 Увеличить |
Глава тринадцатая
ОТ КАЗИЛИНСКОГО ДО
АКВИНСКОГО СРАЖЕНИЯ
Публию
Варинию было сорок пять лет. Он происходил из плебеев, был крепкого телосложения,
неукротимого, гордого нрава и обладал всеми лучшими качествами римского воина,
представляя собой его ярко выраженный тип. Как в пище, так и в питье был
воздержан и неприхотлив; привычен к холоду, жаре, большим переходам, бессонным
ночам и иным военным тяготам; был угрюм, молчалив и храбр до дерзости. Если бы
при этих ценнейших качествах Вариний еще отличался большим умом, если бы шире
был его кругозор, а образование – не столь поверхностным и односторонним, у
него имелись бы все основания стать консулом, полководцем, триумфатором. Но, к
несчастью для него, он не обладал высоким умом, равным благородству его души, и
за двадцать восемь лет боевой службы добился всего лишь звания претора, да и то
присвоили ему это звание из уважения к его суровой беспристрастности,
испытанной храбрости, превосходному знанию военного дела и соблюдению
предписаний уставов. Римские воины, сражавшиеся с ним бок о бок, и полководцы,
под началом которых он служил, восхищались его усердием, доблестью, духовной и
физической силой.
Семнадцати
лет от роду он под предводительством Гая Мария впервые участвовал в войне с
тевтонами и кимврами, отличился и был награжден гражданским венком и званием
декана; затем он сражался под знаменем Помпея Страбона, отца Помпея Великого, в
гражданской войне, несколько раз был ранен и награжден вторым гражданским
венком. Под началом Суллы он участвовал в войне против Митридата, получил
несколько ранений, а при осаде Афин был награжден крепостным венком[156] и
удостоен звания младшего центуриона. Он сопутствовал Сулле во всех перипетиях
гражданской войны и за новые доблестные деяния получил звание сначала старшего
центуриона, а потом трибуна. Затем он последовал за Помпеем Великим в Африку,
где сражался в его армии против Домиция и Ярбы; в эту войну он получил звание
квестора, в котором оставался и при Аппии Клавдии, воевал против восставших
фракийцев и македонян. После смерти Клавдия, когда военные действия во Фракии
были закончены, Вариний вернулся в Рим, надеясь получить от консула Аврелия
Котты, собиравшего легионы для борьбы с Митридатом, звание наместника или, по
крайней мере, утверждение в звании квестора. Однако к тому времени, как Вариний
прибыл в Рим, Котта уже уехал в Азию, а другой консул, Луций Лициний Лукулл,
уже сформировал свое войско, но, желая воспользоваться опытом Вариния, которого
он высоко ценил, добился избрания его претором Сицилии, поручив ему
ликвидировать позорящую Рим войну с гладиаторами.
Вот что
представлял собою человек, выступивший из Рима через Капенские ворота в восемнадцатый
день до июльских календ (четырнадцатого июня) 680 года от основания Рима и направившийся
по Аппиевой дороге в поход против гладиаторов, которых возглавлял Спартак. У Публия
Вариния было шесть тысяч легионеров, триста всадников, тысяча велитов[157] и
шестьсот пращников, приданных легиону по настоянию претора и Лукулла, ибо в
такой войне необходимо было иметь в своем распоряжении легко вооруженные
части, – всего восемь тысяч молодых, сильных, отлично вооруженных воинов.
Квестором у Публия Вариния состоял тридцатипятилетний Гней Фурий, человек
мужественный, умный и отлично знающий военное дело, но кутила, буян и
скандалист. Среди шести трибунов, находившихся под началом Вариния, были и
выходцы из знатных патрицианских семей: Калпурний Бибул, который в 695 году
стал консулом совместно с Гаем Юлием Цезарем; совсем юный Квинт Фабий Максим,
который во время диктатуры Цезаря был консулом в 709 году от основания Рима; самым
старшим в чине между трибунами был Лелий Коссиний, грубый и недалекий человек
лет пятидесяти. Он участвовал в пятидесяти семи сражениях, одиннадцати осадах и
ста двадцати схватках, получил двадцать две раны и заслужил два гражданских
венка, но за тридцать два года военной службы из-за своего невежества и тупости
дослужился только до звания трибуна, в котором и оставался в продолжение
одиннадцати лет.
Быстрым
маршем, в три дня, Публий Вариний дошел до Кайеты. Разбив здесь лагерь, он вызвал
к себе Павла Гардения Тибуртина, префекта конницы, и приказал ему немедленно
пробраться за Капую, собрать там точные и подробные сведения о месте
расположения восставших, об их числе, вооружении и, по возможности, об их
планах.
Молодой
Тибуртин добросовестно и осмотрительно выполнил данное ему поручение и побывал
не только в Капуе, но и в Кумах, в Байиях, в Путеолах, в Геркулануме и Неаполе,
и даже в Помпее и Ателле; повсюду он собирал сведения о неприятеле у римских
властей, а также у местных жителей и пастухов. Через четыре дня он вернулся в
лагерь Вариния. Кони его были все в мыле, он почти загнал их, но привез весьма
важные сведения о продвижении гладиаторов и общем их положении. Тибуртин мог
доложить претору, что число восставших доходит до десяти тысяч, что они хорошо
вооружены и обучены римской тактике ведения боя, что их лагерь находится близ
Нолы, откуда они делают вылазки по окрестностям и как будто не предполагают
менять место своего лагеря; судя по основательным лагерным укреплениям, они,
очевидно, будут здесь ожидать наступления римлян.
Получив
все эти сведения, Вариний, сидя в своей палатке, долго обдумывал план действий;
наконец он решил разделить свои силы и наступать на лагерь гладиаторов по двум
почти параллельным направлениям, с тем чтобы напасть на них одновременно с двух
сторон. Таким тактическим маневром он надеялся добиться сразу решительной
победы.
Он
поручил квестору Гнею Фурию командование четырьмя когортами легионеров, тремястами
велитов, двумястами пращников и сотней всадников и приказал ему идти по
Аппиевой дороге до Суэссы; здесь ему надлежало свернуть с Аппиевой дороги на
Домициеву, которая от этого города шла берегом моря через Литерн, Кумы, Байи и
Неаполь к Сурренту. Дойдя до Байи, Фурий должен был тут на неделю остановиться,
а затем двинуться в Ателлу и там ожидать дальнейших распоряжений Вариния. Сам
же Вариний, в то время как Фурий будет в походе, подымется по реке Лирис до
Интерамны, там он перейдет Латинскую дорогу – она вела от Рима через Тускул,
Норбу, Интерамну, Теан и Аллифы до Беневента; у Аллиф он, перейдя с консульской
Латинской дороги на преторскую, которая тянулась от Аллиф вдоль Кавдинского
ущелья и вела в город Кавдий, зайдет таким образом в тыл гладиаторам. Здесь он
задержится на один день, а затем отдаст приказ своему квестору Фурию двинуться
из Ателлы и атаковать мятежников; а последние, увидя, что они числом
превосходят Фурия, пойдут ему навстречу, бросив сюда все свои силы; тут-то Вариний
нападет на врага с тыла и уничтожит его.
