9
Обе мисс
Молинью, сестры вышеупомянутого лорда, не замедлили пожаловать с визитом, и
Изабелле очень понравились эти милые леди, на которых, как ей показалось,
лежала печать своеобразия. Правда, когда она поделилась этим наблюдением со
своим кузеном, он заявил, что подобное выражение к ним решительно не подходит:
в Англии наберется тысяч пятьдесят точно таких же молодых особ. Однако, хотя ее
гостьям и было отказано в своеобразии, некоторые достоинства за ними все-таки
остались – удивительная мягкость и застенчивость в обхождении и большие круглые
глаза, которые, как подумала Изабелла, походили на два озерца, два декоративных
пруда, посреди партера, усаженного геранью.
– Во
всяком случае, на здоровье им не приходится жаловаться, – отметила про
себя Изабелла, решив, что это большое достоинство: среди подруг ее детства
многие, к сожалению, были хилого сложения (от чего немало теряли), да и самой
Изабелле случалось опасаться за свое здоровье. Сестры лорда Уорбертона были уже
не первой молодости, однако сохранили яркий, свежий цвет лица и почти детскую
улыбку. Большие круглые глаза, так восхитившие Изабеллу, светились ровным
спокойствием, а облеченный в котиковый жакет стан отличался приятной
округлостью. Благожелательность переполняла их через край, так что они даже
стеснялись ее выказывать, к тому же обе, видимо, страшились нашей юной героини,
прибывшей с другого конца света, а потому изливали свое расположение к ней не
столько словами, сколько взглядами. Тем не менее они достаточно ясно выразили
надежду, что Изабелла не откажется пожаловать на завтрак в Локли, где они жили
с братом, и что впредь они будут видеться очень, очень часто. Они также
пожелали узнать, не согласится ли Изабелла приехать к ним на целые сутки:
двадцать девятого у них собирается небольшое общество, и, возможно, ей будет
приятно присоединиться к другим гостям.
– Никого
особенно интересного мы не ждем, – сказала старшая сестра. – Но, смею
надеяться, вы полюбите нас такими, какие мы есть.
– Я
уверена, мне будет очень приятно в вашем доме. Вы прелестны именно такие, как
есть, – ответила Изабелла, которая имела обыкновение не скупиться на
похвалы.
Гостьи
зарделись, а после их отъезда Ральф заметил кузине, что, если она будет
расточать подобные комплименты этим бедным девицам Молинью, они подумают, что
она решила попрактиковаться на них в ехидном остроумии: их в жизни никто не
называл прелестными.
– У
меня это вырвалось само собой, – оправдывалась Изабелла. – Как
славно, когда люди спокойны, разумны и всем довольны. Хотела бы я быть такой,
как они.
– Упаси
господь! – воскликнул Ральф с жаром.
– Непременно
постараюсь стать на них похожей, – сказала Изабелла. – Интересно взглянуть,
какие они у себя дома.
Несколькими
днями позже желание ее исполнилось: в сопровождении Ральфа и его матушки она отправилась
в Локли. Когда они туда прибыли, обе мисс Молинью сидели в просторной гостиной
(одной из многих в их доме, как выяснилось позже) среди моря блеклого ситца и
сообразно обстоятельствам были одеты в черные бархатные платья. У себя дома они
понравились Изабелле даже больше, чем в Гарденкорте. Она еще раз подивилась их
здоровому виду, и, если при первом знакомстве ей показалось, что им недостает
живости ума – немалый недостаток в ее глазах, здесь, в Локли, она признала за
ними способность к глубоким чувствам. Она провела с ними все время до ленча,
меж тем как лорд Уорбертон в другом конце гостиной беседовал с миссис Тачит.
– Неужели
ваш брат такой непримиримый радикал? – спросила Изабелла. Она знала, что
он радикал, но, питая, как мы видели, неодолимый интерес к человеческой натуре,
решила вызвать сестер на откровенность.
