Рафаэлло Джованьоли «Спартак»

Глава двенадцатая

О ТОМ, КАК БЛАГОДАРЯ СВОЕЙ ПРОЗОРЛИВОСТИ И ЛОВКОСТИ СПАРТАК ДОВЕЛ ЧИСЛО СВОИХ СТОРОННИКОВ С ШЕСТИСОТ ЧЕЛОВЕК ДО ДЕСЯТИ ТЫСЯЧ

Как только весть о поражении когорт Сервилиана, отправленных для преследования гладиаторов, бежавших из Капуи, облетела соседние города, по всей Кампанье поднялась сильная тревога; все были ошеломлены, узнав подробности разгрома легионеров.

Нола, Нуцерия, Геркуланум, Байи, Неаполь, Мизены, Кумы, Капуя и другие города этой плодороднейшей провинции спешно готовились к обороне; вооруженные граждане дни и ночи стояли на страже у городских ворот и на бастионах. Помпея, стены которой были снесены, не дерзнула оказать сопротивление гладиаторам, не раз появлявшимся в городе за продовольствием. К удивлению жителей, они вели себя не как враги или толпа дикарей, а как самое дисциплинированное войско.

Тем временем префекты городов слали одного за другим гонцов к Меттию Либеону, префекту всей провинции, требовали принятия безотлагательных мер против растущей опасности. Растерявшийся, перепуганный Меттий, в свою очередь, посылал гонцов в римский сенат, заклиная его поскорее направить подкрепление.

В Риме, по-видимому, не были склонны серьезно считаться с бунтом гладиаторов. Только Сергий Катилина и Юлий Цезарь понимали, насколько значительно и опасно это восстание рабов; им были известны его корни, все его нити и размах, они знали и храбрейшего вождя гладиаторов. Кроме них, никто не думал о когортах, наголову разбитых гладиаторами, тем более что солдаты, спасшиеся бегством, рассказывая подробности сражения, с некоторым основанием обвиняли во всем самонадеянного и невежественного трибуна Сервилиана, прозванного ими в насмешку «маленьким Варроном». С другой стороны, Рим в это время вынужден был вести войны с более серьезными и опасными врагами: против его владычества восстала почти вся Испания во главе с бесстрашным и осторожным Серторием. Храбрость юного Помпея и тактика старого, опытного Метелла пасовали перед его умом и смелостью. Одновременно против римлян выступил и могущественный Митридат; он же разбил Марка Аврелия Котту, бывшего в том году консулом вместе с Луцием Лицинием Лукуллом.

Хотя консул Лукулл находился еще в Риме, все его помыслы были направлены на то, чтобы собрать назначенные для похода легионы и выступить против Митридата, победы которого тревожили Рим и сенат; с одобрения сената Лукулл послал в Кампанью против гладиаторов храброго и опытного трибуна Клодия Глабра, дав ему для борьбы с восставшими шесть когорт, то есть около трех тысяч легионеров.

Пока Клодий Глабр снаряжал отданные в его распоряжение когорты, чтобы выступить против гладиаторов, последние умело воспользовались плодами своих побед: за двадцать дней число их с шестисот, каким оно было в день сражения с Титом Сервилианом, возросло до тысячи двухсот теперь уже хорошо вооруженных воинов, готовых отдать свою жизнь за дело свободы.

Спартак, прекрасно зная боевые порядки греческих фаланг, фракийского войска, армий Митридата, а также и латинских легионов, в рядах которых он сражался, был страстным приверженцем римского строя и полагал, что нет лучшей и более разумной тактики, чем тактика римлян, этого поистине народа-воина. Бесчисленные победы латинян над презирающими смерть и отлично владеющими оружием народами он приписывал прежде всего дисциплине, боевому порядку и структуре римских легионов, а завоевание Римом почти всего мира – военной доблести латинян.

Спартак, как это уже было сказано, старался создать и сформировать войско гладиаторов, следуя принципам боевого строя и порядков римского войска.

И когда после победы над Титом Сервилианом он вступил в Помпею, то заказал значок для первого легиона гладиаторов. На древке, там, где у римлян был укреплен орел, Спартак велел прикрепить красную шапку – головной убор рабов, которых господа их собирались отпустить на свободу; под шапкой он велел прибить небольшое бронзовое изображение кошки, потому что кошку – самое свободолюбивое животное, согласно мифологии, – помещали, как символ, у ног статуи Свободы. Кроме того, по римскому же обычаю, он назначил значки и центуриям; к древку были прикреплены две соединенные руки, тоже из бронзы, а под ними – маленькая Шапка с двумя номерами – когорты и легиона. Спартак, хотя и смог выступить лишь с небольшим вооруженным отрядом, нисколько не сомневался, что к нему присоединятся все гладиаторы Италии и что со временем возглавляемая им армия будет иметь много легионов и много когорт.

Обосновавшись на Везувии и прилегающих к нему равнинах, Спартак ежедневно и подолгу заставлял свои отряды упражняться и изучать тактические приемы римских легионов: раздвигать и смыкать ряды, сходиться в намеченном пункте, делать обходные маневры, поворачиваться направо и налево, строиться в колонну и в три боевые линии, из третьей, перейдя через вторую, занимать место в первой линии и т. д. Собрав трубы и букцины, отнятые у легионеров Сервилиана, Спартак составил оркестр трубачей и научил их трубить утреннюю зорю, сбор и сигнал к атаке.

Таким образом, Спартак с прозорливостью истинного полководца с пользой употребил время, которое поневоле дал ему противник, и занялся обучением своих солдат военному мастерству, тактике ведения боя: он готовился оказать упорное сопротивление врагу, нападения которого ожидал со дня на день.

Действительно, Клодий Глабр не замедлил явиться. Собрав свои когорты, он ускоренным маршем двинулся против гладиаторов.