Таков
был план Публия Вариния, и, надо сказать, план сам по себе неплохой, но его
успешное выполнение было бы возможно только в том случае, если бы гладиаторы
оставались на месте, ожидая римлян у Нолы, а в этом Вариний, считавший Спартака
чем-то вроде нечистого животного, но отнюдь не разумным человеком, нисколько не
сомневался.
Тем
временем фракиец, разведав, что претор выступил против него, и узнав, что тот
уже в Кайете, тут же двинулся по Домициевой дороге в Литерн и прибыл туда,
совершив два утомительных, но быстрых перехода.
Квестор
Гней Фурий, продвигавшийся по той же Домициевой дороге, но с другой стороны,
дошел до Тиферна. Здесь его разведчики доложили ему, что Спартак со всем своим
войском неожиданно пришел в Литерн и теперь находится на расстоянии не более
одного дня пути от римского войска.
Гней
Фурий как солдат не прочь был бы померяться силами с каждым гладиатором в отдельности,
в том числе и со Спартаком, но как предводитель войска, имеющий определенное задание,
он не счел возможным вступать в бой с неприятелем, численностью превосходящим его,
ибо не надеялся на победу. Бегство же он считал низостью и малодушием, которого
не могут оправдать даже соображения благоразумия, так как отступление римлян к
Латии дало бы возможность Спартаку легко настигнуть их и уничтожить. Поэтому
Гней Фурий решил оставить консульскую дорогу, свернуть налево и подняться до
Кал, откуда он мог в несколько часов дойти до Капуи; две тысячи восемьсот
человек его солдат, соединившись с капуанским гарнизоном, получившим за это
время подкрепление, могли бы отразить нападение гладиаторов. Если бы Спартак
вздумал продвигаться в сторону Латия, у Гнея Фурия хватило бы времени призвать
на помощь Вариния, соединиться с ним и, обрушившись на дерзкого мятежника с
тыла, разгромить его. Если бы Спартак отступил, Фурий надеялся выполнить данный
ему приказ: либо опять вернуться на Домициеву дорогу, либо из Капуи по
преторской дороге прийти в назначенный день в Ателлу.
Все эти
мудрые рассуждения и принятое в результате их не менее мудрое решение свидетельствовали
об уме и способностях Фурия; будь на его месте сам Помпей Великий, и тот не мог
бы поступить иначе.
Фурий
решил сняться с лагеря за два часа до рассвета и, соблюдая полную тишину, направиться
в Калы, послав предварительно по консульской дороге трех разведчиков,
переодетых в крестьянское платье. Они должны были, невзирая на риск и
опасности, сообщить врагу ложные сведения о продвижении Гнея Фурия и попытаться
уверить гладиаторов, что он отправился в Кайету, то есть повернул назад.
Но
Спартак уже знал от своих разведчиков, что часть неприятельских сил
расположилась лагерем в Тиферне; он сразу понял, какую ошибку совершил претор
Вариний, разделив свои силы пополам с целью поймать Спартака в мешок; фракиец
полностью разгадал планы квестора и с прозорливостью, свойственной только
гениальным умам, тотчас же сообразил, как следует поступить: стремительным
броском врезаться между вражеских войск и разбить каждое из них в отдельности,
обрушив все силы сначала на одну часть, а затем и на другую.
Одним из
наиболее выдающихся качеств Спартака как полководца, столь прославивших его во
время этой войны, была быстрота, с которой он умел оценивать, анализировать
обстановку, предвидеть, вырабатывать план действия и тут же приводить его в
исполнение. Военный талант Наполеона во многом был схож с талантом Спартака.
Фракиец восхищался тактикой и обученностью римского войска, тщательно изучал их
сам и обучал свои легионы, отвергая, однако, педантизм римских полководцев,
запрещавший отходить от некоторых установленных правил, норм, навыков. Спартак
сообразовывал свои действия – передвижение войска, маневры, переходы – с
местностью, с обстоятельствами, с позицией неприятеля; он усовершенствовал и
применял на практике самую простую, но вместе с тем самую логичную и выгодную
тактику – тактику стремительной быстроты, введенную Гаем Марием; впоследствии
она помогла Юлию Цезарю покорить мир. Все большие сражения, выигранные
Спартаком и справедливо поставившие его в ряды самых блестящих полководцев того
времени,[158]
были выиграны не только благодаря мужеству и отваге его солдат, грудью
защищавших свободу, но и благодаря стремительной быстроте передвижения его
войска.
Возвратимся
к нашему повествованию. Приняв решение, Спартак обратился с краткой речью к
своему войску, чтобы ободрить и воодушевить уставших солдат, которым для блага
их общего дела предстояло проделать новый утомительный переход. Отдав приказ
сняться с лагеря, Спартак оставил Домициеву дорогу и по трудному пути,
пролегавшему меж холмов, которые тянутся от Капуи через Казилин, а затем спускаются
к самому морю, пробрался до Вултурна, с шумом несущего меж крутых берегов свои
бурные воды.
Этот
переход дал возможность Спартаку быстро, до наступления зари, перебросить свои
войска к Капуе; в трех милях от города он приказал раскинуть палатки и разрешил
своему войску отдохнуть в течение нескольких часов, а в это время квестор Фурий
тронулся в путь по направлению к Калам. В полдень Спартак снова велел трубить
поход; посмеиваясь над страхом, объявшим защитников Капуи, которые заперли все
ворота, спустили решетки и взобрались на вал, с трепетом ожидая неминуемого
штурма, он прошел мимо города парфюмеров,[159]
оставшегося по правую руку, и направился в сторону Казилина, куда пришел к
вечеру, в тот самый час, когда квестор Фурий явился в Калы.
