Генри Джеймс «Женский портрет»

46

Лорд Уорбертон вот уже несколько дней не показывался в гостиной миссис Озмонд, и она не могла не обратить внимание на то, что муж ее, если и получил от него письмо, ни словом об этом не обмолвился. Обратила она внимание и на то, как томится Озмонд ожиданием и, хотя ему неприятно это обнаруживать, находит, что лорд Уорбертон испытывает его терпение. На четвертый день вечером Озмонд заговорил об исчезновении их знатного гостя.

– Куда пропал Уорбертон? Так сбегают от лавочника, который собирается предъявить счет.

– Не имею представления, – ответила Изабелла. – В последний раз я видела его в прошлую пятницу, на балу у немецкого посланника. Он сказал, что хочет написать вам.

– Никаких писем я от него не получал.

– Так я и поняла, иначе вы сказали бы мне.

– А он, видно, с чудачествами, – заметил многозначительно Озмонд и, поскольку Изабелла ничего ему не возразила, осведомился, неужели его светлости требуется пять дней, чтобы сочинить письмо.

– Он с таким трудом выражает свои мысли?

– Не знаю, – вынуждена была ответить Изабелла. – Я ни разу не получала от него писем.

– Ни разу? А у меня сложилось впечатление, что одно время вы состояли с ним в сердечной переписке.

Она ответила, что впечатление его ошибочно, и прекратила разговор. Назавтра, однако, муж ее, войдя под вечер к ней в гостиную, опять его возобновил.

– Когда лорд Уорбертон сообщил вам о намерении написать мне, что вы ему сказали?

На секунду она замялась.

– По-моему, я сказала ему, пусть только не забудет.

– Вам показалось, что такая опасность существует?

– Как вы сами говорите, он с чудачествами.

– Тем не менее он, очевидно, забыл, – сказал Озмонд. – Потрудитесь, пожалуйста, ему напомнить.

– Вам угодно, чтобы я написала ему? – спросила Изабелла.

– Ничего не имею против.

– Вы ждете от меня слишком многого.

– О да, я многого от вас жду.

– Боюсь, я должна буду вас разочаровать.

– Я уже не раз бывал разочарован сверх всякого ожидания.

– Мне ли этого не знать! Но подумайте о том, какое разочарование постигло меня. Если вы в самом деле так жаждете прибрать к рукам лорда Уорбертона, придется вам делать это собственными руками.

Последовало долгое молчание; наконец Озмонд сказал:

– Это будет нелегко, если учесть, что вы действуете против меня.

Изабелла внутренне сжалась; ее стала бить дрожь. Он умел так смотреть на нее из-под прикрытых век, будто, думая о ней, ее не видит; Изабелле чудилось в этом что-то очень злонамеренное. Словно он покорялся досадной необходимости думать о ней, но замечать ее присутствие не желал. Сейчас он преуспел в этом, как никогда.

– По-моему, вы обвиняете меня в какой-то страшной низости, – ответила она.

– Я обвиняю вас в том, что вы не заслуживаете доверия. Если он так и не доведет начатое до конца, то лишь потому, что его удержали вы. Не знаю, низость ли это; женщины обычно проделывают такого рода вещи не задумываясь. Я не сомневаюсь, что вы приписываете себе самые высокие побуждения.

– Я вам сказала, я сделаю все, что могу, – продолжала она.

– Да, чтобы выиграть время.

Как только он это произнес, ее вдруг пронзила мысль, что когда-то он казался ей прекрасным.

– До чего же вам, должно быть, хочется завладеть им!

Не успев еще договорить, она поняла весь подспудный смысл своих слов, хотя, начав фразу, еще сама его не понимала. Она как бы невольно сопоставила себя с Озмондом, напомнила о том, что было время, когда она держала это вожделенное сокровище в руках и сочла себя достаточно богатой, чтобы его обронить. На миг она возликовала, испытала какой-то безобразный восторг оттого, что удалось его ранить, ибо лицо его сразу же сказало Изабелле, что ее восклицание донеслось до него во всей своей полноте. Он не стал ее разубеждать, а только быстро сказал:

– Да, мне хочется этого чрезвычайно.