– О
да, он придерживается самых передовых взглядов, – сказала Милдред, младшая
сестра.
– Вместе
с тем Уорбертон очень разумен, – добавила старшая мисс Молинью.
Изабелла
перевела взгляд на противоположный конец гостиной и посмотрела на лорда Уорбертона,
который, видимо, изо всех сил старался занять миссис Тачит. Ральф, примостившийся
у камина, где полыхал огонь, отнюдь не лишний в огромной старинной зале при
прохладном английском августе, охотно отвечал на заигрывание одной из борзых.
– Вы
полагаете, он искренне их придерживается? – спросила с улыбкой Изабелла.
– Несомненно,
а как же иначе? – незамедлительно отозвалась Милдред, тогда как старшая
сестра устремила на Изабеллу удивленный взгляд.
– И
вы полагаете, он не дрогнет, когда дойдет до дела?
– До
дела?
– Я
хочу сказать… ну, например, он отдаст все это?
– Отдаст
Локли? – спросила мисс Молинью, когда снова обрела дар речи.
– Да
и все остальные свои владения – не знаю, как они называются.
Сестры
обменялись чуть ли не испуганным взглядом.
– Вы
хотите сказать… вы имеете в виду… из-за расходов? – спросила младшая
сестра.
– Пожалуй,
он сдаст один или два дома, – сказала старшая.
– Сдаст
или отдаст? – уточнила Изабелла.
– Мне
не думается, что он отдаст свою собственность, – сказала мисс Молинью-старшая.
– Так
я и знала! – воскликнула Изабелла. – Все только поза. Вам не кажется,
что это ложное положение?
Ее
собеседницы пришли в явное замешательство.
– Положение
брата? – переспросила мисс Молинью-старшая.
– Его
положение считается очень хорошим, – сказала младшая. – Он занимает
самое высокое положение в графстве.
– Право,
я, наверно, кажусь вам ужасно дерзкой, – сказала Изабелла,
воспользовавшись паузой. – Вы, конечно же, боготворите своего брата и,
возможно, даже боитесь его.
– Разумеется,
брата нельзя не уважать, – совсем просто сказала мисс Молинью.
– Он,
наверно, очень хороший человек, потому что вы обе чудо какие хорошие.
– О,
он необыкновенно добрый. Никто даже не представляет себе, сколько он делает
добра.
– Но
все знают, как много он может сделать, – добавила Милдред. – Он очень
многое может.
– О
да, о да, – согласилась Изабелла. – Правда, на его месте, я стояла бы
на смерть… я хочу сказать, стояла бы на смерть за наследие прошлого. Я
отстаивала бы его всеми силами.
– Ну
что вы! Надо быть шире… Мы всегда, с самых ранних времен, держались самых широких
взглядов.
– Что
ж, – сказала Изабелла, – у вас это отлично получается. Неудивительно,
что вам это нравится. Вы, я вижу, любите вышивать гладью?
После
ленча лорд Уорбертон повел ее осматривать дом – безупречный по благородству,
как она и ожидала, но не более того. Внутри он был очень модернизирован, и
многое, лучшее в его облике, потеряло свою первозданную прелесть. Но потом они
вышли из дому, и перед ними, подымаясь прямо из широкого полузаросшего рва,
встала величественная серая громада, отмытая капризами непогоды до нежнейших,
до самых глубоких оттенков, и тогда жилище лорда Уорбертона показалось Изабелле
сказочным замком. День был прохладный, неяркий, чувствовалось приближение
осени; слабые бледные солнечные лучи ложились на стены размытыми неровными
бликами, словно намеренно согревая те места, где острее ощущалась боль от вековых
ран. К ленчу приехал брат хозяина, викарий, и Изабелла улучила пять минут для
беседы с ним – время вполне достаточное, чтобы попытаться обнаружить истового
сына церкви и убедиться в тщетности таковой попытки. Локлийский викарий
отличался огромным ростом, атлетическим телосложением, открытым простоватым
лицом, неистовым аппетитом и склонностью к внезапным взрывам смеха. Позже Изабелла
узнала от Ральфа, что до принятия сана он был первоклассным борцом и даже
сейчас при случае – разумеется, в узком семейном кругу – мог уложить противника
на обе лопатки. Изабелле он очень понравился – в этот день ей все нравилось, но
воображению ее пришлось немало потрудиться, чтобы представить его в роли
духовного пастыря. Покончив с завтраком, общество направилось в парк, и лорд
Уорбертон, проявив некоторую находчивость, предложил своей чужеземной гостье
прогулку отдельно от других.