Казилин,
небольшой, оживленный и густонаселенный город, был расположен на правом берегу
Вултурна, омывавшего его стены; он находился на расстоянии семи миль от Капуи,
одиннадцати – от Кал и почти в двадцати двух милях от устья Вултурна. При таком
расположении сил сражающихся Казилин становился самым важным стратегическим
пунктом предстоящих военных операций. Овладение этим пунктом являлось насущной
необходимостью для Спартака, он получал тогда возможность господствовать над
обоими берегами и долиной Вултурна. Расположившись там лагерем со своими
легионами, он не только окончательно разъединил бы оба вражеских войска, но и
не дал бы им возможности получить подкрепление из Капуи или укрыться в ее
стенах и мог бы разбить эти войска одно за другим. Так как жители Казилина,
напуганные неожиданным появлением гладиаторов, послали навстречу Спартаку
представителей власти, почтительно просивших его смилостивиться над жителями,
то ему незачем было применять силу, чтобы войти в город. Приказав расставить
стражу у ворот и оставив в городе одну когорту, фракиец ушел оттуда со своими
легионами и расположился лагерем на удобной возвышенной местности, за Римскими
воротами, откуда дорога шла прямо к Калам.
За
время, истекшее с момента поражения Клодия Глабра до того, как Публий Вариний
был послан против гладиаторов, Спартак мог свободно передвигаться почти по всей
Кампанье; он велел наиболее ловким и искусным конникам объездить большое число
молодых лошадей, которых гладиаторы изловили на плодородных пастбищах этой
провинции. Таким образом, он составил отряд в шестьсот конников, префектом
которого Спартак предложил поставить храброго и достойного Борторикса,
передавшего Криксу командование вторым легионом, которое ему временно было
поручено.
Как
только лагерь был разбит, Спартак разрешил своим уставшим солдатам отдых на несколько
дней, чтобы они могли восстановить силы, пока квестор Фурий, – Спартак
предполагал, что тот продолжает двигаться по Домициевой дороге, – дойдет
до Литерна; тогда фракиец рассчитывал ударить ему в тыл и уничтожить его
когорты.
Все же
Спартак, будучи чрезвычайно предусмотрительным, призвал к себе Борторикса и
приказал ему после шестичасового отдыха, около полуночи, разделить своих
конников на два отряда – один отправить по Домициевой дороге почти до Тиферна,
чтобы получить сведения о вражеском войске, другой же отряд, ради осторожности,
отвести на Аппиеву дорогу до Кал и обследовать местность; на заре оба отряда
должны были возвратиться в лагерь и сообщить о результатах разведки.
За час
до восхода солнца первыми, к немалому удивлению Спартака, вернулись конники, отправленные
к Калам; они сообщили, что враг продвигается со стороны Казилина. Сначала
Спартак не поверил этим сведениям, но, расспросив подробно начальника
разведчиков и поразмыслив, он понял, что произошло: гладиаторы отошли с Домициевой
дороги вправо, чтобы дать проход Фурию, а потом зайти ему в тыл, но в этот же
момент и римлянин свернул влево, чтобы избежать встречи с гладиаторами и
укрыться в Капуе: таким образом, оба войска, желая избегнуть столкновения, ушли
с консульской дороги и теперь должны были встретиться на преторской дороге.
Спартак
тотчас велел трубить подъем; не снимая с лагеря всего войска, он приказал выступить
первому легиону и построил его в боевой порядок. По фронту он поставил две
тысячи велитов и пращников, предназначенных для атаки врага в расчлененном
строю, как только он покажется; позади этой первой линии он расположил весь
остальной состав легиона, вооруженный пиками и дротиками.
Второй
легион он разделил на две части и направил через поля и виноградники – одних в
левую сторону; других в правую, приказав им отойти подальше и укрыться, а как
только завяжется бой, не давая римлянам опомниться, окружить их и атаковать с
флангов и тыла.
Солнце
уже взошло, и лучи его золотили окрестные долины, ярко-зеленые виноградники,
нивы с налитыми колосьями, цветущие луга. В этот момент показался авангард
римлян. Навстречу ему двинулась цепь легковооруженных гладиаторов, осыпая
врагов градом камней и свинцовых шариков. Римляне тотчас же повернули обратно с
целью предупредить квестора Фурия о приближении неприятеля. Тогда Спартак,
который во время переходов всегда шел в пешем строю вместе со своими
товарищами, вскочил на могучего вороного коня, которого постоянно держали
наготове на случай боя. Мужественная фигура Спартака красиво выделялась на
статной лошади; он велел протрубить сигнал к атаке ускоренным маршем, чтобы
напасть на врага, пока тот не успел построиться в боевой порядок.
Получив
известие о неожиданном для него продвижении гладиаторов, Гней Фурий тотчас же
дал приказ своей колонне легионеров остановиться и с самообладанием, никогда не
покидающим людей действительно храбрых, велел пращникам и велитам рассыпаться
цепью; удлиняя свой фронт, он хотел избежать, насколько это зависело от него,
окружения своего войска превосходящими силами неприятеля. Легионерам он
приказал занять позиции на близлежащем холме, рассчитывая, что в то время как
велиты и пращники примут на себя первый удар гладиаторов, когорты построятся в
боевую линию.
Несмотря
на сумятицу и беспорядок, всегда сопровождающие внезапное нападение, все приказания
квестора были выполнены быстро и точно.
Едва
римляне выполнили приказания квестора, как гладиаторы атаковали фронт
пращников; те мужественно приняли удар, но под натиском превосходящих сил
принуждены были отступить до подножия холма, где Фурий едва успел расположить в
боевом порядке свои четыре когорты. Римляне протрубили атаку, и легионеры, под
началом Фурия, так стремительно обрушились на вражеских велитов, что тем в свою
очередь пришлось отступить. Спартак приказал подать сигнал к отступлению, и
тогда две тысячи легковооруженных гладиаторов, бросив последние дротики в
неприятеля, скрылись в промежутках между колоннами надвигавшихся гладиаторов,
которые с громовым криком «барра», гулко разнесшимся по окрестным холмам и
долинам, бросились на римлян. Вскоре слышен был только страшный гул от ударов
по щитам, лязг мечей и дикие вопли сражающихся.
Сражение
длилось около получаса с равным ожесточением и равным мужеством, но римлян было
значительно меньше, чем гладиаторов, и они не в силах были долго противостоять
страшному натиску восставших. Вскоре легионеры Фурия, теснимые со всех сторон,
стали отступать. В этот момент из засады появился Крикс со своим вторым
легионом. В одно мгновение римляне были окружены, атакованы с тыла и флангов,
ряды их смешались, они дрогнули и в беспорядке бросились бежать. Немногим
удалось спастись, большинство оказались замкнутыми в кольцо и пали смертью
храбрых; одним из первых среди них пал Фурий. Так, менее чем за два часа, закончилась
эта битва, которую с большим основанием можно было бы назвать резней под
Казилином.