Энергично поддерживая строжайшую дисциплину среди своих воинов, Спартак в короткое время завоевал симпатии местных пастухов и дровосеков; поэтому еще за сутки до появления Клодия он уже знал, что враг подходит и сколько у него войска. Спартак понимал, что тысяча двести воинов – сила недостаточная для сражения в открытом поле против трех с лишним тысяч римских легионеров. Он отступил в свой лагерь на Везувий и здесь стал ожидать неприятеля.

Атака, по всей видимости, должна была начаться после полудня, в двадцатый день пребывания гладиаторов на Везувии. Примерно около этого часа манипул легко вооруженных пехотинцев, рассыпавшись цепью по лесу, тянувшемуся по обеим сторонам тропинки, и медленно взбираясь вверх, приблизился к лагерю гладиаторов и стал осыпать его стрелами. Но расстояние, отделявшее стрелков от лагеря, было значительным, и стрелы существенного вреда не причиняли; несколько гладиаторов, в том числе и Борторикс, были ранены. Самому неприятелю почти не причинил вреда град камней, которые метали гладиаторы, – легионеры укрывались за деревьями, а в тот момент, когда Спартак приготовился выйти из лагеря и атаковать их, пращники вдруг быстро отошли, совершенно прекратив наступление. Фракиец понял, что поражение Сервилиана послужило хорошим уроком новому полководцу римлян, научив его считаться как с местоположением, так и тактикой неприятеля. Спартаку было ясно, что атаки против его лагеря, подобные первой, больше не повторятся. Клодий прибегнет к иному маневру: он постарается выманить гладиаторов с площадки для того, чтобы сразиться с ними в выгодных для римлян условиях.

Именно с этой целью Клодий послал легкую пехоту наверх разведать, все ли еще гладиаторы находятся в своем лагере. Удостоверившись в этом, Клодий, прекрасно знавший эти края – во время гражданской войны он сражался здесь под начальством Суллы и прошел всю Кампанью, – потирал себе руки и с улыбкой удовлетворения, которая редко появлялась на его толстых строгих губах и так не шла к его загорелому сердитому лицу, воскликнул:

– Значит, мышь в западне!.. Через пять дней все они сдадутся на милость победителя.

Окружавшие его центурионы и оптионы недоуменно смотрели друг на друга, не понимая слов трибуна; но вскоре все стало ясно: Клодий привел с собою две тысячи человек; третью тысячу он оставил на широкой консульской дороге у подошвы горы под начальством центуриона Марка Валерия Мессалы Нигера; своим четырем когортам он приказал следовать дальше вверх по склону Везувия, до того места, где начинались леса и вместо дороги шла извилистая тропинка, по которой только и можно было проникнуть в лагерь гладиаторов. Там он остановил свое войско и, выбрав удобное место, приказал разбить лагерь. Вслед за этим он немедленно послал одного из помощников центуриона к Валерию Мессале Нигеру с приказанием точно осуществить заранее условленный маневр.

Марку Валерию Мессале Нигеру, которому предстояло через девять лет после описываемых нами событий стать консулом, было тогда не более тридцати трех лет; он отличался смелостью, честолюбием и жаждал военных отличий. Во время гражданской войны Мессала сражался в войсках Суллы и проявил там доблесть, а за четыре года до выступления гладиаторов отправился с Аппием Клавдием Пульхром в Македонию сражаться против недовольных Римом провинций, главным образом против фракийцев, которые поднялись на борьбу с невыносимым гнетом римлян.

За храбрость, проявленную Валерием Мессалой в сражении на Родопских горах, он был награжден гражданским венком и званием центуриона. Немного времени спустя хилый Аппий Клавдий Пульхр умер, война прекратилась, и молодой Мессала вернулся в Рим. В тот день, когда в Рим прибыли вести о восстании гладиаторов, Мессала готовился следовать за консулом Лукуллом к Черному морю. Но так как Лукулл собирался отправиться в эту экспедицию не раньше весны, Мессала испросил разрешение следовать за Клодием Глабром и принять участие в карательной экспедиции против гладиаторов. Надменный Валерий Мессала принадлежал к числу тех патрициев, у которых одна лишь мысль о войне с гладиаторами вызывала улыбку жалостливого презрения.

К жажде славы у Мессалы Нигера в данном случае примешивалась безудержная ненависть к Спартаку. Он был родственником Валерии Мессалы, вдовы Суллы, и, когда до него дошли вести о ее любовной связи со Спартаком, он воспылал безумным гневом, считая эту связь позором; он не пожелал больше видеть свою родственницу, а Спартака возненавидел всеми фибрами души, считая, что подлый гладиатор осквернил имя Мессалы.

Получив приказ трибуна Клодия Глабра, Мессала двинулся со своими двумя когортами вдоль подножия Везувия, огибая гору. Через несколько часов он достиг склона, обращенного в сторону Нолы и Нуцерии, затем вышел на плохую горную дорогу, по которой его войска шли до тех пор, пока она не оборвалась среди пропастей, скал и обвалов. Здесь Мессала остановил когорты и приказал разбить лагерь.

Мы не станем описывать, как оба римских отряда, один по одну сторону горы, другой по другую, за два часа с небольшим соорудили лагеря, как обычно, квадратной формы, окружили их рвом, а с внутренней стороны – земляным валом, защищенным вверху густым частоколом. Быстрота, с которой римляне строили свои прекрасно укрепленные лагеря, всем известна по хвалебным описаниям историков и военных специалистов, и нам осталось бы только повторять эти восхваления.

Итак, Клодий Глабр с одной стороны Везувия, а Мессала Нигер – с другой к вечеру расположились со своими войсками и заперли оба имевшихся в распоряжении гладиаторов выхода из их лагеря.

Теперь римские когорты поняли план своего предводителя; они ликовали при мысли, что мышь действительно оказалась запертой в мышеловке.

Предусмотрительный и осторожный Клодий послал только одну тысячу человек охранять тропинку, ведшую к Ноле: он знал, что почти отвесная крутизна горы с этой стороны была очень серьезным препятствием спуску гладиаторов. Главные же силы он сосредоточил у дороги со стороны Помпеи; здесь спуск был несравненно удобнее, и, вероятнее всего, именно здесь следовало ожидать атаку.