– Я
хочу, чтобы вы здесь все как следует, по-настоящему осмотрели, – сказал
он. – А если вас будут отвлекать праздной болтовней, ничего не получится.
Беседа,
которою лорд Уорбертон занимал Изабеллу, – притом, что он сообщил ей множество
подробностей о доме и его любопытной истории, – касалась, однако, не
только археологических подробностей; иногда он обращался к сюжетам более личным
– личным как в отношении Изабеллы, так и в отношении себя самого. Однако в
конце прогулки, выдержав долгую паузу, он вернулся к отправной точке.
– Право,
я искренне рад, если вам пришлась по вкусу эта старая развалина. Жаль, что вы
так бегло ее осмотрели – что не можете погостить у нас подольше. Мои сестры
просто влюбились в вас – может быть, это приманит вас в наш дом.
– О,
приманок в нем более чем достаточно. Но, увы, я не считаю себя вправе принимать
приглашения. Я целиком отдала себя в руки тетушки.
– Простите,
если я позволю себе не совсем поверить вам. Напротив, я убежден – вы поступаете,
как вам хочется.
– Жаль,
что я произвожу на вас такое впечатление. Такое дурное впечатление, не правда
ли?
– Для
меня, во всяком случае, тут есть свои достоинства. Это позволяет мне надеяться.
И лорд
Уорбертон умолк.
– Надеяться?
На что?
– Что
впредь я смогу видеть вас чаще.
– Вот
как? – сказала Изабелла. – Ну, чтобы доставить вам это удовольствие,
мне вовсе нет нужды становиться такой уж эмансипированной девицей.
– Разумеется,
нет. И все же, при всем том, ваш дядюшка, мне кажется, не слишком меня жалует.
– Напротив,
он очень хорошо о вас отзывался.
– Рад
слышать, что вы говорили обо мне, – сказал лорд Уорбертон. – И все
же, мне кажется, он был бы недоволен, если бы я зачастил в Гарденкорт.
– Я
не могу быть в ответе за дядюшкины вкусы, – сказала Изабелла, – хотя,
мне думается, я не должна ими пренебрегать. Что же касается меня – я всегда
рада вас видеть.
– А
мне приятно слышать это от вас. Я счастлив это от вас слышать.
– Однако
вас легко сделать счастливым, милорд, – сказала Изабелла.
– Нет,
меня не легко сделать счастливым, – сказал он и вдруг запнулся. – Но
видеть вас для меня большое счастье, – закончил он.
При этих
словах голос его неуловимо изменился, и Изабелла насторожилась: за этой прелюдией
могло последовать что-то серьезное. Она уже однажды слышала такую же интонацию
и узнала ее. Однако сейчас ей менее всего хотелось, чтобы подобная прелюдия
имела продолжение, и, поборов, насколько могла, охватившее ее волнение,
поспешила ответить в самом безмятежном тоне.
– Боюсь,
мне не удастся снова приехать сюда.
– Никогда?
– Отчего
же «никогда». Это звучит так мелодраматично.
– Могу
ли я приехать к вам на следующей неделе?
– Конечно.
Что может вам помешать?
– Практически
ничего. Но я не знаю, как вы это воспримите. У меня такое чувство, что вы все
время судите людей.
– Если
даже и так, вы при этом нимало не проигрываете.