На
следующий день после этой новой победы, которую гладиаторы одержали, понеся
потери незначительные по сравнению с римлянами, – ибо те почти все
погибли, – Спартак, не теряя времени, свернул свой лагерь у Казилина, и
труднейшими переходами, преодолев отроги Апеннин, пройдя через Калы, направился
к Теану Сидицинскому, и под вечер прибыл туда. Его легионы были утомлены долгим
переходом. Расположившись лагерем немного выше Теана, в нескольких милях от
него, он отправил туда кавалерию с целью получить сведения о преторе Публии Варинии,
который, по расчетам Спартака, должен был пройти здесь дня два-три назад,
направляясь в Аллифы.
Из
сообщений возвратившихся разведчиков Спартак заключил, что он не ошибся в своих
расчетах: Публии Вариний вышел из Теана и Аллиф только накануне.
После
длительного размышления, взвесив все преимущества, которые давала ему одержанная
им накануне победа, а также учитывая выгоды своих позиций в районе Теана
Сидицинского, Спартак предпочел пойти наперерез претору Варинию и вступить с
ним в бой до того, как к римлянам подойдут подкрепления от городов и союзников,
потому что тогда победа над когортами претора далась бы труднее. Итак, на
следующий день фракиец оставил Теан Сидицинский и двинулся по правому берегу
Вултурна к Кавдинскому ущелью; он прибыл туда через восемь часов и расположился
лагерем на берегу реки. На следующее утро он приказал срубить множество толстых
деревьев и перебросить бревна через речку, которая в это время года всегда
мелела; по этому мосту он переправил своих воинов на левый берег, неподалеку от
Кавдинских гор занял ключевую позицию, господствовавшую над Латинской дорогой,
и стал поджидать врага.
Римляне
не замедлили явиться; в полдень следующего дня со стороны Аллиф, на возвышенностях,
обрамлявших долину Вултурна, напротив Кавдинских гор, показались когорты Публия
Вариния. Спартак уже успел расположить свои войска для атаки, и вскоре началось
сражение. Жестокий и кровопролитный бой длился до самого вечера. Римляне
сражались храбро, мужественно и делали все, что могли, но на закате солнца они
потерпели полное поражение и отступили в беспорядке. Первой бросилась их
преследовать пехота гладиаторов, которая, врубаясь в ряды бегущих римлян,
уничтожала их; пехота гналась за отступающими, пока римляне, у которых от
страха как будто выросли крылья, не оставили своих преследователей далеко
позади. Тогда Спартак приказал трубить отбой, и едва только пехота гладиаторов
покинула поле битвы, как их кавалерия кинулась во весь опор за толпами беглецов
и принялась крушить их.
Свыше
двух тысяч римлян погибло в этой роковой для римлян битве при Кавдинском ущелье.
Более тысячи пятисот было ранено, в том числе сам Вариний и его трибуны
Коссиний, Фабий, Максим и Бибул. Большая часть раненых попала в руки
победителей, но Спартак, разоружив их, отпустил на свободу; он решил, пока на
его стороне не окажется большого количества городов, не брать пленных, ибо
присутствие их в лагере при известных обстоятельствах могло оказаться опасным.
Гладиаторы в этом сражении тоже понесли немалые потери: погибло свыше двухсот
пятидесяти, а ранено чуть ли не вдвое больше.
В
великом унынии и отчаянии явился Публий Вариний в Аллифы и за ночь собрал там,
сколько мог, бежавших; здесь же он услышал роковую весть о гибели своего
квестора. Опасаясь нового нападения победителя, которому он не мог бы
противостоять, проклиная всех богов неба и ада, свою злосчастную судьбу и
ненавистного гладиатора, Вариний быстрым маршем двинулся по труднопроходимым
дорогам среди ущелий Апеннин, ушел из Кампаньи и, вступив в Самний, поспешил
укрыться в Бовиане.
Две
блестящие победы, одержанные Спартаком за три дня, прославили его войско, и его
имя сделалось еще более грозным и прогремело по всей Южной Италии.
Не теряя
напрасно времени, фракиец спустился из Кавдинского ущелья до Кавдия и встретился
там с Брезовиром – гладиатором-галлом, с которым читатели уже познакомились в
связи с событиями, происшедшими в таверне Венеры Либитины в Риме в тот самый
день, когда Союз угнетенных присудил к смерти отпущенника Гая Верреса,
шпионившего за гладиаторами; Брезовир с пятьюдесятью товарищами бежал из Капуи
в лагерь Спартака.
По
совету Брезовира, фракиец решил осуществить смелый маневр, рассчитывая таким способом
беспрепятственно вывести из Капуи пять тысяч гладиаторов, еще остававшихся в
школе Лентула Батиата.
Через
три дня после сражения у Кавдинского ущелья Спартак, во главе своих десяти
тысяч воинов, появился у стен Капуи; он отправил в город глашатая, требуя, чтобы
префект и сенат беспрепятственно выпустили из города пять тысяч гладиаторов,
находящихся в школе Лентула; в случае же если власти откажутся выполнить это
требование, Спартак угрожал, что начнет штурм города, завладеет им силой,
предаст его огню и мечу и уничтожит всех жителей города, невзирая на возраст и
пол.
Весть о
победах Спартака, приукрашенная молвой, уже дошла до Капуи и повергла ее жителей
в страх. Появление грозного врага у ворот города вселило ужас в души жителей;
требования и угрозы Спартака довершили дело – всех охватила паника.
Сенат
собрался в храме Дианы, а около храма, на форуме, собралась огромная толпа
народа. Все лавки в течение какого-нибудь получаса были заперты, женщины,
распустив волосы, бросились в храмы молить богов о помощи, на улицах
раздавались возгласы плебеев, которые настаивали, чтобы требования гладиаторов
выполнили и тем самым избавили город от угрозы ужасной резни.
Меттий
Либеон, бледный, с искаженным от страха лицом, заикаясь от волнения, изложил сенату
требование Спартака. Сенаторы, бледные, как и префект, в ужасе молча смотрели
друг на друга, никто не решался высказаться и посоветовать что-либо в такую
опасную минуту.
Воспользовавшись
молчанием и замешательством сенаторов, военный трибун, храбрый солдат, весьма
опытный в военных делах, командовавший четырьмя когортами, присланными несколько
месяцев назад римским сенатом для защиты Капуи, попросил разрешения высказать
свое мнение.
Нисколько
не поддавшись панике, он грубо, но красноречиво и весьма убедительно доказывал,
что все требования Спартака не что иное, как дерзкие угрозы, имеющие целью
запугать жителей города, а затем воспользоваться их страхом; что гладиатор не
может и не станет штурмовать Капую и осаждать ее, так как город хорошо защищен
прочными укреплениями, а войско, у которого нет ни скорпионов, ни таранов, ни
катапульт, ни баллист, ни пробоев с серповидным концом, не отважится на штурм
города.