В эту минуту в комнату вошел слуга и доложил о приходе гостя, а следом за ним появился и лорд Уорбертон, который, увидев Озмонда, приостановился. Он быстро перевел взгляд с хозяина дома на хозяйку, будто не желал вторгаться в их разговор и даже отчасти понимал, как зловеще накалена обстановка. Потом он подошел к ним со своей английской приветливостью, с той мягкой застенчивостью, что служит как бы порукой благовоспитанности, и поставить в упрек ей можно лишь одно – трудность перехода к последующему общению. Озмонд был смущен, он не нашелся что сказать, но Изабелла, быстро овладев собой, воскликнула, что лорд Уорбертон легок на помине. После чего муж ее добавил, что они гадали, куда он пропал, и подумали, уж не уехал ли он, чего доброго.

– Нет, только еще собираюсь, – ответил тот, глядя с улыбкой на Озмонда. И он сообщил им, что его срочно призвали в Англию; придется ему выехать не позже, чем через день-два. – Я так огорчен, что бросаю здесь беднягу Тачита! – заявил он в заключение.

Собеседники его какое-то время молчали. Озмонд, откинувшись на спинку кресла, слушал; Изабелла не смотрела в его сторону, но она очень ясно представляла себе, какой у него при этом вид. Глаза ее были устремлены на лицо гостя, где им предоставлен был полный простор, поскольку его светлость прилагал все старания, чтобы не встретиться с ней взглядом. Но Изабелла ни минуты не сомневалась, что, если бы встреча эта произошла, взгляд его оказался бы достаточно красноречив.

– Захватили бы вы лучше беднягу Тачита с собой, – услышала она, как сказал несколько секунд спустя ее муж довольно непринужденным тоном.

– Ему лучше дождаться тепла, – ответил лорд Уорбертон. – Я не рекомендовал бы ему пускаться в путь сейчас.

Он посидел у них с четверть часа, беседуя с ними так, словно не предполагал их скоро увидеть, разве что они надумают приехать в Англию, – он очень бы им это советовал. И правда, почему бы им не приехать осенью в Англию? Какая счастливая мысль! Ему было бы так приятно принять их, пригласить к себе, они провели бы у него, ну, скажем, месяц. Озмонд, по его собственному признанию, был в Англии всего лишь раз; для человека с его умом, с его досугом это совершенно непростительно. Тем более что страна эта просто для него создана – он готов поручиться, что Озмонд будет чувствовать себя там превосходно. Тут лорд Уорбертон спросил у Изабеллы, помнит ли она, как славно ей там жилось, и не хочется ли ей повторить это удовольствие? Неужели ей не хочется снова увидеть Гарденкорт? Гарденкорт по-настоящему хорош. Тачит, конечно, не заботится о нем должным образом, но Гарденкорт такое место, что его даже и беспечностью не испортишь. Почему они до сих пор не навестили Тачита? Ведь он, безусловно, приглашал их к себе. Как! Не приглашал? Ну и невежа! И лорд Уорбертон пообещал, что хозяин Гарденкорта получит от него нагоняй. Это, разумеется, чистая случайность – Тачит счастлив был бы видеть их у себя. Если они месяц проведут у Тачита, а месяц у него и повидают всех, кто того заслуживает, быть может, они и не умрут от скуки. И мисс Озмонд это тоже развлечет, добавил лорд Уорбертон, она говорила ему, что никогда в Англии не была, и он заверил ее, что страну эту стоит посмотреть. Конечно, чтобы собрать дань восхищения, ей не надо ехать в Англию. Мисс Озмонд самой судьбой предназначено повсюду вызывать восторг – но там она будет, вне всякого сомнения, пользоваться огромным успехом, быть может, это все же покажется ей приманчивым? Он спросил, дома ли она и нельзя ли ему с ней попрощаться? В общем-то, он не охотник до прощаний – он всегда их избегал. Уезжая нынче из Англии, он не попрощался ни с одной живой душой. Он решил было уехать из Рима, не докучая миссис Озмонд прощальным визитом. Что может быть скучнее прощальных визитов? О чем собирался говорить, все вылетает из головы – вспоминаешь об этом уже час спустя. А с другой стороны, говоришь тьму вещей, которые говорить не следовало, говоришь только от сознания, что надо же что-то произносить. Сознание это сбивает с толку, от него просто теряешь голову. Оно и сейчас в нем присутствует, и вот к чему это привело. Если миссис Озмонд находит, что он говорит не то, что следует, пусть отнесет это за счет его волнения; расстаться с миссис Озмонд нелегко. Ему, право же, очень жаль, что он уезжает. Сначала он думал не приходить, а написать ей, но это он сделает во всех случаях; он напишет ей, чтобы сказать тьму вещей, которые, несомненно, придут ему в голову, как только он ступит за порог их дома. Нет, они должны серьезно подумать о том, чтобы приехать в Локли.