– Весьма
благодарен за доброе мнение, но, хотя я и в выигрыше, суровый глаз судьи мне не
очень по нраву. Вы собираетесь с миссис Тачит за границу?
– Да,
надеюсь, она возьмет меня с собой.
– Вам
не нравится Англия?
– Что
за макиавеллевский вопрос?.[25]
Право, он не заслуживает ответа. Я просто хочу повидать как можно больше стран.
– Чтобы
судить и сравнивать?
– Ну
и чтобы получать удовольствие.
– Мне
кажется, именно это и доставляет вам наибольшее удовольствие. Мне не совсем ясно,
к чему вы стремитесь, – сказал лорд Уорбертон. – У меня создалось
впечатление, что у вас какие-то таинственные цели, обширные планы.
– Как
мило! Да у вас целая теория на мой счет, которой я вовсе не соответствую.
Право, в моих целях нет ничего таинственного. Пятьдесят тысяч моих
соотечественников ежегодно, ни от кого не таясь, преследуют те же цели – они
совершают заграничное путешествие, чтобы развить свой ум.
– Вам
решительно не к чему развивать ваш ум, мисс Арчер, – заявил ее
собеседник. – Он и без того достаточно грозное оружие: держит нас всех на
прицеле и разит наповал своим презрением.
– Презрением?
Вас? Да вы смеетесь надо мной, – сказала Изабелла уже серьезно.
– Нисколько.
Вы считаете нас, англичан, людьми «с причудами». Разве это не то же самое? Я
вовсе не хочу слыть «чудаком» и не принадлежу к подобным людям. Я протестую.
– Ну
знаете. Ничего чуднее, чем это ваше «протестую», я в жизни не слышала, –
сказала Изабелла с улыбкой.
Последовала
пауза.
– Вы
судите всегда со стороны, – снова начал он. – Вы ко всему равнодушны.
Не равнодушны вы лишь к тому, что занимает вас.
В голосе
его вновь появилась та же интонация, и к ней примешался явный оттенок горечи –
горечи столь внезапной и неоправданной, что Изабелла испугалась, уж не обидела
ли она его. Она часто слышала, что англичане весьма эксцентричны, и даже у
какого-то остроумца читала, что в глубине души они самый романтичный из всех
народов. Неужели у лорда Уорбертона приступ романтического настроения и он
устроит ей «сцену» в собственном доме, видя ее всего в третий раз? Но,
вспомнив, как он безупречно воспитан, она тут же успокоилась, и даже тот факт,
что, выражая свое восхищение юной леди, доверившейся его гостеприимству, он
дошел до предела, дозволенного приличиями, не пошатнул ее доброго мнения о нем.
Она оказалась права, полагаясь на его воспитанность, так как он улыбнулся и
словно ни в чем не бывало возобновил разговор; в голосе его не осталось и следа
той интонации, которая так смутила ее.
– Я
не хочу сказать, что вы тратите время на пустяки. Вас интересуют высокие материи
– слабости и несовершенства человеческой натуры, особенности отдельных народов.
– Ну,
что до последнего, – сказала Изабелла, – мне вполне хватило бы
занятий на всю жизнь в собственной стране. Но нам предстоит долгий путь, и
тетушка, наверное, вскоре захочет уехать.
Она
повернула назад, чтобы присоединиться к остальному обществу; лорд Уорбертон молча
шел с нею рядом. Но, прежде, чем они поравнялись с остальными, он сказал:
– Я
буду у вас на следующей неделе.
Ее
словно что-то ударило, но, оправляясь от удара, она подумала, что не могла бы,
положа руку на сердце, сказать, будто ощущение это было так уж ей неприятно.
Тем не менее ответ ее прозвучал достаточно сухо.
– Как
вам будет угодно.
Сухость
эта не была расчетом кокетства – игра, которой она предавалась значительно
реже, чем в это сочли бы возможным поверить ее недоброжелатели. Ей просто стало
немного страшно.
|