Страх,
обуявший тупых, расслабленных капуанских сенаторов, тот страх, который за
минуту до этого лишил их дара речи, заставил их прийти в себя; они вскочили со
своих скамей, точно укушенные тарантулом, и все хором завопили, что трибун
сошел с ума; ведь гладиаторы овладели Нолой за каких-нибудь два часа, а тогда
их было куда меньше, чем сейчас, и вооружены они были гораздо хуже. В городе
победители разрушили все дома, убили всех жителей; они, сенаторы, не желают
жертвовать собой в угоду честолюбию трибуна; выслать из Капуи пять тысяч
гладиаторов было бы мерой, весьма благоразумной и осторожной. Это избавит город
от опасности мятежа и резни. Приводились и другие подобного рода соображения. К
этому присоединились и настояния собравшегося на площади народа, шумно
требовавшего, чтобы предложение Спартака было принято и таким образом город был
бы спасен. Меттию Либеону, не помнившему себя от радости, пришлось поставить на
голосование поддержанное многими сенаторами предложение – согласиться на
требования Спартака; это предложение было принято почти единогласно.
Таким
образом, пять тысяч гладиаторов, запертых в школе Лентула, были выпущены из города
и направились к Спартаку, который расположился лагерем у подножия близлежащей
горы Тифаты. Они были встречены радостными криками, сейчас же получили оружие и
составили третий легион, командование которым было поручено Борториксу, а
Брезовира назначили префектом конницы.
Вскоре
Спартак возвратился в Нолу, расположился лагерем и пробыл там около тридцати
дней, ежедневно с увлечением обучая новый легион. В это время фракиец получил
сведения, что претор Вариний пополняет солдатами свои легионы, намереваясь
напасть на гладиаторов.
Спартак
решил опередить Вариния. Он оставил Крикса с двумя легионами в Ноле, взял с собой
первый легион, которым командовал Эномай, перешел Апеннины и, вступив в Самний,
появился под Бовианом.
Вариний
сообщил римскому сенату о злоключениях и неудачах, постигших его на этой войне,
внушавшей отныне серьезные опасения. Чтобы положить ей конец, требовалось подкрепление
численностью не менее двух легионов. Напоминая о своих прежних заслугах перед
отечеством, честный солдат просил сенат оказать ему, ветерану многих сражений,
милость – дать возможность смыть со своей совести позор понесенного поражения и
довести войну до конца, чтобы одолеть превратности судьбы.
Сенат
внял справедливым просьбам храброго Вариния и послал ему восемь когорт, в
составе которых было свыше четырех тысяч ветеранов, а также разрешил ему
набрать среди марсов, самнитов и пицентов еще шестнадцать когорт, с тем чтобы
он имел возможность сформировать два легиона, необходимых ему для подавления
мятежа гладиаторов.
Претор,
который считал, что старшинство чина и продолжительность службы в армии давали
неоспоримые преимущества, назначил на место, оставшееся свободным после смерти
Фурия, Лелия Коссиния, хотя среди бывших у него в подчинении трибунов многие
были и умнее и дальновиднее этого человека. Вариний доверил ему командование
над восемью когортами, только что присланными из Рима, приказав ему остаться в
Бовиане, чтобы помешать Спартаку продвинуться вглубь Самния, сам же с двумя
тысячами легионеров, уцелевших после поражения у Кавдинского ущелья, отправился
в страну марсов и пицентов набирать там солдат.
Когда
Спартак подошел к Бовиану, намереваясь навязать Коссинию бой, тот, действуя согласно
полученным им распоряжениям, заперся в городе; негодуя на то, что ему запрещено
выступить, он, однако, решил терпеливо переносить все оскорбления и вызовы
гладиаторов.
Но
Спартак разгадал план Вариния и решил не дать ему времени набрать солдат в
Самнии и Пицене. Оставив под Бовианом Эномая с одним легионом, который
расположился лагерем близ города, сам он с отрядом конников возвратился в Нолу.
Здесь
его ожидали хорошие вести. Первой и самой приятной был приход гладиатора Граника,
который привел с собою свыше пяти тысяч человек: галлов, германцев и фракийцев
из нескольких школ Равенны. С таким подкреплением войско гладиаторов,
разделенное на четыре легиона, доходило до двадцати тысяч человек, и Спартак
почувствовал себя непобедимым. Второй неожиданной и не менее приятной новостью
был приезд Мирцы. Спартак обнял сестру, покрывая лицо ее горячими поцелуями. А
девушка целовала то лицо, то руки брата, то его одежду и прерывающимся от
рыданий голосом говорила:
– Спартак!..
Ах, Спартак!.. Любимый брат мой! Как я боялась, как трепетала за тебя… Я думала
о всех опасностях, которым ты подвергаешься в этой кровопролитной войне!.. Я не
знала ни минуты покоя… просто жить не могла… все думала: «Может быть, он ранен
и ему нужна моя помощь!» Ведь никто, дорогой Спартак, никто не мог бы так
ухаживать за тобой, как я… если бы… когда… да спасут тебя великие боги! И я
плакала по целым дням и все просила Валерию, милую мою госпожу… чтобы она
разрешила мне поехать к тебе… и она, бедняжка, исполнила мою просьбу. Да окажет
ей покровительство Юнона за ее доброту… Она отпустила меня к тебе… И, знаешь,
она даровала мне свободу!.. Я теперь свободная… я тоже свободная… И я теперь
навсегда останусь с тобой.
Она
щебетала и ласкалась к брату, как ребенок, а из глаз ее лились слезы, но бедная
девушка улыбалась брату, и во всех ее движениях сквозила радость, переполнявшая
ее сердце.
Недалеко
от них молча стоял, наблюдая эту сцену, белокурый красавец Арторикс. Лицо его
то озарялось радостью, то затуманивалось печалью. Он тоже всего несколько дней
назад прибыл с Граником из Равенны. Приблизившись к Спартаку, он застенчиво
сказал:
– А
меня, дорогой Спартак, непобедимый наш вождь, меня ты разве не обнимешь и не
поцелуешь?..
Говоря
это, Арторикс окинул беглым взглядом девушку, как бы прося у нее прощения за
то, что похищает у нее поцелуй брата.
– Арторикс! –
воскликнул Спартак и, крепко обняв его, прижал к своей груди. – Любимый
мой друг!.. Дай я тебя поцелую, благородный юноша!
Так, в
дополнение ко всем радостям, которые изведал Спартак за последние месяцы, к счастью
блестящих побед и замечательных успехов, которых он добился с первых дней
ужасной войны, судьбе угодно было послать ему еще одну радость: он мог обнять
свою сестру и Арторикса, самых дорогих его сердцу людей.