Если и была какая-то неловкость в обстоятельствах, сопутствующих его визиту и сообщению об отъезде, наружу это не вышло. Лорд Уорбертон, хоть и говорил о своем волнении, ничем иным его не обнаружил, и Изабелла убедилась, что коль скоро он решился на отступление, то произведет сей маневр самым доблестным образом. Ее это радовало; она настолько была к нему расположена, что желала ему успешно выйти из положения. Ничего иного и быть не могло, но объяснялось это не беззастенчивостью лорда Уорбертона, а вкоренившейся привычкой к успеху; и Изабелла прекрасно понимала, что муж ее бессилен здесь что-либо изменить. В Изабелле шла все это время сложная работа мысли. С одной стороны, она слушала гостя, подавала уместные реплики, читала все, сказанное им более или менее между строк, и думала о том, как бы он говорил, если бы застал ее одну. С другой – она очень ясно представляла себе, каково приходится Озмонду. Она чуть ли не жалела его: он обречен вынести всю боль утраты, а облегчить душу проклятиями не может. Он лелеял высокие мечты, и, когда сейчас они на глазах развеялись как дым, ему приходится сидеть сложа руки и улыбаться! Правда, нельзя сказать, что он утруждал себя слишком уж сияющей улыбкой – на обращенном к их гостю лице хотя и было отсутствующее выражение, но, в общем, лишь в той мере, в какой мог это позволить себе такой умный человек, как Озмонд. Ум его, собственно говоря, отчасти и состоял в способности выглядеть всегда совершенно неуязвимым. Так или иначе его вид вовсе не свидетельствовал о разочаровании: Озмонд имел обыкновение казаться тем незаинтересованнее, чем больше он был целеустремлен. А в данном случае он с самого начала нацелился на этот крупный приз, однако ни разу не допустил, чтобы его изысканное лицо зажглось пылом нетерпения. Он обращался со своим возможным зятем в точности так же, как и со всеми прочими, словно давая ему понять, что если и проявляет к нему интерес, то делает это ради его, а никак не ради собственного удовольствия, ибо какая может быть в ком-то корысть человеку и вообще и в частности столь взысканному судьбой, как Гилберт Озмонд? Нет, он ничем не выдаст сейчас, как из-за улетучившихся надежд на выигрыш его душит ярость, ни единым словом, ни единым жестом. В этом у Изабеллы не было сомнений, если только подобна.: уверенность могла принести ей хоть каплю удовлетворения. Как ни странно, но дело обстояло именно так. Ей хотелось, чтобы лорд Уорбертон казался победителем ее мужу и вместе с тем, чтобы муж ее казался лорду Уорбертону совершенно безупречным. По-своему Озмонд был великолепен: подобно их гостю, он тоже усвоил себе некую весьма полезную привычку. И пусть речь идет не о привычке к успеху, а о привычке к отказу от посягательств на него – в сущности, одна вполне стоит другой. Когда, откинувшись на спинку кресла, он рассеянно слушал дружеские предложения и сдержанные объяснения их гостя, точно они, как и следовало ожидать, обращены были главным образом к его жене, он мог по крайней мере утешаться (поскольку другого выбора у него не было) тем, что самому ему удалось остаться в стороне и что написанное на его лице безразличие имеет еще дополнительную прелесть оправданности. У него все основания сидеть сейчас с таким видом, будто расшаркивания явившегося распрощаться гостя никак не связаны с течением его собственных мыслей, а это уже немало. Гость справился со своей ролью прекрасно, но игра Озмонда по самой сути своей отличалась большей законченностью. Положение лорда Уорбертона в конце концов весьма просто – что, собственно говоря, мешает ему уехать из Рима? Да, он был в известном смысле благорасположен, но расположение его зашло не слишком далеко и не принесло плодов; он не брал на себя никаких обязательств, и честь его незапятнана. Озмонд, судя по его лицу, без особого интереса выслушал приглашение лорда Уорбертона приехать к нему в гости и намек на выгоды этого визита для Пэнси, которой гость их предрекал успех. Пробормотав что-то в знак признательности, Озмонд предоставил Изабелле объяснять, что вопрос этот требует серьезного обсуждения. Но, говоря это, она очень ясно представляла себе, какая открылась вдруг перед мысленным взором ее мужа перспектива с маленькой фигуркой Пэнси на переднем плане.

