17
Она не
молилась, она дрожала – дрожала всем телом. Ее вообще легко бросало в трепет –
пожалуй, даже слишком легко, а сейчас она вся звенела, как растревоженная
ударом пальцев арфа. Правда, в таких случаях достаточно было закрыть крышкой
футляр, натянуть снова полотняный чехол, но Изабелле хотелось самой подавить
волнение, а коленопреклоненная поза, казалось, помогала унять дрожь. Она
ликовала – Гудвуд ушел, она избавилась от него и теперь испытывала такое
ощущение, словно уплатила давно тяготевший над нею долг и получила заверенную
по всей форме расписку. Облегчение было огромное, а между тем голова ее
клонилась все ниже и ниже: сознание торжества не покидало Изабеллу, заставляя
сильнее колотиться сердце и наполняя его ликованием, но она знала, что это
постыдное чувство – дурное, неуместное. Прошло не меньше десяти минут, прежде
чем она встала с колен и вернулась в гостиную, и даже тогда ее еще всю трясло.
Состояние это объяснялось двумя причинами – отчасти долгим препирательством с
Каспаром Гудвудом, но в основном, боюсь, наслаждением, которое она испытала,
проявив свою силу. Она уселась в то же кресло и взяла в руки ту же книгу, но не
раскрыла ее даже для виду. Откинувшись на спинку, она напевала про себя что-то
тихое, мелодичное, мечтательное – это был ее обычный ответ на события, добрый
смысл которых не лежал на поверхности, – и не без удовлетворения думала о
том, что за истекшие две недели отказала двум пламенным поклонникам. Любовь к
свободе, которую она так ярко расписывала Гудвуду, носила пока для нее только
умозрительный характер: до сих пор она не имела возможности проявить ее. Однако
кое-что, как ей казалось, она уже совершила – испытала радость если не битвы,
то по крайней мере победы и сделала первый шаг на пути к исполнению своих
планов. В свете этих радужных мыслей образ мистера Гудвуда, печально бредущего
по закопченному Лондону, бередил ей совесть, и, когда дверь в гостиную внезапно
отворилась, она вскочила в страхе, что сейчас увидит его вновь. Но это была
возвратившаяся из гостей Генриетта Стэкпол.
М исс Стэкпол тотчас заметила, что
с нашей юной леди что-то «стряслось» – правда, для такого открытия не
требовалось особой проницательности. Она поспешила подойти к подруге, но та
встретила ее молчанием. Разумеется, не явись мистер Гудвуд с визитом, ей не
представилось бы счастливого случая отослать его в Америку – обстоятельство,
которое ее очень радовало, но в то же время она ни на минуту не забывала, что
Генриетта не имела права расставлять ей ловушку.
– Он
был здесь? – спросила Генриетта, сгорая от нетерпения.
Изабелла
отвернулась.
– Ты
поступила очень дурно, – сказала она после долгого молчания.
– Я
поступила наилучшим образом. Надеюсь, и ты тоже.
– Ты
плохой судья. Я не могу доверять тебе, – сказала Изабелла.
Это было
нелестное заявление, но Генриетта, слишком бескорыстная, чтобы думать о себе,
не придала значения содержавшемуся в нем обвинению: в этих словах ее
взволновало лишь то, что они раскрывали в подруге.
– Изабелла
Арчер! – изрекла она, торжественно чеканя каждый слог. – Если ты
выйдешь замуж за одного из этих господ, я порву с тобой навсегда.
– Прежде
чем бросать такие страшные угрозы, подожди хотя бы, чтобы кто-нибудь из них
сделал мне предложение, – отвечала Изабелла.
Она и
прежде ни словом не обмолвилась мисс Стэкпол о признании лорда Уорбертона, а
сейчас и подавно не собиралась поведать о своем отказе английскому лорду, чтобы
оправдаться перед ней.
– О,
за этим дело не станет, как только ты переправишься через Ла-Манш. Анни Клаймер
– на что уж дурнушка – и той в Италии трижды делали предложение.
– Но
если Анни Клаймер не соблазнилась, что может соблазнить меня?
– Ее
вряд ли так уж добивались. А тебя будут.
– Ты
очень мне льстишь, – сказала Изабелла с полной безмятежностью.