Но
вскоре лицо Спартака, сиявшее счастьем, затуманилось. Склонив голову на грудь,
он глубоко вздохнул и погрузился в скорбные мысли. Простившись с друзьями, он
вместе с сестрой ушел в свою палатку: ему так хотелось расспросить Мирцу о Валерии,
но какое-то чувство стыдливости мешало ему заговорить об этом с сестрой.
К
счастью для Спартака, девушка щебетала о том о сем, и фракийцу не пришлось
расспрашивать ее, так как Мирца сама завела разговор о Валерии: ей никогда и в
голову не приходило, что между матроной и рудиарием существовали иные
отношения, кроме дружеских.
– О,
поверь, поверь мне, Спартак, – повторяла девушка, приготовляя для брата
скромный ужин на пне, который в палатке фракийца служил столом, – если бы
все римские матроны были похожи на Валерию… Верь мне, я на себе испытала всю ее
доброту, благородство ее чувств… рабство давно было бы отменено законом… потому
что дети, родившиеся от подобных женщин, не могли бы, не пожелали бы терпеть
существования тюрем, наказаний розгами, распятий на крестах, не допустили бы,
чтобы с гладиаторами обращались, как с убойной скотиной…
– О,
я это знаю! – взволнованно воскликнул Спартак. И тут же, спохватившись,
добавил: – Да, да, я верю тебе.
– И
ты должен этому верить… потому что, видишь ли, она уважает тебя… гораздо
больше, чем любая другая матрона на ее месте уважала бы ланисту своих
гладиаторов. Она часто разговаривала со мной о тебе… восхищалась тобой, в
особенности с тех пор, как ты расположился лагерем на Везувии, при каждом
известии о тебе… Когда мы услыхали, что ты победил и разбил трибуна Сервилиана…
когда узнали о твоей победе над Клодием Глабром, она часто говорила: «Да,
природа щедро наградила его всеми достоинствами великого полководца!»
– Она
так говорила? – нетерпеливо переспросил Спартак, на лице которого
отражались воскресшие в душе чувства и воспоминания.
– Да,
да, она так говорила!.. – ответила Мирца, продолжая готовить ужин. –
Мы долго здесь останемся? Я хочу позаботиться о твоей палатке… Эта совсем не
подходит для доблестного вождя гладиаторов… В ней такой беспорядок… и нет
самого необходимого… У любого солдата жилье лучше… Ну да, она так говорила… И
как-то раз она спорила со своим братом оратором Гортензием, ты ведь знаешь его?
Так вот она защищала тебя от его нападок, говорила, что война, которую ты
начал, – справедливая война, и если боги пекутся о делах людских, то ты
победишь.
– О,
божественная Валерия! – чуть слышно произнес Спартак, бледнея и дрожа от
волнения.
– И
она, бедняжка, так несчастлива, – продолжала девушка, – так, знаешь
ли, несчастлива!
– Несчастлива?..
Несчастлива?.. Почему?.. – живо спросил фракиец.
– Она
несчастлива, я это знаю… Я не раз заставала ее в слезах… часто глаза ее бывали
опухшими от слез… часто я слышала, как она глубоко вздыхала, очень часто. Но
почему она плачет и вздыхает, я не знаю, не могу догадаться. Может быть, из-за
неприятностей с ее родственниками из рода Мессалы… А может быть, горюет о муже…
Хотя едва ли… нет, не знаю… Единственное ее утешение – ее дочка, Постумия.
Такая милочка, такая прелестная крошка!..
Спартак
глубоко вздохнул, смахнул рукой несколько слезинок, скатившихся из глаз, резко
повернулся и, обойдя кругом палатку, спросил у Мирцы, чтобы переменить тему
разговора:
– Скажи,
сестра… ты ничего не слышала о Марке Валерии Мессале Нигере… двоюродном брате Валерии?..
Я с ним встретился… мы с ним бились… я его ранил… и пощадил его… Не знаешь ли
ты случайно… выздоровел ли он?
– Конечно,
выздоровел!.. И об этом твоем великодушном поступке мы тоже слышали!.. Валерия
со слезами благословляла тебя. Нам все рассказал Гортензий, когда приехал на
тускуланскую виллу… После смерти Суллы Валерия почти круглый год живет там.
В эту
минуту на пороге палатки появился один из деканов гладиаторов и доложил, что молодой
солдат, только что прибывший из Рима, настойчиво просит разрешения поговорить
со Спартаком.
Спартак
вышел из палатки на преторскую площадку; лагерь гладиаторов был построен в
точности по образцу римских лагерей. Палатка Спартака была разбита на самом
возвышенном месте, и перед ней было отведено место для военного суда. Эта
площадка у римлян называлась преторской. За палаткой Спартака находилась другая
палатка, где хранились знамена; возле нее стоял караул из десяти солдат во
главе с деканом. Выйдя из палатки, Спартак увидел идущего к нему навстречу
юношу, о котором ему только что доложили; юноше этому в богатом военном одеянии
было на вид не более четырнадцати лет.
На нем
была кольчуга, облегавшая плечи и тонкий, гибкий стан; она была сделана из блестящих
серебряных колец и треугольников, соединенных между собой в непрерывную сеть, и
доходила ему почти до колен. Панцирь этот был стянут в талии кожаным ремешком,
отделанным серебряной насечкой с золотыми гвоздиками.
Ноги
были защищены железными наколенниками, затянутыми позади икр кожаными ремнями,
правую руку защищал железный нарукавник, а в левой юноша держал небольшой бронзовый
щит, украшенный чеканными фигурками тонкой работы. С правого плеча вместо
перевязи спускалась к левому боку массивная золотая цепь, на которой висел
изящный короткий меч. Голову юноши покрывал серебряный шлем, на котором вместо
шишака возвышалась золотая змейка, а из-под шлема выбивались золотистые кудри,
обрамлявшие прекрасное юношеское лицо – нежное, словно выточенное из мрамора.
Большие миндалевидные и лучистые глаза цвета морской волны придавали этому
милому, женственному лицу выражение отваги и решительности, что никак не
соответствовало всему хрупкому, нежному облику юноши.
Спартак
недоуменно посмотрел на юношу, затем повернулся к декану, вызвавшему его из
палатки, как бы спрашивая его, этот ли воин желал с ним говорить, и когда декан
утвердительно кивнул головой, Спартак подошел к юноше и спросил его удивленным
тоном:
– Так
это ты хотел меня видеть? Кто ты? Что тебе нужно?
Лицо
юноши вспыхнуло, затем вдруг сразу побледнело, и после минутного колебания он
твердо ответил:
– Да,
Спартак, я.
И после
короткой паузы добавил:
– Ты
не узнаешь меня?
