ГОЛОВЫ РАЗВЛЕКАЮТСЯ
Головам
Тома и Брике еще труднее было привыкнуть к своему новому существованию, чем
голове Доуэля. Его мозг занимался сейчас теми же научными работами, которые
интересовали его и раньше. Тома и Брике были люди простые, и без тела жить им
не было смысла. Немудрено, что они очень скоро затосковали.
— Разве
это жизнь? — жаловался Тома. — Торчишь как пень. Все стены до дыр
проглядел…
Угнетенное
настроение «пленников науки», как шутя называл их Керн, очень озабочивало его.
Головы могли захиреть от тоски прежде, чем настанет день их демонстрации.
И
профессор Керн всячески старался развлекать их.
Он
достал киноаппарат, и Лоран с Джоном вечерами устраивали кинематографические сеансы.
Экраном служила белая стена лаборатории.
Голове
Тома особенно нравились комические картины с участием Чарли Чаплина и Монти
Бэнкса. Глядя на их проделки, Тома забывал на время о своем убогом
существовании. Из его горла даже вырывалось нечто похожее на смех, а на глазах
навертывались слезы.
Но вот
отпрыгал Бэнкс, и на белой стене комнаты появилось изображение фермы. Маленькая
девочка кормит цыплят. Хохлатая курица хлопотливо угощает своих птенцов. На
фоне коровника молодая здоровая женщина доит корову, отгоняя локтем теленка,
который тычет мордой в вымя. Пробежала лохматая собака, весело махая хвостом, и
вслед за нею показался фермер. Он вел на поводу лошадь.
Тома
как-то прохрипел необычайно высоким фальшивым голосом и вдруг крикнул:
— Не
надо! Не надо!..
Джон,
хлопотавший около аппарата, не сразу понял, в чем дело.
— Прекратите
демонстрацию! — крикнула Лоран и поспешила включить свет. Побледневшее
изображение еще мелькало некоторое время и, наконец, исчезло. Джон остановил
работу проекционного аппарата.
Лоран
посмотрела на Тома. На глазах его виднелись слезы, но это уже не были слезы
смеха. Все его пухлое лицо собралось в гримасу, как у обиженного ребенка, рот
скривился:
— Как
у нас… в деревне… — хныча, произнес он. — Корова… курочка… Пропало,
все теперь пропало…
У
аппарата уже хлопотала Лоран. Скоро свет был погашен, и на белой стене
замелькали тени. Гарольд Ллойд улепетывал от преследовавших его полисменов. Но
настроение у Тома было уже испорчено. Теперь вид движущихся людей стал нагонять
на него еще большую тоску.
— Ишь,
носится как угорелый, — ворчала голова Тома. — Посадить бы его так,
не попрыгал бы.
Лоран
еще раз попыталась переменить программу.
Вид
великосветского бала совершенно расстроил Брике. Красивые женщины и их роскошные
туалеты раздражали ее.
— Не
надо… я не хочу смотреть, как живут другие, — говорила она.
Кинематограф
убрали.
Радиоприемник
развлекал их несколько дольше.
Их обоих
волновала музыка, в особенности плясовые мотивы, танцы.
— Боже,
как я плясала этот танец! — вскричала однажды Брике, заливаясь слезами.
Пришлось
перейти к иным развлечениям.
Брике
капризничала, требовала ежеминутно зеркало, изобретала новые прически, просила
подводить ей глаза карандашом, белить и румянить лицо. Раздражалась бестолковостью
Лоран, которая никак не могла постигнуть тайн косметики.
— Неужели
вы не видите, — раздраженно говорила голова Брике, — что правый глаз
подведен темнее левого. Поднимите зеркало выше.
Она
просила, чтобы ей принесли модные журналы и ткани, и заставляла драпировать
столик, на котором была укреплена ее голова.
Она
доходила до чудачества, заявив вдруг с запоздалой стыдливостью, что не может
спать в одной комнате с мужчиной.
— Отгородите
меня на ночь ширмой или, по крайней мере, хоть книгой.
И Лоран
делала «ширму» из большой раскрытой книги, установив ее на стеклянной доске у
головы Брике.
Не
меньше хлопот доставлял и Тома.
Однажды
он потребовал вина. И профессор Керн принужден был доставить ему удовольствие
опьянения, вводя в питающие растворы небольшие дозы опьяняющих веществ.
Иногда
Тома и Брике пели дуэтом. Ослабленные голосовые связки не повиновались. Это был
ужасный дуэт.
— Мой
бедный голос… Если бы вы могли слышать, как я пела раньше! — говорила
Брике, и брови ее страдальчески поднимались вверх.
Вечерами
на них нападало раздумье. Необычайность существования заставляла даже эти
простые натуры задумываться над вопросами жизни и смерти.
Брике
верила в бессмертие. Тома был материалистом.
— Конечно,
мы бессмертны, — говорила голова Брике. — Если бы душа умирала с
телом, она не вернулась бы в голову.
— А
где у вас душа сидела: в голове или в теле? — ехидно спросил Тома.
— Конечно,
в теле была… везде была… — неуверенно отвечала голова Брике, подозревая в
вопросе какой-то подвох.
— Так
что же, душа вашего тела безголовая теперь ходит на том свете?
— Сами
вы безголовый, — обиделась Брике.
— Я-то
с головой. Только она одна у меня и есть, — не унимался Тома. — А вот
душа вашей головы не осталась на том свете? По этой резиновой кишке назад на
землю вернулась? Нет, — говорил он уже серьезно, — мы как машина.
Пустил пар — опять заработала. А разбилась вдребезги — никакой пар не поможет…
И каждый
погружался в свои думы…
|