На заре следующего дня Спартак, обходя по своему обыкновению площадку, увидел под скалами, обращенными к Ноле, лагерь врагов и, хотя еще не заметил лагеря Клодия – его закрывали леса, – все же заподозрил что-то недоброе. Решив выяснить положение, он во главе двух манипул стал спускаться по тропинке, ведущей к Помпее. Не прошел он и двух миль, как его авангард обнаружил часовых римского лагеря и обменялся с ними несколькими дротиками и стрелами. Спартак остановил свой отряд, а сам направился к тому месту, где находился его авангард, и тут перед глазами пораженного гладиатора предстал римский лагерь во всей его грозной мощи.

Спартак побледнел и, не произнеся ни слова, устремил глаза на подымающийся перед ним вал, который произвел на него такое впечатление, какое на заживо погребенного при пробуждении произвело бы прикосновение к холодной и тяжелой крышке гроба.

Римские часовые при первом появлении авангарда гладиаторов подали сигнал тревоги, тотчас же из лагеря выступила одна центурия и двинулась вперед, пуская стрелы в Спартака. Фракиец, поняв, что гладиаторы заперты врагом и обречены на верную гибель, не двигался, не замечал дротиков, падавших со свистом вокруг него, хотя любой мог его поразить.

Его пробудил от оцепенения декан авангарда, сказав:

– Спартак, что же нам делать? Идти вперед и сразиться или отступать?

– Ты прав, Алкест, – печально ответил фракиец. – Надо отступать.

Авангард возвращался быстрым шагом, вслед за ним медленно шел Спартак к двум ожидавшим его манипулам.

В глубокой задумчивости он повел их обратно.

Римская центурия некоторое время преследовала гладиаторов, осыпая их стрелами, но вскоре получила приказ вернуться в лагерь.

Взойдя на площадку, Спартак призвал к себе Эномая и Борторикса, который хотя и был ранен, но не утратил уверенности и рвения; были приглашены и другие наиболее опытные и храбрые военачальники. Фракиец повел их всех по направлению к Ноле. Он показал им раскинувшийся внизу неприятельский лагерь, объяснил, в каком критическом положении они оказались, и спросил, что, по их мнению, следовало бы предпринять в таких трудных обстоятельствах.

Мужественный, презирающий смерть и безрассудно горячий Эномай крикнул:

– Клянусь эриниями, что нам только и остается обрушиться с яростью диких зверей на каждый римский лагерь. Тысяча погибнет, а двести пробьются!

– Если бы это было возможно! – произнес Спартак.

– А почему это невозможно? – спросил полный решимости германец.

– Подобная мысль промелькнула и у меня. Но принял ли ты в расчет, что вражеские лагеря расположены как раз там, где крутые и обрывистые тропинки, ведущие из нашего лагеря, выходят на свободную, открытую местность? Подумал ли ты, что ни с той, ни с другой стороны мы не можем развернуть фронт больше, чем в десять воинов? Нас тысяча двести человек, а участвовать в сражении смогут не больше двадцати человек.

Довод Спартака был настолько убедителен и все его соображения так правильны, что Эномай опустил голову на грудь и глубоко вздохнул. Вокруг них, безмолвные, подавленные, стояли гладиаторы.

– Да и продовольствия у нас хватит всего лишь на пять, шесть дней, – продолжал Спартак. – Ну… а потом?

Вопрос, заданный Спартаком печальным и мрачным тоном, встал перед его соратниками во всей своей неоспоримой и угрожающей силе, гнетущий, неумолимый, страшный вопрос.

Вывод был слишком ясен. Семь, восемь, десять дней еще можно было бы продержаться здесь… А потом?..

Выхода не было… Либо сдаться, либо умереть…

Долго длилось скорбное молчание двадцати мужественных гладиаторов, для которых было горько и мучительно сознавать крушение всех надежд, поддерживавших их существование в течение пяти лет, согревавших кровь в их жилах, одухотворявших их жизнь. Как ужасно было видеть такой жалкий конец их дела в тот момент, когда, казалось, победа была близка, торжество обеспечено! Что значила смерть в сравнении с таким страшным несчастьем?

Спартак первый прервал это мрачное молчание:

– Пойдемте со мной, обойдем эту площадку и внимательно посмотрим, не найдется ли какой-нибудь путь к спасению, нет ли еще какого-нибудь способа, каким бы трудным и опасным он ни был, выйти живыми из этой могилы, даже если только сотне из нас удастся избежать смерти, а все остальные погибнут ради торжества нашего святого дела.

В сопровождении своих соратников Спартак, безмолвный, сосредоточенный, начал обход лагеря. Время от времени он останавливался; он походил в эти минуты на льва, запертого в железной клетке, когда он, рыча и фыркая, ищет способа сломать решетку своей темницы.

Гладиаторы подошли к тому месту, где стеной высились отвесные скалы, отделявшие площадку от вершины горы. Спартак посмотрел на эту страшную крутизну и прошептал:

– Белка и та не поднялась бы! – И, подумав минуту, добавил: – А если бы даже мы поднялись?.. Мы только усугубили бы опасность положения.

Наконец предводители гладиаторов дошли до южного конца площадки и остановились у края глубокой пропасти, пытаясь определить на глаз ее глубину. Но тотчас почти все в ужасе отвели глаза от этой головокружительной бездны.

– Тут только камни могут достигнуть дна, – сказал один из начальников манипул.

Неподалеку сидели на земле десятка два гладиаторов-галлов и с большой ловкостью плели щиты из толстых ивовых прутьев, которые они затем обтягивали кусками твердой кожи. Блуждающий взгляд Спартака, все еще погруженного в свои мысли, случайно упал на щиты, на эти примитивные изделия товарищей по несчастью.

Сначала глаза его машинально задержались на этих щитах, и он безотчетно рассматривал их.