Спартак
пристально вглядывался в тонкие черты юноши, словно отыскивая в памяти какие-то
стершиеся воспоминания, какой-то отдаленный отзвук. Затем он ответил, не сводя
глаз с своего собеседника:
– В
самом деле… Мне кажется… я где-то видел тебя… но где?.. когда?..
Затем
снова наступило молчание, и гладиатор, первым прервав его, спросил:
– Ты
римлянин?
Юноша
покачал головой и, улыбнувшись печальной, какой-то вымученной улыбкой, как
будто ему хотелось заплакать, ответил:
– Память
твоя, доблестный Спартак, не так сильна, как твоя рука.
При этой
улыбке и этих словах точно молния осветила сознание фракийца; он широко открыл
глаза и со все возрастающим удивлением вперил их в юного солдата и неуверенным
тоном воскликнул:
– Вот
как! Неужели!.. Может ли быть?.. Юпитер Олимпиец! Да неужели это ты?
– Да,
это я, Эвтибида. Да, да, Эвтибида, – ответил юноша, вернее девушка, так
как перед Спартаком действительно стояла переодетая куртизанка Эвтибида. Он
смотрел на нее и никак не мог прийти в себя от удивления. Тогда она сказала:
– Разве
я не была рабыней?.. Разве я не видела, как родных моих обратили в рабство?..
Разве я не утратила отечества? Разве развратники-римляне не превратили меня в
презренную куртизанку?
Девушка
говорила, еле сдерживая гнев, а последние слова произнесла чуть слышно, но со
страстным негодованием.
– Я
понимаю, понимаю тебя… – задумчиво и грустно сказал Спартак, – может
быть, в эту минуту он вспомнил о своей сестре. Минуту он молчал, затем, подняв
голову, добавил с глубоким, печальным вздохом: – Ты слабая, изнеженная женщина,
привыкшая к роскоши и наслаждениям… Что станешь ты здесь делать?
– О! –
гневно воскликнула девушка. Никто не подумал бы, что она способна на такую
вспышку. – О, Аполлон Дельфийский, просвети его разум! Он ничего не
понимает. Во имя фурий-мстительниц! Говорю тебе, что я хочу отомстить за своего
отца, за братьев, за порабощенную отчизну, за мою молодость, оскверненную
распутством наших угнетателей, за мою поруганную честь, за мою загубленную
жизнь, за мой позор, а ты еще спрашиваешь, что я собираюсь делать в этом
лагере?
Лицо
девушки и прекрасные ее глаза горели гневом. Спартак был растроган этой дикой
энергией и силой и, протянув руку гречанке, сказал:
– Да
будет так! Оставайся в лагере… шагай бок о бок с нами, если ты можешь… сражайся
вместе с нами, если ты в силах,
– Я
все смогу, что захочу, – нахмурив лоб и брови, ответила отважная девушка.
Она взяла и судорожно сжала протянутую ей руку Спартака.
Но от
этого прикосновения вся энергия, вся жизненная сила как будто ослабела в ней.
Эвтибида вздрогнула, побледнела, ноги у нее подкосились, она была близка к
обмороку. Заметив это, фракиец подхватил ее левой рукой и поддержал, чтобы она
не упала.
От этого
невольного объятия дрожь пробежала по всему ее телу. Фракиец заботливо спросил:
– Что
с тобой? Чего ты хочешь?
– Поцеловать
твою руку, твои могучие руки, покрывшие тебя славой, о доблестный Спартак! –
шептала она и, мягко склонясь к рукам гладиатора, приникла к ним жарким
поцелуем.
Точно
туманом заволокло глаза великого полководца, кровь закипела в жилах и огненной
струёй ударила в голову. На миг у него возникло желание сжать девушку в своих
объятиях, но он быстро овладел собой, освободился от ее чар и, отдернув свои
руки, отодвинувшись от нее, сдержанно сказал:
– Благодарю
тебя… достойная женщина… за участие в судьбе угнетенных… Благодарю за выраженное
тобой восхищение, но ведь мы хотим уничтожить рабство и поэтому должны устранять
любое его проявление.
Эвтибида
стояла молча, с опущенной головой, не двигаясь, точно пристыженная. Гладиатор
спросил:
– В
какую часть нашего войска ты желаешь вступить?
– С
того дня, как ты поднял знамя восстания, и до вчерашнего дня я с утра до вечера
училась фехтовать и ездить верхом… Я привела с собой трех великолепных
коней, – ответила куртизанка, мало-помалу приходя в себя и наконец,
окончательно овладев собой, подняла глаза на Спартака. – Желаешь ли ты,
чтобы я была твоим контуберналом?[160]
– У
меня нет контуберналов, – ответил вождь гладиаторов.
– Но
если ты ввел в войско рабов, борющихся за свободу, римский боевой строй, то
теперь, когда эта армия выросла до четырех легионов, а вскоре будет насчитывать
восемь – десять легионов, необходимо, чтобы и ты, их вождь, имел, по римским
обычаям, как консул, подобающую твоему званию свиту и поднял этим свой престиж.
Контуберналы тебе будут необходимы уже с завтрашнего дня, так как, командуя армией
в двадцать тысяч человек, ты не можешь попасть в одно и то же время в различные
места, у тебя должны быть связные для передачи твоих распоряжений начальникам
легионов.
Спартак
с удивлением смотрел на девушку и, когда она умолкла, тихо произнес:
– Ты
необыкновенная женщина!
– Скажи
лучше, пылкая и твердая душа в слабом женском теле, – гордо ответила
гречанка.
И через
минуту продолжала:
– У
меня сильный характер и пытливый ум, я одинаково хорошо владею латынью и греческим
языком, я могу оказать серьезные услуги нашему общему делу, на которое я отдала
все свое достояние… около шестисот талантов, а с этого дня я посвящаю ему всю
свою жизнь.
С этими
словами она обернулась к проходившей в нескольких шагах от претория главной
дороге лагеря, по которой сновали взад и вперед гладиаторы, и позвала кого-то
резким долгим посвистом; тотчас на дороге появился раб, подгонявший лошадь; на
спине ее в двух небольших мешках было сложено золото Эвтибиды, которое она
приносила в дар восставшим. Лошадь остановилась перед Спартаком.
Фракиец
был ошеломлен смелостью и широтой души молодой гречанки; несколько секунд он
был в смущении и не знал, что ей ответить; затем сказал, что так как это лагерь
рабов, объединившихся для завоевания свободы, то он, конечно, открыт для тех,
кто хочет примкнуть к ним; следовательно, и Эвтибиду охотно примут в лагерь
гладиаторов; вечером он соберет руководителей Союза, чтобы поговорить об ее
щедром даре армии гладиаторов, составляющем все ее достояние; что же касается
желания Эвтибиды быть его контуберналом, то он ничего не может обещать ей: если
будет постановлено, что при вожде гладиаторов должны состоять контуберналы, он
о ней не забудет.
