ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Спустя
две недели после сражения при Брадане война с гладиаторами была окончена. Те несколько
тысяч гладиаторов, которые уцелели от этой резни, бежали в горы, но, будучи
лишены связи между собою, без начальников и к тому же безостановочно
преследуемые, с одной стороны Крассом, с другой – Помпеем, также прибывшим на
место военных действий, были в несколько дней уничтожены; в плен попало не более
семи тысяч; все они были повешены вдоль Аппиевой дороги, от Капуи до Рима.
Во время
погребения римских солдат, погибших при Брадане, тщетно пытались найти труп
Спартака; поиски не дали никаких результатов; по этому поводу высказано было
немало самых разнообразных и подчас странных предположений, но все они были
бесконечно далеки от истины.
Так
окончилась эта война, длившаяся почти четыре года, война, в которой гладиаторы
доказали своим мужеством, что они – люди, достойные свободы и способные на
великие подвиги. Спартак доказал в этой войне, что он был одним из самых
отважных и достойных славы полководцев, каких только знал мир.
Дело, за
которое вели борьбу гладиаторы, было святым и наиболее справедливым из всех,
когда-либо воодушевлявших людей; за него пролито было в то время много крови,
ее было много пролито и в дальнейшем, немало пролито ее и в наши дни; но борьба
за это дело приводила только к кратковременным и ничтожным успехам, – его
ни разу не увенчивала полная победа.
Пала
римская тирания, на смену ей пришли тысячи варварских тираний и мрак средневековья;
феодализм и католичество при помощи обмана еще крепче заковали в кандалы
угнетенные народы, и лишь постепенно, в результате медленного, но неуклонного
движения вперед человеческого разума, непрестанного движения науки, подобным
морскому приливу и отливу, стало возможным после столетий кровопролитных битв
прийти к французской революции 1793 года, которая восстановила наконец – по
крайней мере в законодательстве, – права гражданина и человека и признала
хотя бы в принципе отвлеченном, но все же неоспоримом и более уже не оспариваемом, –
равенство всех людей на земле. Законы, которые регулируют взаимоотношения между
государством и гражданами, а также и те, которые устанавливают права и обязанности
каждого по отношению к другим и к самому себе, нельзя считать совершенными;
стоит подумать о тех ужасных переворотах, которые потрясали в последнее время
общество, прислушаться к отдаленному смутному гулу, доносящемуся до нас, время
от времени смущающему видимое спокойствие мира; эти мрачные раскаты грома –
провозвестники грядущих еще более неистовых ураганов.
А теперь
закончим нашу повесть и приведем читателей в такое место, где они встретятся с
двумя героями нашего повествования, которых – мы льстим себя надеждой – они
успели уже полюбить, а поэтому им небезынтересно будет узнать о некоторых
событиях в жизни этих действующих лиц.
Прошло
три недели после разгрома при Брадане. В то время как Красс и Помпей, питая
друг к другу ненависть и зависть, приближались со своими войсками к Риму,
причем каждый из них приписывал одному себе заслугу и считал, что только он
потушил этот пожар, и требовал себе консульства, прекрасная Валерия сидела на
скамеечке в своем конклаве на тускуланской вилле, завернувшись в серую траурную
столу.
Дочь
Мессалы была очень бледна, и лицо ее хранило следы недавно пережитого глубокого
горя. Веки ее были красны и опухли от слез; по прекрасным плечам рассыпались
мягкие, густые и черные, словно вороново крыло, волосы; в глазах и на всем лице
лежал отпечаток тихой грусти, невыразимой печали, глубокого, разрывающего
сердце отчаяния.
Она
сидела, уронив чуть склоненную голову на ладонь левой руки, а правой,
облокотившись на поставец, сжимала папирус. Черные глаза ее были устремлены на
урну, и в глубоком немом горе эту прекрасную женщину можно было уподобить
Ниобее. Казалось, она говорила: «Посмотрите, есть ли на свете горе, которое
могло бы сравниться с моим».
На
скамейке около поставца, также в трауре, стояла миловидная светловолосая
Постумия; природная красота сочеталась в ней с детским очарованием и грацией.
Нежными ручками она водила по чеканным фигурам, листьям и узорам, украшавшим
погребальную урну. Время от времени она вскидывала свои черные большие умные
глаза на горюющую мать, словно в огорчении от ее долгого молчания.
Вдруг
Валерия вздрогнула и, поднеся к глазам папирус, который она продолжала держать
в правой руке, снова стала перечитывать его.
Вот что
было написано в этом письме:
«Дивной
Валерии Мессала
Спартак
шлет
привет и пожелание счастья.
Из любви
к тебе, моя дивная Валерия, я встретился с Марком Крассом и сказал, что сложу
оружие. Я готов был согласиться на все из любви к тебе и к нашей дорогой
Постумии; но претор Сицилии предложил мне жизнь и свободу ценой измены.