Хотя лорд Уорбертон выразил желание попрощаться с Пэнси, ни Изабелла, ни Озмонд не спешили за ней послать. Гость их вел себя, как человек, пришедший с коротким визитом; присев на низенький стул, он не выпускал из рук шляпы, точно собирался через минуту уйти. Тем не менее он все сидел и сидел, и Изабелла недоумевала, чего он дожидается. Едва ли он надеется увидеть Пэнси; скорей он предпочел бы, казалось ей, так с Пэнси и не увидеться. Ну конечно же, это ее, Изабеллу, он хочет увидеть наедине – ему надо что-то ей сказать. Но она вовсе не жаждала это услышать, она боялась, что он пожелает объясниться, а она прекрасно обойдется без объяснений. Но вот Озмонд поднялся, как и приличествует воспитанному человеку, которому пришло вдруг в голову, что столь упорствующий гость желает, вероятно, сказать на прощание несколько слов дамам.

– Мне нужно успеть до обеда написать письмо, – сказал он, – прошу меня извинить. Я посмотрю, что делает моя дочь, и, если она не занята, передам ей, что вы здесь. Разумеется, когда бы вы ни приехали в Рим, милости просим; миссис Озмонд поговорит с вами о поездке в Англию, такие вещи решает она.

Кивок, которым вместо рукопожатия он заключил свою немногословную речь, пожалуй, был несколько суховатой формой прощального приветствия, но, в общем, это все, что при данных обстоятельствах требовалось. Изабелла подумала, что после его ухода у лорда Уорбертона не будет оснований задать более чем неприятный вопрос: «Ваш муж очень сердится?». Но если бы он все же обратился к ней с этим вопросом, она ответила бы: «Вам беспокоиться нечего. Он не вас ненавидит, а меня».

Только когда они остались вдвоем, ее старый друг обнаружил признаки неловкости: пересел на другой стул, повертел в руках две-три попавшиеся на глаза безделушки.

– Надеюсь, он пришлет мисс Озмонд, – заметил он, помолчав. – Мне очень хотелось бы ее увидеть.

– Я рада, что это в последний раз, – сказала Изабелла.

– Я тоже. Она ко мне равнодушна.

– Да, она к вам равнодушна.

– И неудивительно, – сказал он и тут же со всей непоследовательностью добавил: – Так вы приедете в Англию?

– Думаю, не стоит.

– Но за вами остался визит. Разве вы не помните, что пообещали мне когда-то приехать в Локли и так и не приехали?

– С тех пор все изменилось, – сказала Изабелла.

– Ну, разумеется, не к худшему же, если говорить о нас с вами. Увидеть вас в моем доме было бы… – на миг он замялся, – очень приятно.

Она напрасно боялась объяснений, потому что этим все и ограничилось. Они поговорили немного о Ральфе, и тут появилась успевшая уже переодеться к обеду Пэнси; щеки ее пылали. Она протянула лорду Уорбертону руку и стояла, глядя ему в лицо с застывшей улыбкой, предвещавшей – что было хорошо известно Изабелле и чего совсем не подозревал лорд Уорбертон – незамедлительный поток слез.

– Я уезжаю, – сказал он. – И хотел с вами проститься

– Прощайте, лорд Уорбертон. – Голос Пэнси заметно дрожал.

– И еще я хотел сказать, что желаю вам счастья.

– Спасибо, лорд Уорбертон, – ответила Пэнси.

Секунду он помедлил, бросив взгляд на Изабеллу.

– Вы должны быть очень счастливы, у вас есть ангел хранитель.

– Я не сомневаюсь, что буду счастлива, – сказала Пэнси тоном, каким говорят, когда в-нереди все безоблачно.