Спартак
прибавил несколько слов благодарности, согласно правилам греческой учтивости,
но произнес эти ласковые слова признательности строгим, почти мрачным тоном;
потом, простившись с Эвтибидой, он вернулся в свою палатку.
Застыв
неподвижно, словно статуя, девушка следила взглядом за Спартаком и, когда он
скрылся в палатке, еще долго не спускала с него глаз. Потом, тяжело вздохнув,
она сделала над собой усилие и, опустив голову, медленно пошла в тот конец
лагеря, который по римскому обычаю отводился для союзников и где ее рабы,
которых она привезла с собой, разбили для нее палатку. Она тихо шептала:
– И
все же я люблю, люблю его!..
Тем
временем Спартак велел позвать в свою палатку Крикса, Граника, Борторикса, Арторикса,
Брезовира и других трибунов, являвшихся и прежде военачальниками Союза, и до
поздней ночи держал с ними совет.
На этом
собрании были приняты следующие решения: принять деньги, принесенные в дар
куртизанкой Эвтибидой, и большую часть их употребить на приобретение оружия,
щитов и панцирей у всех оружейников окрестных городов; гречанку удостоить
просимой ею должности контубернала и в этом чине, совместно с девятью юношами,
которых Спартак выберет в гладиаторских легионах, приписать к главному штабу.
Всеми было признано, что теперь вождя должны сопровождать контуберналы для
передачи его приказаний. Было постановлено также двести талантов из шестисот,
принесенных в дар Эвтибидой, истратить на покупку уже объезженных лошадей, для
того чтобы возможно скорее создать кавалерийский корпус и теснее сочетать его
действия с действиями многочисленной пехоты, основной силы войска гладиаторов.
Относительно
военных операций было решено, что Крикс останется с двумя легионами в Ноле и совместно
с Граником будет руководить обучением равеннского легиона, прибывшего в лагерь
два дня назад; Спартак с легионом, которым командовал Борторикс, соединится в
Бовиане с Эномаем и нападет на Коссиния и Вариния, прежде чем они закончат
комплектование своей новой армии.
И вот на
рассвете следующего дня Спартак во главе легиона вышел из лагеря и через Кавдинские
горы направился в Аллифы. Сколько Эвтибида и Мирца ни просили его взять их с
собой, он не согласился, заявив им, что идет не на войну, а только на разведку,
и скоро вернется; он просил их оставаться в лагере и ждать его возвращения.
Когда
Спартак прибыл в Бовиан, он уже не застал там Эномая, которому надоело без дела
сидеть в лагере. Два дня назад он снялся с лагеря и, предоставив Коссинию сидеть
за стенами Бовиана, направился в Сульмон, где, по донесениям разведчиков и
шпионов, находился Вариний для набора солдат. Эномай надеялся напасть на него и
разбить.
Но
случилось то, чего ограниченный ум Эномая не мог предвидеть: Коссиний, на следующий
же день после ухода германца, тайно оставил Бовиан и направился по следам
гладиаторов с намерением атаковать их с тыла, как только они встретятся с
Варинием.
Спартак
сразу понял всю опасность положения Эномая; он дал своему легиону только несколько
часов для отдыха, а затем отправился по следам Коссиния, который опередил его
уже на два дня. Коссиний, старый солдат, но бесталанный полководец, слепо
благоговел перед старинными правилами; он двигался, как это обычно полагалось,
переходами по двадцать миль в день, а Спартак, совершив два перехода по
тридцать, догнал его через два дня у Ауфидены и напал на него. Нанеся Коссинию
жестокое поражение, Спартак стал преследовать бегущих римлян. Коссиний со стыда
и отчаяния бросился в гущу гладиаторов и погиб.
Продолжая
продвигаться все с той же скоростью, Спартак вовремя подоспел на помощь Эномаю
и неминуемое его поражение превратил в победу. Германец вступил в бой с
Варинием между Маррувием и озером Фуцин. У Вариния было около восьми тысяч
человек. Под натиском римлян ряды гладиаторов заколебались, но в этот момент
явился Спартак и сразу изменил ход сражения. Вариний, потерпев поражение и
понеся тяжелый урон, быстро отступил к Корфинию.
После
этого Спартак дал своим легионам трехдневный отдых, а затем снова двинулся в поход,
вновь перешел Апеннины близ Ауфидены и овладел Сорой, которая сдалась без
сопротивления. Не чиня здесь никаких насилий, он только освободил рабов и
гладиаторов и вооружил их.
За два
месяца он исходил вдоль и поперек весь Латий, побывал в Анагнии, Арпине, Ферентине,
Казине, Фрегеллах и, пройдя через Лирис, овладел Норбой, Суэссой-Пометией и
Приверном, внушив сильную тревогу Риму, которому чудилось, что разбойник уже
стоит у его ворот.
Во время
этих набегов Спартак набрал столько рабов и гладиаторов, что за два месяца составил
два новых легиона и полностью вооружил их. Но предусмотрительного Спартака не соблазняла
мысль об осаде Рима. Он понимал, что двадцати и даже тридцати тысяч солдат,
которыми он мог располагать, вызвав легионы, находившиеся в Кампанье, было бы
недостаточно для такой военной операции.
Тем
временем Публий Вариний, набрав с разрешения сената среди пицентов огромное количество
солдат и получив подкрепления из Рима, желая смыть позор поражения, в конце
августа выступил из Аскула и во главе восемнадцати тысяч солдат большими
переходами двинулся на Спартака. Спартак, отошедший за эти дни к Таррацине,
узнав о приближении Вариния, двинулся ему навстречу и обнаружил его лагерь близ
Аквина. Накануне сентябрьских ид (19 сентября) войска сошлись, и завязалось
сражение.
Сражение
это было долгим и кровопролитным, но к вечеру римляне дрогнули, заколебались и
вскоре под натиском бешеной атаки гладиаторов обратились в бегство. Эта
последняя атака была столь стремительной и сильной, что легионы Вариния были
разбиты наголову.
Сам
Вариний, стремясь поддержать честь Рима, сражался с отчаянной храбростью и большим
упорством, но, раненный Спартаком, принужден был оставить в его руках своего
коня и благодарить богов за спасение собственной жизни. Свыше четырех тысяч
римлян погибло в этом кровопролитном бою. Гладиаторы завладели их оружием,
обозом, лагерным оборудованием и знаменами, взяли в плен даже ликторов из свиты
претора.
|