Видя, что Спартак пристально смотрит на щиты, один из галлов, улыбаясь, сказал:

– Кожаных и металлических щитов у нас в лагере наберется не больше семисот, и чтобы снабдить остальных пятьсот воинов щитами, мы и решили сделать, ну, хотя бы такие… Мы их будем делать… пока у нас хватит кожи.

– Гез и Тетуан щедро вознаградят вас в будущей жизни! – воскликнул Спартак, тронутый любовной заботой бедных галлов: они отдавали делу освобождения угнетенных даже в минуты отдыха все свои силы и способности.

После короткого молчания, когда Спартак, как будто позабыв о своих заботах, ласково смотрел на молодых галлов и их работу, он спросил:

– А много ли у вас осталось кожи?

– Нет, немного, десятка на два щитов.

– Вот эту кожу мы достали в Помпее, когда в последний раз ходили туда.

– Жаль, что воловьи шкуры не растут в лесах, как ивовые прутья!

Глаза Спартака снова устремились на эти толстые, крепкие и гибкие прутья; небольшие кучки их лежали около новоявленных оружейников.

Фракийца поразили последние слова галла, в ответ на его вопрос он встрепенулся и, точно готовясь к прыжку, нагнулся к земле и набрал горсть ивовых прутьев. И вдруг, просияв от радости, он во всю мощь своего голоса крикнул:

– О, клянусь Юпитером, всеблагим и величайшим Освободителем, мы спасены!

Эномай, Борторикс и другие центурионы, оптионы и деканы, ошеломленные этим возгласом, повернулись к Спартаку.

– Что ты сказал? – спросил Эномай.

– Мы спасены? – переспросил Борторикс.

– Кто же нас спасет? – задал вопрос еще кто-то.

– Кто сказал?..

– Каким образом?

Спартак молчал, внимательно рассматривая прутья. Наконец он повернулся к товарищам и сказал:

– Вы видите эти прутья? Мы из них сделаем нескончаемо длинную лестницу, верхний конец прикрепим к этой скале и спустимся по одному вот в это глубокое ущелье, а из него выйдем внезапно в тыл римлянам и изрубим их в куски.

Грустная улыбка сомнения скользнула по лицам почти всех сопровождавших его товарищей, а Эномай, безнадежно покачав головой, сказал:

– Спартак, ты бредишь!

– Сплести лестницу в восемьсот – девятьсот футов длиной? – недоверчиво спросил Борторикс.

– Для того, кто сильно захочет, – твердо и уверенно возразил Спартак, – нет ничего невозможного. Напрасно вас смущает мысль об этой лестнице: нас тысяча двести человек, и мы сплетем ее за три часа.

Вселяя своей горячей верой и убежденностью энергию и бодрость и в остальных, рудиарий послал четыре манипула гладиаторов, вооруженных топорами, в соседние леса заготовить прутьев потолще, чтобы они подходили для намеченной цели.

Остальным он приказал разместиться на площадке по манипулам, в два ряда, захватив с собой все имеющиеся в лагере веревки, повязки, ремни, пригодные для связывания отдельных частей той необыкновенной лестницы, которую предполагалось соорудить.

Меньше чем через час посланные за ивовыми прутьями гладиаторы стали возвращаться группами по восемь, по десять, по двадцать человек. Они приносили громадные вязанки, и Спартак первый стал сплетать толстые стебли ивняка, приказывая всем принять участие в этой работе. Одни подготовляли материал, другие связывали, третьи складывали готовые части необыкновенной лестницы, которая должна была принести им спасение.

Все работали с величайшим усердием, вполне сознавая всю опасность нависшей угрозы. На площадке, где одновременно работала тысяча воинов, царили порядок и тишина. Лишь изредка раздавались вполголоса просьбы о помощи или совете: все старались как можно лучше выполнить общее дело.

За два часа до захода солнца лестница длиною почти в девятьсот футов была наконец готова. Тогда Спартак приказал четырем гладиаторам развернуть ее: он хотел сам осмотреть каждое звено лестницы, проверить прочность и правильность соединения. По мере того как Спартак просматривал и ощупывал одно за другим все звенья лестницы, четыре гладиатора сматывали ее.

Когда наступили сумерки, Спартак приказал лагерю сняться, соблюдая полную тишину; каждый полуманипул должен был связать свое оружие все вместе, потому что во время предстоявшего спуска людей нельзя было обременять никакой лишней тяжестью. Скрученную по его приказу веревку из полос различных тканей Спартак велел прикрепить к связке оружия первого полуманипула, с тем чтобы, когда воины этого полуманипула, спускаясь по одному, достигнут дна пропасти, связка с оружием опустилась бы туда на конце этой веревки.

Затем Спартак приказал прикрепить к нижнему концу лестницы два огромных камня и распорядился опустить ее потихоньку вдоль отвесных обрывов, являвшихся стенами пропасти. Фракиец разумно рассудил, что этой мерой предосторожности он добьется двух результатов, одинаково важных для того, чтобы этот бесконечно трудный спуск закончился удачно. Во-первых, вес двух больших камней был больше, чем вес любого атлета, и если бы лестница, к которой привязали эти камни, дошла без разрывов до дна пропасти, это оказалось бы гарантией благополучного спуска людей. Во-вторых, камни будут прочно держать лестницу на дне бездны и ослабят опасное колебание, которое было неизбежно вследствие гибкости хрупкого и легкого сооружения, которое под тяжестью людей стало бы качаться.

Когда все было сделано и тьма вокруг горы стала сгущаться, Эномай первым начал готовиться к опасному спуску.

Гигант-германец ухватился руками за верхушку скалы, к которой был прочно привязан другой конец лестницы; он был немного бледен: этот спуск был таким видом опасности, которой ему еще никогда не приходилось подвергаться, и против бездонной скалистой пропасти ничего не могли сделать ни сила рук, ни неукротимая энергия духа; мужественный великан пошутил при этом:

– Клянусь всеведением и всемогуществом Вотана, я думаю, что даже Геллия, самая легкая из Валькирий, не чувствовала бы себя в полной безопасности при этаком необыкновенном спуске!

