сигнала к отплытию. И когда «Наутилус», проходя мимо,
заливал их светом своего прожектора, чудилось, что вот-вот на флагштоке
взовьется флаг и корабли дадут приветственный салют! Но безмолвие и смерть
царили в этой области бедствий!
Я
заметил, что по мере приближения «Наутилуса» к Гибралтарскому проливу все чаще
встречались печальные останки, погребенные в водах Средиземного моря. Чем более
сближаются берега Африки и Европы, тем чаще происходят в этом узком
пространстве столкновения судов. Я видел тут множество железных остовов,
корпусов, фантастических развалин пароходов; одни лежали на боку, другие стояли
прямо, точно какие-то чудовищные животные. Я видел судно с пробоиной в боку, с
изогнутой трубой, с одними ступицами вместо колес; руль отделился от ахтерштевня
и болтался на железной цепи, задний планшир был изъеден морскими солями…
Страшная картина! Сколько жизней погибло при этом кораблекрушении! Сколько
жертв унесли волны! Спасся ли хоть один матрос, который мог бы рассказать об
этом несчастном случае, или море по ею пору хранит в себе страшную тайну? Не
знаю почему, но у меня мелькнула мысль, не «Атлас» ли это, бесследно
исчезнувший с людьми и грузом тому лет двадцать? Какое страшное повествование
получилось бы, если бы вскрыть тайны глубин Средиземного моря, этого необозримого
кладбища, где погребено столько богатств, где столько жизней нашло себе вечный
покой!
Но
равнодушный ко всему «Наутилус» стремил свой бег среди руин. 18 февраля около
трех часов утра мы были у входа в Гибралтарский пролив.
Тут
существуют два течения: течение верхнее, издавна известное, несущее океанские
воды в бассейн Средиземного моря, и нижнее течение, встречное, существование
которого ныне доказано наукой. И в самом деле, уровень воды в Средиземном море,
непрерывно пополняемый водами Атлантического океана и реками, впадающими в
него, должен был бы из года в год повышаться, ибо одних испарений недостаточно,
чтобы держать его в равновесии. Естественно, приходилось допустить
существование нижнего течения, которое через Гибралтарский пролив несет избыток
вод Средиземного моря в бассейн Атлантического океана.
Так оно
и оказалось. «Наутилус» воспользовался этим попутным течением и быстро прошел
через узкий пролив. На секунду мелькнули развалины храма Геркулеса,
опустившегося, по словам Плиния и Авиценны, на самое дно вместе с островом, на
котором он стоял; а несколько минут позже мы скользили уже по волнам
Атлантического океана.
|