Я
предпочел быть неблагодарным по отношению к тебе, бесчеловечным к моей дочери,
чем предать своих собратьев и вечным позором покрыть свое имя.
Когда ты
получишь это письмо, меня, вероятно, уже не будет в живых: предстоит большой и
решающий бой, в котором я со славой закончу свою жизнь.
Таковы
начертания враждебного рока. Перед смертью я испытываю потребность, о дивная
моя Валерия, просить у тебя прощения за все причиненное тебе горе. Прости меня
и живи в радости; умирая, я благословляю твое полное мужества сердце, твою
благородную, любящую душу.
Будь
сильной и живи; живи ради любви ко мне, живи ради этого невинного ребенка –
таково пожелание и просьба умирающего.
Слезы
сжимают мне горло, я задыхаюсь, и меня утешает лишь одна мысль, что я обниму тебя,
твой бессмертный дух, в лучшем мире. Тебе мой последний поцелуй, к тебе
стремится моя последняя мысль, последнее биение сердца
твоего Спартака
».
Окончив
читать, Валерия поднесла письмо к губам и громко зарыдала.
– Мама,
почему ты так плачешь? – печально спросила девочка.
– Бедное
дитя мое! – воскликнула Валерия прерывающимся от рыдания голосом, лаская белокурую
кудрявую головку Постумии; и, глядя на нее с невыразимой нежностью, сказала: –
Ничего! Ничего со мной не случилось! Не огорчайся, дитя мое!
Она
привлекла к себе девочку и, обливаясь слезами, покрыла ее лобик поцелуями.
– С
тобой ничего не случилось, а ты плачешь? – с упреком сказала ей Постумия. –
Когда я плачу, ты говоришь, что я нехорошая! А теперь ты, мама, нехорошая!
– О,
не говори так, не говори!.. – воскликнула бедная женщина, еще горячее
лаская и целуя ребенка. – О, если бы ты знала, как ты делаешь мне больно,
дитя мое!..
– А
когда ты плачешь, мне тоже больно!
– О
родная моя, как ты мне дорога и как ты жестока ко мне, отныне моя единственная,
чистая любовь!
И с
этими словами несчастная, снова поцеловав письмо, спрятала его у себя на груди;
она протянула руки к Постумии и посадила ее к себе на колени, стараясь удержать
свои слезы; целуя, лаская и гладя волосы девочки, она сказала:
– Ты
права, моя малютка, я была нехорошей… но теперь этого не будет. Я буду думать
только о тебе и буду крепко-крепко любить тебя, моя девочка, очень крепко. А ты
будешь любить свою маму?
– Да,
да, всегда, всегда, очень, очень крепко!
Постумия
приподняла головку, обвила своими ручонками шею матери и начала горячо целовать
ее. Затем девочка снова принялась гладить своими ручками урну.
В
конклаве наступила тишина.
Вдруг
Постумия спросила у матери:
– Скажи
мне, мама, что там внутри?
Глаза
Валерии наполнились слезами; скорбно подняв их к небу, она воскликнула:
– О
бедная моя крошка!..
Через
минуту, с трудом сдерживая слезы, она дрожащим голосом промолвила:
– В
этой урне, моя бедняжка, прах твоего отца!
И снова
зарыдала.
1874
Капрера,
25 июня 1874 г.
Дорогой
мой Джованьоли,
Я залпом
прочел вашего «Спартака» несмотря на то, что у меня совсем нет времени для чтения;
я от него в восторге и восхищен вами.
Надеюсь,
что наши сограждане оценят великие достоинства этого произведения и, читая его,
убедятся в необходимости сохранять непоколебимую стойкость, когда речь идет о
борьбе за святое дело свободы.
Вы,
римлянин, описали не лучший, но наиболее блестящий период истории величайшей республики
– период, когда надменные властелины мира начинали уже погрязать в тине порока
и разврата, но, несмотря на то что это поколение было источено испорченностью и
разложением, оно породило исполинов, равных которым не было ни у одного из предыдущих
поколений, ни у одного народа и ни в одну эпоху.
«Из всех
великих людей величайшим был Цезарь», – сказал знаменитый философ. И действительно,
деяния Цезаря возвеличили описанную вами эпоху.
Вы
изваяли Спартака, этого Христа – искупителя рабов, резцом Микеланджело. Я, как
раб, получивший свободу, благодарю вас за это, а также за то глубокое волнение,
которое я испытал, читая ваше произведение.
Не раз
слезы катились из глаз моих, не раз чудесные подвиги рудиария приводили меня в
волнение, и я был немало огорчен тем, что ваша повесть оказалась такой краткой.
Пусть же
воспрянет дух наших сограждан при воспоминании о великих героях, почивших в
нашей родной земле, земле, где больше не будет ни гладиаторов, ни господ.
Неизменно
ваш
Джузеппе
Гарибальди
|