Пока он произносил эти слова, его гигантская фигура постепенно скрывалась за скалами, окружавшими пропасть; вскоре исчезла и его голова. Спартак, согнувшись, следил за ним, и при каждом колебании, при каждом покачивании лестницы по всему его телу пробегала дрожь. Он был очень бледен; казалось, что всем своим существом он прикован к этой невиданной подвижной лестнице.

Гладиаторы столпились у края площадки, точно их притягивала мрачная бездна. Те, что стояли позади, поднимались на носки и смотрели на скалу, к которой была привязана лестница; все стояли неподвижно и безмолвно, и в ночной тишине слышалось лишь тяжелое дыхание тысячи двухсот человек, чья жизнь и судьба в этот миг зависели от хрупкой снасти из ивовых прутьев.

Сильное, размеренное колыхание и вздрагивание лестницы отмечало все увеличивающееся число ступеней, преодолеваемых Эномаем, и гладиаторы в тревоге считали их.

Волнообразное колебание лестницы длилось не больше трех минут, но гладиаторам эти три минуты показались тремя олимпиадами, тремя веками. Наконец колебание прекратилось, и тогда на площадке тысяча людей, движимых единым порывом, единой мыслью, повернулась в сторону пропасти и напрягла слух, – неописуемые чувства отражались на их лицах.

Прошло несколько мгновений; у тысячи гладиаторов замерло в груди дыхание, и вдруг послышался глухой голос – сперва он казался неясным, далеким, но, постепенно усиливаясь, становился звонким, как будто бы человек, которому он принадлежал, быстро приближался. Он кричал:

– Слушай!.. Слушай!..

Из тысячи грудей вырвался мощный, как завывание бури, вздох облегчения, ибо донесшийся крик был условленным сигналом: Эномай благополучно спустился на дно пропасти.

Тогда гладиаторы с лихорадочной поспешностью, каждый стараясь быть как можно более ловким, начали один за другим спускаться по удивительной лестнице, которая – теперь это всем было ясно – спасала их от смерти и возвращала к жизни, вела от позорного крушения к славной победе.

Спуск длился целых тридцать шесть часов, и лишь на рассвете второго дня все оказались внизу, на равнине. На горе остался только Борторикс; он спустил вниз оружие последнего манипула и связки с косами, топорами, трезубцами, которые Спартак приказал взять с собой и хранить: ими можно было временно вооружать товарищей, присоединявшихся к восставшим. Наконец спустился и Борторикс.

Невозможно описать, как велика была благодарность гладиаторов и как бурно они изъявляли свою любовь и преданность Спартаку, чьей мудрой догадливости они были обязаны жизнью.

Но Спартак просил их соблюдать тишину и каждому манипулу велел укрыться в окружающих ущельях и скалах и ждать там наступления ночи.

Бесконечно долгими показались эти часы нетерпеливым воинам; но вот солнце стало склоняться к западу, и едва лишь стали меркнуть лазурные краски небосвода, две когорты гладиаторов вышли из своих укромных убежищ, построились и, двигаясь с величайшими предосторожностями, молча направились – одна, под началом Эномая, к морскому берегу, другая, под командой Спартака, по направлению к Ноле.

Расстояние, которое должны были пройти обе когорты гладиаторов, было примерно одинаковым, и они обе зашли в тыл двух римских лагерей почти одновременно – за час до полуночи.

Подойдя совсем близко к лагерю Мессалы Нигера, Спартак приказал своей когорте остановиться и, соблюдая осторожность, один направился к валу римского лагеря.

– Кто идет? – окликнул часовой, которому послышался шум в соседнем винограднике, откуда пробирался к лагерю Спартак.

Фракиец остановился и замер. Кругом царила тишина; часовой римского лагеря напрягал слух, но все как будто было спокойно.

Вскоре Спартак услышал звук мерных шагов патруля, совершавшего вместе с деканом обход часовых. Услышав оклик «кто идет», патруль поспешил к часовому, чтобы узнать, что случилось.

Была уже глубокая ночь и так тихо, что фракиец мог расслышать следующий разговор, хотя он и велся вполголоса.

– Что случилось? – спросил кто-то, вероятно декан.

– Мне послышался шорох в кустах…

– А после оклика «кто идет» ты что-нибудь слышал?

– Нет, сколько я ни прислушивался.

– Должно быть, лисица бежала по следам куропатки.

– Я тоже подумал, что листья зашуршали под ногами какого-то зверька. О гладиаторах нечего и говорить. Сидят наверху, им уже не выбраться…

– Правильно. Центурион сказал, что мышь в мышеловке.

– Да уж будь спокоен, Клодий Глабр – старый кот, ему справиться с таким мышонком, как этот Спартак, – детская игрушка.

– Ну, еще бы, клянусь Юпитером Охраняющим!

Последовала недолгая пауза. Спартак насмешливо улыбнулся, а декан продолжал:

– Стереги получше, Септимий, и не принимай лисиц за гладиаторов.

– Чересчур много чести было бы для гладиаторов, – сострил в ответ солдат Септимий.

И снова все затихло.

Тем временем глаза Спартака уже привыкли к темноте, и он начал различать то, что его интересовало: форму рва и вала римского лагеря. Ему надо было узнать, какие из четырех ворот находились ближе.

Как раз в это время патруль, возвратившись на свой пост, развел почти погасший костер, и вскоре красные, сверкающие языки ожившего пламени осветили частокол на валу; он оказал помощь Спартаку в задуманном им деле: теперь ему было нетрудно рассмотреть, где находились декуманские ворота, то есть ворота, которые в римских лагерях были дальше всего от позиций, занятых неприятелем. В лагере Мессалы Нигера эти ворота были обращены в сторону Нолы.

Как только Спартак ознакомился с расположением вала, он пошел обратно, добрался до своей когорты и со всевозможными предосторожностями повел ее в обход к декуманским воротам. Отряд шагал молча и бесшумно, пока не подошел к римскому лагерю настолько близко, что гул шагов уже невозможно было скрыть от часовых.