– Я
не льщу тебе, Изабелла, я говорю, что есть, – возразила ей подруга. –
Надеюсь, ты не собираешься сказать мне, что не оставила Каспару Гудвуду никакой
надежды?
– Ас
какой стати я вообще должна тебе что-то говорить? Я же сказала, что не могу
тебе доверять. Но раз ты так интересуешься мистером Гудвудом, не скрою – он
немедля возвращается в Америку.
– Уж
не хочешь ли ты сказать, что прогнала его! – почти крикнула Генриетта.
– Я
попросила его оставить меня в покое. И о том же прошу тебя, Генриетта.
В глазах
мисс Стэкпол отразилось глубокое разочарование, но уже в следующее мгновение
она подошла к висевшему над камином зеркалу и сняла шляпку.
– Надеюсь,
ты осталась довольна обедом? – спросила Изабелла.
Но
пустые любезности не могли сбить Генриетту Стэкпол.
– Да
знаешь ли ты, куда ты идешь, Изабелла Арчер?
– В
настоящую минуту – спать, – сказала Изабелла, не меняя тона.
– Да
знаешь ли ты, куда тебя несет? – не унималась Генриетта, простирая руки,
хотя и не без оглядки на шляпку.
– Нет,
не знаю и не желаю знать. Экипаж, запряженный четверкой резвых коней, которые
мчатся ночью по незримым дорогам, – вот мое представление о счастье.
– Уж,
конечно, не мистер Гудвуд научил тебя говорить так, словно ты героиня безнравственного
романа, – сказала мисс Стэкпол. – Тебя несет прямо в пропасть!
Хотя
Изабеллу коробило от подобной бесцеремонности, все же она на минуту задумалась,
нет ли в тираде подруги крупицы правды, но, не найдя ни одной, сказала:
– Ты,
наверно, очень привязана ко мне, Генриетта, если позволяешь себе так нападать
на меня.
– Да,
я по-настоящему люблю тебя, Изабелла! – воскликнула Генриетта с глубоким
чувством.
– Ну,
если ты по-настоящему любишь меня, дай мне быть по-настоящему свободной. Я уже
просила об этом мистера Гудвуда, а теперь прошу тебя.
– Смотри,
эта свобода может плохо для тебя кончиться.
– Мистер
Гудвуд уже пугал меня. Но я ответила, что готова рискнуть.
– Ты
рискуешь стать искательницей приключений! Я просто в ужасе от тебя! –
возопила Генриетта. – Когда мистер Гудвуд уезжает в Америку?
– Не
знаю – он мне не сказал.
– Вернее,
ты не поинтересовалась, – сказала Генриетта не без справедливой иронии.
– Я
так мало порадовала его, что, по справедливости, не сочла себя вправе задавать
ему вопросы.
Мисс
Стэкпол просто подмывало прокомментировать эту реплику, но она сдержалась.
– Ну,
Изабелла! – воскликнула она. – Не знай я тебя, я решила бы, что ты
бессердечна.
– Смотри, –
ответила Изабелла, – ты меня испортишь.
– Боюсь,
я уже тебя испортила! Надеюсь, – добавила мисс Стэкпол, – что на
обратном пути он хотя бы встретится с Анни Клаймер!
На
следующее утро она сообщила Изабелле, что решила не возвращаться в Гарденкорт
(двери которого, по словам мистера Тачита, будут по-прежнему перед нею
открыты), а дождаться в Лондоне обещанного мистером Бентлингом приглашения от
его сестры, леди Пензл. Мисс Стэкпол, не скупясь на подробности, пересказала
состоявшийся между нею и общительным другом мистера Тачита разговор и заявила,
что уверена – наконец-то заполучила то, из чего можно хоть что-то извлечь. Она
немедленно отправится в Бедфордшир, как только получит от леди Пензл письмо –
поступление сего документа мистер Бентлинг, можно сказать, гарантировал, –
и, если Изабеллу интересуют ее впечатления, она, безусловно, найдет их на страницах
«Интервьюера». Уж на этот раз Генриетте удастся познакомиться с частной жизнью
англичан.
– Да
знаешь ли ты, Генриетта Стэкпол, куда тебя несет? – спросила Изабелла, в
точности повторяя интонацию, с которой ее подруга произнесла ту же фразу вчера.