– Такая уверенность уже сама по себе залог успеха. Но если когда-нибудь она вам вдруг изменит, то помните… помните… – собеседник Пэнси запнулся. – Думайте обо мне иногда – ладно? – сказал он со смущенным смехом. Потом, молча пожав Изабелле руку, ушел.

Изабелла предполагала, что, как только гость их скроется за дверью, у ее падчерицы хлынут слезы из глаз, но Пэнси, как оказалось, готовила ей совсем другое.

– Вы и вправду мой ангел хранитель! – воскликнула она очень нежно.

Изабелла покачала головой.

– Я совсем не ангел, – сказала она. – Если хотите, я просто ваш добрый друг.

– Тогда очень добрый друг… Вы упросили папу обращаться со мной помягче.

– Я ни о чем не просила вашего отца, – сказала с недоумением Изабелла.

– Он только что велел мне идти в гостиную и ласково меня поцеловал.

– Нет, – сказала Изабелла, – это он решил сам.

Она в миг поняла, что за этим решением кроется; в нем весь Озмонд, и ведь до конца еще далеко, ей многое предстоит увидеть. Даже с Пэнси он держится так, чтобы его ни в чем нельзя было упрекнуть. В этот день они были приглашены на обед, после обеда снова отправились в гости, так что до позднего вечера Изабелла ни разу не оставалась с ним с глазу на глаз. Когда Пэнси поцеловала его перед тем, как идти спать, объятья, в которые он ее заключил, были как никогда любвеобильны, и Изабелла подумала, уж не хочет ли он дать ей понять, что дочь его пала жертвой коварства мачехи. Так или иначе он как бы выразил ими то, чего продолжал ожидать от своей жены. Она собралась было уйти следом за Пэнси, но он попросил ее остаться, заявив, что ему надо с ней поговорить. Озмонд несколько раз прошелся по комнате, а она тем временем стояла, не снимая накидки, и ждала.

– Я не понимаю, что вы намерены делать, – сказал он вскоре. – И хотел бы это знать, чтобы знать, как мне себя вести.

– Сейчас я намерена лечь спать. Я очень устала.

– Садитесь и отдохните, я задержу вас недолго. Нет, не там, устраивайтесь удобнее. – И он сгреб раскиданные по огромному дивану в живописном беспорядке подушечки и уютно их расположил. Но она не воспользовалась его предложением, а опустилась на ближайший стул. Камин погас, в комнате горело всего несколько свечей. Изабелла запахнула плотнее накидку, ей было смертельно холодно. – Думаю, вы пытаетесь меня унизить, – продолжал Озмонд. – В высшей степени вздорная затея.

– Я совершенно не представляю себе, что вы имеете в виду.

– Вы вели сложную игру, и вам это прекрасно удалось.

– Что же мне удалось?

– Правда, это еще не конец; мы его увидим снова. – Он остановился перед Изабеллой, держа руки в карманах, глядя на нее в задумчивости так, как он умел, – словно желая показать, что если она и занимает его мысли, то не сама по себе, а всего лишь как затесавшееся в них досадное обстоятельство.

– Если вы имеете в виду, что лорд Уорбертон должен по какой-то причине вернуться, вы ошибаетесь; он ничего не должен.

– Как раз на это я и ропщу. Но говоря «он вернется», я не имел в виду, что он сделает это из чувства долга.

– Что же еще может его побудить? Думаю, он исчерпал Рим вполне.

– Какое плоское суждение! Рим неисчерпаем. – Озмонд снова принялся ходить по комнате. – Но что касается этого, – добавил он, – время терпит. А ему пришла недурная мысль, что нам следует побывать в Англии. Если бы я не боялся встретить там вашего кузена, я попробовал бы вас к этому склонить.

– Очень может быть, что вы его там не встретите, – сказала Изабелла.

– Хотелось бы увериться в этом. Впрочем, я и уверюсь, насколько возможно. И вместе с тем мне хочется увидеть его дом, вы так мне его в свое время расписали; как он называется – как будто Гарденкорт? Там должно быть прелестно. И потом, знаете, я чту память вашего дядюшки, вы очень меня к нему расположили. Я хотел бы посетить те места, где он жил и умер. Но это, разумеется, не главное. Ваш друг прав, Пэнси должна увидеть Англию.

– Не сомневаюсь, ей там понравится, – сказала Изабелла.