– Кто идет? – раздался голос легионера Септимия.

По тону оклика Спартак понял, что на этот раз легионер не сделал ошибки, приняв лисиц за гладиаторов, а хорошо различил топот идущего войска.

Не получив ответа, бдительный Септимий несколько раз подал сигнал тревоги.

Но гладиаторы, бросившись бегом, спустились в ров, с неслыханной быстротой перебрались через него, влезая на плечи один другому, и в мгновение ока очутились наверху вала; Спартак же, рука которого совсем зажила, благодаря своей необыкновенной ловкости первым появился наверху; с присущей ему стремительностью он напал на легионера Септимия, который вяло и с большим трудом защищался от ударов Спартака, крикнувшего ему своим громоподобным голосом:

– Эй, ты… насмешник Септимий! Твоей милости было бы куда лучше, если б тебе пришлось отбиваться не от меня, а от лисицы. Ты ведь почитаешь ее больше, чем гладиаторов!

Не успев договорить эти слова, фракиец насквозь пронзил мечом легионера. А тем временем гладиаторы группами по три, по четыре, по восемь, по десять человек врывались в лагерь, – и началась резня, как это обычно бывает при внезапных ночных нападениях.

Римляне спали крепким сном, как люди, которым нечего опасаться; они не боялись врага, полагая, что он крепко заперт в своем стане. Теперь же все их усилия и попытки оказать сопротивление яростному натиску гладиаторов были безуспешны. Число нападавших все возрастало, они уже овладели декуманскими воротами, врывались в палатки, кидались на сонных безоружных легионеров, рубили, душили их.

По всему римскому лагерю слышны были страшные крики, проклятья, мольбы; там царили паника, смятение, смерть. Это была даже не кровопролитная битва, а истребление, уничтожение врагов; за полчаса с небольшим погибло свыше четырехсот легионеров, остальные опрометью бежали куда глаза глядят.

Лишь человек сорок самых храбрых воинов под началом Валерия Мессалы Нигера, наскоро вооруженных мечами, пиками и дротиками, но без лат и щитов, собрались у преторских ворот, то есть у главных ворот лагеря, расположенных против декуманских. Отважным сопротивлением они старались сдержать натиск гладиаторов в надежде, что это даст время беглецам собраться и снова вступить в бой. Среди этих храбрецов особенно выделялся Мессала Нигер; доблестно сражаясь, он ободрял римлян и время от времени призывал Спартака, крови которого он жаждал, померяться с ним силами.

– Эй! Спартак!.. – кричал он. – Подлый вождь гнуснейших разбойников… Где ты?.. Подлый раб, поди сюда, грабитель! Встань лицом к лицу со мной! Скрести свой меч с мечом свободного гражданина… Спартак, разбойник, где ты?

Несмотря на крики, стоны, звон оружия и страшный шум, стоявший в лагере, фракиец услышал наконец дерзкие слова римлянина; могучими руками он проложил себе дорогу среди своих воинов, столпившихся вокруг этой кучки легионеров, и, разыскивая человека, вызывавшего его на бой, в свою очередь звал его:

– Эй, римский разбойник! Почему ты поносишь меня за глаза? Грабитель и сын грабителя, оставь для себя свои прозвища, они твое единственное, действительно тебе принадлежащее достояние! Римлянин, вот я… Что тебе надо?

И с этими словами он вступил в бой с Мессалой, который, яростно нападая на него, тяжело дыша, прерывистым голосом кричал:

– Я хочу пронзить тебя своим клинком… осквернить честный меч Валерия Мессалы… твоею кровью…

Оскорбительные выкрики центуриона вызывали гнев Спартака; он отбил бешеную атаку римлянина и, сам перейдя в нападение, одним ударом разбил щит Мессалы в щепки, другим, пробив его кольчугу, серьезно ранил в бок, а затем, как раз когда Мессала произносил последние из приведенных здесь слов, Спартак с такой неистовой силой нанес ему удар по гребню шлема, что несчастный центурион был совершенно оглушен, зашатался и рухнул наземь. Но счастье сопутствовало ему: имя Валерии Мессалы воскресило воспоминания, и любовь, возгоревшаяся в душе гладиатора, смирила его гнев и удержала руку, готовую поразить врага насмерть.

Мессала не был бахвалом, способным только на вызов, он был действительно силен и храбр; но как ни велики были его силы, умение владеть оружием и львиное мужество, он не мог устоять против Спартака, бесспорно заслужившего наименования самой сильной руки и самого мощного меча тех времен.

Фракиец остановил свой меч в тот миг, когда он был на расстоянии всего лишь нескольких дюймов от груди упавшего центуриона, и, повернувшись в сторону двух оптионов, прибежавших на помощь Мессале, несколькими стремительными ударами выбил меч из рук одного, ранил в живот другого, крикнув:

– Иди, юноша, и скажи своим римлянам, что подлый гладиатор подарил тебе жизнь!

Расправившись с обоими оптионами, он вернулся к Мессале, помог ему встать и поручил двум гладиаторам охранять его от гнева вновь прибывающих бойцов.

Вскоре кучка храбрецов, пытавшихся сдержать натиск гладиаторов, была почти полностью уничтожена, и римский лагерь оказался во власти восставших.

То же самое произошло и в лагере Клодия Глабра. Эномай очень скоро наголову разбил когорты Глабра и, обратив их в стремительное бегство, овладел лагерем.

Таким образом, благодаря мужеству, проницательности и предусмотрительности Спартака тысяча с небольшим гладиаторов одержала блестящую победу над тремя с лишним тысячами римлян, тысяча римлян была убита, а их оружие, значки, имущество и лагерь достались восставшим.

На следующий день оба отряда гладиаторов соединились в лагере Клодия Глабра; победители не скупились на насмешки и шутки над ним, называли Глабра кошкой, сбежавшей от мыши, и сочинили песенку приблизительно такого содержания:

Жил-был кот один когда-то.