– Еще
бы. На высокий пост. На пост Королевы американской прессы. Я не я буду, если
все наши газеты не перепечатают мое следующее письмо.
Она
договорилась пойти с мисс Клаймер – с той самой молодой особой, которая была
взыскана таким вниманием в Европе, а теперь покидала восточное полушарие, где
ее по крайней мере оценили по заслугам, – за прощальными покупками и, не
мешкая, отбыла на Джермин-стрит. Не успела она уйти, как слуга доложил о Ральфе
Тачите, и, едва тот вошел, Изабелла по выражению его лица догадалась, что он
чем-то удручен. Ральф почти сразу объяснил кузине, в чем дело: от матери пришла
телеграмма, сообщавшая, что с отцом приключился тяжелый приступ его давнишней
болезни; она крайне обеспокоена и просит Ральфа немедленно вернуться в
Гарденкорт. Во всяком случае, в данных обстоятельствах любовь миссис Тачит к
телеграфу не давала повода для возражений.
– Я
решил первым делом снестись с сэром Мэтью Хоупом, крупнейшим лондонским врачом, –
сказал Ральф. – К счастью, он оказался в городе. Он назначил мне прийти в
половине первого, и я буду просить его поехать в Гарденкорт, в чем он, конечно,
не откажет, – он уже не раз пользовал отца и в Лондоне, и там. Я
отправлюсь скорым поездом в два сорок пять. А вы – как пожелаете – хотите, едем
вместе, хотите, останьтесь здесь еще на несколько дней.
– Я,
разумеется, поеду с вами, – ответила Изабелла. – Не знаю, смогу ли я
быть чем-нибудь полезной дяде, но, если он болен, я хочу быть рядом с ним.
– Стало
быть, вы полюбили его, – сказал Ральф, и лицо его осветилось тихой
радостью. – Вы оценили его по достоинству, а это мало кто сумел сделать.
Слишком он тонкий человек.
– Я
просто его боготворю, – сказала Изабелла, помолчав.
– Как
это хорошо! Мой отец самый горячий ваш поклонник, если не считать его сына.
Изабелла
с удовольствием выслушала эти уверения и втайне облегченно вздохнула при мысли,
что мистер Тачит принадлежит к числу тех ее поклонников, которые не станут
претендовать на ее руку и сердце. Однако вслух она этого не сказала, а
объяснила Ральфу, что есть еще ряд причин, побуждающих ее поспешить с отъездом
из Лондона. Город ее утомил, и у нее нет охоты оставаться тут, к тому же и Генриетта
собирается уехать – собирается погостить в Бедфордшире.
– В
Бедфордшире?
– У
леди Пензл, сестры мистера Бентлинга, – он попросил ее прислать
приглашение.
Несмотря
на всю свою тревогу, Ральф не смог удержаться от смеха. Но внезапно снова
принял серьезный вид.
– Бентлингу
не откажешь в храбрости. А что если приглашение затеряется в пути?
– Но
британская почта, кажется, безупречна.
– И
на солнце есть пятна, – сказал Ральф. – Впрочем, – продолжал он
чуть веселее, – на Бентлинге их нет, и, что бы ни случилось, он
позаботится о Генриетте.
Ральф
ушел на прием к сэру Мэтью Хоупу, а Изабелла принялась собираться к отъезду.
Опасный недуг дяди сильно ее встревожил; она стояла у раскрытого чемодана и
растерянно оглядывала комнату, соображая, что следует уложить в него, а глаза
ее то и дело наполнялись слезами. Пожалуй, именно поэтому в два часа, когда
вернулся Ральф, чтобы везти ее на вокзал, она еще не была готова. В гостиной
Ральф застал мисс Стэкпол, которая только что кончила завтракать, и эта леди не
замедлила выразить ему свое сочувствие по поводу болезни его отца.
– Такой
великолепный старик! – воскликнула она. – Верен себе до конца. И если
это конец – простите, что я так прямо говорю, но вы, несомненно, не раз уже
думали о таком исходе, – мне бесконечно жаль, что я буду вдали от
Гарденкорта.
– Вам
будет куда веселее в Бедфордшире.