– Ну, до этого много еще воды утечет, до будущей осени далеко, – продолжал Озмонд. – А между тем есть вещи, более близко нас касающиеся. Скажите, я что, кажусь вам таким уж гордецом? – спросил он вдруг.

– Вы кажетесь мне очень странным.

– Вы меня не понимаете.

– Нет, даже когда вы пытаетесь меня оскорбить.

– Я не пытаюсь вас оскорбить. На это я не способен. Я просто говорю о кое-каких фактах, и если упоминание о них вас задевает, это уж не моя вина. Вы ведь не станете отрицать, что все было в ваших руках.

– Вы решили вернуться к лорду Уорбертону? – спросила Изабелла. – Я устала от звука его имени.

– Вам придется снова услышать его, прежде чем мы с этим покончим.

Она сказала, что он ее оскорбляет, но внезапно это перестало ее мучить. Он падал все ниже и ниже; от столь головокружительного падения ей чуть было не стало дурно, вот и вся мука. Он был слишком странным, слишком чуждым, он больше уже ее не задевал. Тем не менее способность Озмонда видеть все в отвратительном свете была так беспримерна, что Изабелле стало даже интересно, каким образом удастся ему быть правым в своих глазах.

– Я могла бы ответить вам: все, что вы собираетесь сказать мне, наверное, слушать не стоит. Но, пожалуй, это не так; есть одна вещь, которую мне стоит услышать. Скажите просто и ясно, в чем вы меня обвиняете?

– В том, что вы расстроили брак Пэнси с лордом Уорбертоном. Это достаточно ясно?

– Напротив, я отнеслась к возможности этого брака с большим участием. Я так вам и сказала, и когда вы сказали мне, что рассчитываете на меня – насколько я помню, таковы были ваши слова, – я согласилась возложить на себя эту обязанность. Конечно, я сделала непростительную глупость, но я ее сделала.

– Вы только притворились, вы притворились даже, что беретесь за это неохотно, чтобы я проникся к вам большим доверием. После чего пустили в ход все свое искусство и отвадили его.

– Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду, – сказала Изабелла.

– Где то письмо, которое он, по вашим словам, написал мне? – настойчиво спросил ее муж.

– Не имею представления; я его об этом не спрашивала.

– Вы остановили письмо на полпути, – сказал Озмонд.

Изабелла медленно поднялась; в окутывавшей ее сверху донизу белой накидке она стояла перед ним, точно ангел презрения – ближайший родственник жалости.

– О Гилберт, для человека, отличавшегося такой тонкостью…! – воскликнула тихо и горестно она.

– Мне далеко до вашей тонкости. Вы добились всего, чего хотели, ловко его отвадили и притом так, с таким видом, словно к этому непричастны! А меня поставили в положение, в каком вам угодно было меня видеть, – в положение человека, пытавшегося выдать свою дочь замуж за лорда и потерпевшего неудачу.

– Пэнси к нему равнодушна. Она рада, что он уехал, – сказала Изабелла.

– Это к делу не относится.

– И он к ней равнодушен тоже.

– Э нет, позвольте! Вы сами говорили мне обратное. Не знаю, почему вам именно таким, а не каким-либо иным образом захотелось уязвить меня, – продолжал Озмонд. – По-моему, я не был излишне самонадеян, не возомнил невесть что, напротив, проявил примерную скромность. Мысль принадлежит не мне; он начал оказывать ей знаки внимания до того, как мне вообще пришло это в голову. И я все препоручил вам.

– Вы были очень рады все препоручить мне. Впредь вам предстоит взять эту заботу на себя.

Он несколько секунд смотрел на нее, потом отвернулся.

– Я думал, вы любите мою дочь.

– Сейчас больше, чем когда-либо.

– В вашем чувстве к ней многого недостает. Впрочем, это только естественно.

– Это все, что вы хотели мне сказать? – спросила Изабелла, взяв с одного из столиков свечу.

– Вы удовлетворены? Я в достаточной мере разочарован?

– Я не считаю, что вы разочарованы. У вас был прекрасный случай еще раз обвести меня вокруг пальца.

– Дело не в том. Я убедился, что Пэнси может метить высоко.

– Бедняжка Пэнси! – сказала Изабелла, направляясь со свечой в руке к двери.