Серой мышки враг заклятый,

Он ее подстерегал

И, прикидываясь сонным,

С огоньком в глазах зеленым

Неподвижно поджидал.

Только мышь была ученой,

Хитрой, жизнью умудренной:

Взобралась коту на хвост

И, перехитрив бахвала,

Торжествуя, ликовала.

План у этой мышки прост.

Радуясь затее ловкой,

К кончику хвоста бечевкой.

Привязала вмиг звонок.

Перепуганный трезвоном,

Кот под смех мышей со стоном

Убежал, не чуя ног.

Можно себе представить, какой дружный хохот стоял в лагере, превратившемся из римского в гладиаторский, когда сочинители этих куплетов переложили их на очень популярный в то время мотив и распевали их по всему лагерю.

Между тем в лагерь на Везувии сотнями стекались гладиаторы школы Лентула Батиата; они убегали из Капуи толпами, не то что ежедневно, а, можно сказать, ежечасно; меньше чем через двадцать дней, протекших после победы Спартака над Клодием Глабром, пришло свыше четырех тысяч гладиаторов. Они были вооружены копьями, мечами и щитами, отнятыми у римлян. Присоединив к ним тысячу двести человек, уже сражавшихся под знаменем восставших, Спартак образовал первый легион армии угнетенных. В ближайшем будущем эта армия должна была стать грозной и опасной силой.

Хотя в Риме были заняты более важными и неотложными военными делами, все же поражение, нанесенное Клодию Глабру, вызвало тревогу: как сенату, так и народу римскому казалось позором для римлян, что легионеры, победители мира, были разбиты и изрублены толпами подлых гладиаторов.

А тем временем эти подлые, – а их было уже свыше пяти тысяч человек, – построенные в манипулы, когорты и легион, возглавляемые таким мужественным и дальновидным человеком, каким был Спартак, в один прекрасный день появились у Нолы, цветущего, богатого и многолюдного города Кампаньи, и, прежде чем начать штурм города, предложили гражданам предоставить гладиаторам право свободного входа в город, обещая сохранить за это жизнь и имущество жителей.

Перепуганные жители Нолы собрались на форуме. Стоял невообразимый шум, слышались противоречивые восклицания: одни кричали, что город надо сдать, другие требовали защиты. Наконец верх одержали более храбрые: ворота города заперли, горожане поспешили к стенам отражать нападение; в Неаполь, Брундизий и Рим были посланы гонцы с просьбой о подкреплении.

Но все эти посланцы попали в руки Спартака, так как он приказал следить не только за дорогами, но и за тропинками, за дорожками, и оборона Нолы свелась к бессильной, тщетной попытке жителей удержать город. Обитатели его были плохо вооружены и малосведущи в военном деле. Борьба продолжалась не больше двух часов: гладиаторы, имевшие теперь много лестниц, быстро и с ничтожными для себя потерями овладели городскими стенами, проникли в город и, раздраженные его сопротивлением, стали избивать и грабить жителей.

Это произошло потому, что, хотя Спартак и насаждал в своих легионах самую строгую дисциплину, хотя солдаты любили и уважали его, они поддались опьянению кровью, их обуяла жажда разрушения, охватывающая солдат против воли, когда они, ворвавшись в захваченный город, вынуждены сражаться, рисковать жизнью и видеть, как гибнут их товарищи по оружию.

Спартак побежал по улицам города, чтобы обуздать гладиаторов, прекратить грабежи и убийства. Благодаря его громадной силе воли и энергии он с помощью своих военачальников через несколько часов добился прекращения резни и грабежей.

Вскоре букцины протрубили сбор, и со всех сторон на призыв послушно стали стекаться гладиаторы. Распространился слух, что по приказу Спартака легион должен в полном составе явиться на грандиозный форум Нолы, славившийся великолепными старинными храмами, базиликами и портиками.

Меньше чем через час легион гладиаторов выстроился на площади в полном боевом порядке в три ряда. Спартак появился на ступеньках храма Цереры; он был бледен, лицо его было грозным. Несколько мгновений он стоял среди глубокой тишины с опущенной на грудь головой, в скорбном раздумье. Наконец он поднял голову и, гневно сверкая глазами, воскликнул своим могучим голосом, прозвучавшим на всю площадь:

– Вы что же, дикие и преступные люди, желаете добиться, клянусь всеми богами ада, имени грабителей и славы разбойников и убийц?

И он умолк.

Несколько минут никто не проронил ни слова, а затем Спартак продолжал:

– Неужели это та свобода, которую мы несем рабам, та дисциплина, при помощи которой мы стараемся стать людьми, достойными отнятых у нас прав? Это ли благородные поступки, которыми мы привлечем к себе расположение италийцев, это ли добродетель, пример которой мы должны показывать? Разве вам мало того, что против нас – величие и могущество римского имени, вы еще желаете, чтобы на вас обрушились проклятия и месть всех народов Италии? Видно, вам мало той печальной славы, которую создали нам наши угнетатели, – она идет впереди нас и поддерживает утвердившееся с их легкой руки мнение, что мы – варвары, грабители и самые подлые люди? Всего этого вам мало, и, вместо того чтобы славными деяниями, строжайшей дисциплиной, образцовым поведением опровергнуть клевету, жертвой которой мы являемся, вы хотите подкрепить ее и еще усилить мерзким поведением, позорными и подлыми поступками!..

Все в Италии глядят на нас с опаской, подозрительно, недоверчиво; кто нам не явный враг, уж, наверно, и не друг; наше святое дело и знамя, за которое мы сражаемся, самое высокое из всех когда-либо развевавшихся под солнцем на полях сражений от края и до края полуострова, не пользуются никакой симпатией. Чтобы завоевать расположение к себе, у нас есть только одно средство: дисциплина.

Железная дисциплина – это непроницаемая и непобедимая броня римских легионов; они не сильнее и не храбрее всех солдат на свете, – существуют народы, не уступающие им ни в отваге, ни в силе, но среди всех армий нет более дисциплинированной, чем римская, и вот почему римляне побеждают всех своих врагов.