– Какое
веселье в таких обстоятельствах, – как и приличествовало, сказала
Генриетта, но тут же добавила: – Как жаль, что я не смогу запечатлеть эти
прощальные минуты.
– Мой
отец, дай бог, еще поживет, – только и сказал на это Ральф и, тут же
перейдя к более радужным предметам, осведомился у мисс Стэкпол, каковы ее планы
на будущее.
Теперь,
когда на Ральфа свалилась беда, Генриетта сочла возможным сменить гнев на милость
и выразила ему признательность за то, что он познакомил ее с мистером
Бентлингом.
– Он
рассказал мне именно то, что я хотела узнать, – заявила она.
– Рассказал
о всех здешних обычаях, о королевской семье. Не уверена, что его рассказы делают
ей честь, но, как говорит мистер Бентлинг, у меня на такие вещи своеобразный
взгляд. Пусть так. Мне бы только получить от него факты. Были бы факты, а уж
связать их я и сама сумею.
И она
добавила, что мистер Бентлинг любезно обещал вывезти ее вечером в свет.
– Куда
именно? – осмелился спросить Ральф.
– В
Букингемский дворец.[54]
Он хочет показать мне дворец, чтобы я получила представление, как они там
живут.
– Ну,
мы оставляем вас в хороших руках и, наверно, в ближайшее время услышим, что вы
приглашены в Виндзор,[55]
– сказал Ральф.
– Что
ж, я непременно пойду, если меня позовут. Страшен только первый шаг, а там уже
я не боюсь. Но все-таки, – добавила Генриетта, – не могу сказать,
чтобы я всем была довольна. Мне очень тревожно за Изабеллу.
– Что
она еще натворила?
– Ну,
поскольку я уже ввела вас в курс дела, не беда, если расскажу вам еще кое-что.
Уж если я берусь за тему, то довожу ее до конца. Вчера здесь был мистер Гудвуд.
У Ральфа
округлились глаза, он даже покраснел немного – верный признак глубокого волнения.
Он вспомнил, как вчера, прощаясь с ним, Изабелла отвергла высказанное им
предположение, будто она торопится покинуть Уинчестер-сквер, потому что ждет
кого-то в гостинице Прэтта, и теперь его больно кольнула мысль о ее двоедушии.
«Но, с другой стороны, – поспешил он сказать себе, – почему она
должна была сообщать мне, что назначила кому-то свидание? Испокон века девушки
окружали такие свидания тайной, и это всегда считалось только естественным». И
Ральф дал мисс Стэкпол весьма дипломатический ответ.
– А
я-то думал, что при тех взглядах, какие вы излагали мне на днях, это должно
было вас только порадовать.
– Что
Гудвуд виделся с ней? Конечно. Я сама все и подстроила: сначала сообщила ему,
что мы в Лондоне, а когда оказалось, что я проведу вечер в гостях, отправила
ему еще одно письмецо – умный да разумеет. Я надеялась, что он застанет ее
одну, хотя, признаться, боялась, как бы вы не увязались провожать ее. Вот он и
явился сюда, но мог с тем же успехом остаться дома.
– Изабелла
дурно обошлась с ним? – Лицо Ральфа просветлело, для него было большим
облегчением узнать, что Изабелла не повинна в двоедушии.
– Не
знаю в точности, что между ними произошло, только ничего хорошего она ему не сказала
и отослала прочь, обратно в Америку.
– Бедный
мистер Гудвуд, – вздохнул Ральф.
– Она,
по-видимому, только и думает, как бы избавиться от него.
– Бедный
мистер Гудвуд, – повторил Ральф. Слова эти, по правде говоря,
произносились им машинально и никак не выражали его мыслей, которые текли
совсем в ином направлении.
– Говорите
вы одно, а чувствуете другое. Вам, полагаю, нисколько его не жаль.
– Ах, –
отвечал Ральф, – соблаговолите вспомнить, что ваш замечательный друг мне
вовсе незнаком – я ни разу его даже не видел.
– Зато
я вскоре его увижу и скажу ему: не отступайтесь! Я уверена, что Изабелла опомнится, –
добавила мисс Стэкпол, – иначе сама отступлюсь. Я хочу сказать – от нее.
|