Не помогут вам ни необычайная сила ваших мускулов, ни ваше беспримерное мужество, если вы не изучите и не примените на деле их дисциплину. Как переняли вы от римлян их боевой порядок, так должны вы перенять и их дисциплину.

Если вы хотите, чтобы я был вашим вождем, то я требую от вас умения повиноваться, быть сдержанными и умеренными, потому что сила войска – в порядке, в повиновении, в сдержанности. Каждый должен поклясться своими богами, и все вы должны поклясться мне своей честью, что с этого часа никогда не совершите даже самого незначительного проступка, никогда не дадите мне основания упрекнуть вас в распущенности и неподчинении.

Для обеспечения победы необходимо, чтобы я нашел в себе силу поступать подобно консулу Манлию Торквату, который приказал сыну отрубить голову своему другу, ежели он окажется виновным в малейшем нарушении установленных законов и порядков. Восхищенные историки рассказывают о римских легионах, что однажды они разбили лагерь возле яблони; когда же сняли палатки, оказалось, что с яблони не было сорвано ни одного плода. Я хочу, чтобы и о вас могли сказать то же самое! Лишь при этом условии мы будем достойны свободы, которой мы добиваемся, лишь при этом условии мы можем одержать победу над самым сильным и самым храбрым войском в мире.

Гул одобрения сопровождал пламенную речь Спартака. Гладиаторы были покорены грубоватой, но страстной и прочувствованной речью своего вождя; а когда он кончил говорить, долго не смолкали единодушные возгласы одобрения и рукоплескания.

Спартак вывел свою армию из Нолы и приказал разбить лагерь вблизи нее, на одном из холмов. Две когорты, которые он сменял ежедневно, стояли на страже у города. В Ноле он добыл большое количество оружия, лат, щитов и сложил их все в своем лагере, чтобы вооружить рабов и гладиаторов, стекавшихся под знамя восстания.

Близ Нолы Спартак провел больше двух месяцев, неустанно совершенствуя боевое мастерство и уменье владеть оружием своих солдат, число которых все возрастало и достигло восьми тысяч; вскоре он уже мог составить из них два легиона. Порядок и дисциплина, которые насаждал в своей армии доблестный фракиец, поражали жителей Кампаньи: их собственность и жизнь не подвергались никакой опасности, гладиаторы ничем и никогда не беспокоили их.

В Риме меж тем было решено отправить против взбунтовавшихся рабов и гладиаторов претора Публия Вариния с легионом, в большинстве своем состоявшем из добровольцев и молодых новобранцев, – ветераны и легионеры, уже испытанные в бранных походах, были посланы против Сертория и Митридата.

Но за несколько дней до выступления из Рима Публия Вариния с шеститысячным войском, к которому был присоединен отряд всадников, сформированный союзниками-италийцами, численностью свыше трехсот копий, из Эпицинийского леса, расположенного между Сутри и Суэссой-Пометией, неподалеку от Аппиевой дороги, вечером вышло свыше двух тысяч человек; многие из них были вооружены чем попало: косами, трезубцами, топорами и серпами, а иные просто-напросто заостренными кольями, и лишь немногие имели копья и мечи.

Это были гладиаторы из школ Акциана, Юлия Рабеция и других римских ланист; по приказу, полученному от Крикса, они собрались поодиночке и, встав под его команду, были разделены на четыре когорты и двадцать манипул. Теперь они двигались по направлению к Везувию, на соединение с легионами Спартака.

Утром пятнадцатого февраля, после того как Метробий отправился с доносом о заговоре гладиаторов к консулам Котте и Лукуллу, Крикс обошел школу за школой, предупреждая гладиаторов о случившемся и призывая их к спокойствию и осторожности.

В одной из школ его арестовали и препроводили в Мамертинскую тюрьму; его держали там свыше двух месяцев, секли розгами, и, несмотря на то что он твердо и решительно отрицал свое участие в заговоре Спартака, его, пожалуй, присудили бы к распятию, если бы не гладиаторы, которые умолили своих ланист ходатайствовать за Крикса перед Цетегом, Лентулом, Юлием Цезарем и Катилиной и добились наконец его освобождения.

Крикса выпустили из тюрьмы, но он понимал, что за ним строго следят и что все школы и все гладиаторы, без сомнения, находятся под наблюдением. Он решил притвориться ничего не знающим, ко всему совершенно безучастным и тем самым если не уничтожить, то хотя бы уменьшить подозрения ланист и властей.

Поэтому-то бедный галл, несмотря на все настояния Спартака, был принужден смирить тревогу, гнев и желания, кипевшие в его душе, и не мог ни сам двинуться на Везувий, ни послать или повести туда хотя бы один манипул.

После всяческих ухищрений и уловок, серьезнейших опасностей и бурных тревог Криксу наконец удалось через четыре с лишним месяца после начала восстания и двух побед, одержанных армией Спартака над римлянами, бежать из Рима и укрыться в Эпицинийском лесу; он был уверен, что если не все гладиаторы, которым он здесь назначил свидание, то во всяком случае очень многие из них придут сюда.

Так и случилось. Два дня галл скрывался в тенистых уголках леса, поджидая товарищей, а затем отправился на Везувий. Проделав четырехдневный тяжелый переход, он прибыл туда во главе двадцати манипул.

Радость, торжество, ликование по поводу их прибытия неописуемы. Спартак встретил Крикса действительно по-братски – он любил и ценил его больше всех.

Две тысячи гладиаторов, приведенных Криксом, были немедленно вооружены и распределены равномерно по двум легионам, из которых одним командовал Эномай, а вторым Крикс. Спартак под единодушные приветствия был провозглашен верховным вождем войска гладиаторов.

Два дня спустя после прибытия Крикса разведчики доложили Спартаку, что по Аппиевой дороге ускоренным маршем идет против них претор Публий Вариний. Вождь гладиаторов приказал войску тихо сняться с лагеря и ночью быстро двинулся навстречу неприятелю.