Увеличить |
X.
В прихожей стало вдруг чрезвычайно шумно и людно; из
гостиной казалось, что со двора вошло несколько человек и всё еще продолжают
входить. Несколько голосов говорило и вскрикивало разом; говорили и вскрикивали
и на лестнице, на которую дверь из прихожей, как слышно было, не затворялась.
Визит оказывался чрезвычайно странный. Все переглянулись; Ганя бросился в залу,
но и в залу уже вошло несколько человек.
— А, вот он Иуда! — вскрикнул знакомый князю
голос: — здравствуй, Ганька, подлец!
— Он, он самый и есть! — поддакнул другой голос.
Сомневаться князю было невозможно: один голос был Рогожина, а другой Лебедева.
Ганя стоял как бы в отупении на пороге гостиной и глядел
молча, не препятствуя входу в залу одного за другим человек десяти или
двенадцати, вслед за Парфеном Рогожиным. Компания была чрезвычайно
разнообразная и отличалась не только разнообразием, но и безобразием. Некоторые
входили так, как были на улице, в пальто и в шубах. Совсем пьяных, впрочем, не
было; зато все казались сильно навеселе. Все, казалось, нуждались друг в друге,
чтобы войти; ни у одного не достало бы отдельно смелости, но все друг друга как
бы подталкивали. Даже и Рогожин ступал осторожно во главе толпы, но у него было
какое-то намерение, и он казался мрачно и раздраженно-озабоченным. Остальные же
составляли только хор, или, лучше сказать, шайку для поддержки. Кроме Лебедева,
тут был и завитой Залежев, сбросивший свою шубу в передней и вошедший развязно
и щеголем, и подобные ему два, три господина, очевидно, из купчиков. Какой-то в
полувоенном пальто; какой-то маленький и чрезвычайно толстый человек,
беспрестанно смеявшийся; какой-то огромный вершков двенадцати господин, тоже
необычайно толстый, чрезвычайно мрачный и молчаливый, и, очевидно, сильно
надеявшийся на свои кулаки. Был один медицинский студент; был один увивавшийся
полочек. С лестницы заглядывали в прихожую, но не решаясь войти, две какие-то
дамы; Коля захлопнул дверь перед их носом и заложил крючком.
— Здравствуй, Галька, подлец! Что, не ждал Парфена
Рогожина? — повторил Рогожин, дойдя до гостиной и останавливаясь в дверях
против Гани. Но в эту минуту он вдруг разглядел в гостиной, прямо против себя,
Настасью Филипповну. Очевидно, у него и в помыслах не было встретить ее здесь,
потому что вид ее произвел на него необыкновенное впечатление; он так
побледнел, что даже губы его посинели. — Стало быть, правда! —
проговорил он тихо и как бы про себя, с совершенно потерянным видом; —
конец!.. Ну… Ответишь же ты мне теперь! — проскрежетал он вдруг, с
неистовою злобой смотря на Ганю… — Ну… ах!..
Он даже задыхался, даже выговаривал с трудом. Машинально
подвигался он в гостиную, но, перейдя за порог, вдруг увидел Нину Александровну
и Варю, и остановился, несколько сконфузившись, несмотря на всё свое волнение.
За ним прошел Лебедев, не отстававший от него как тень, и уже сильно пьяный,
затем студент, господин с кулаками, Залежев, раскланивавшийся направо и налево,
и, наконец, протискивался коротенький толстяк. Присутствие дам всех их еще
несколько сдерживало и, очевидно, сильно мешало им, конечно, только до начала,
до первого повода вскрикнуть и начать… Тут уж никакие дамы не помешали
бы.
— Как? И ты тут, князь? — рассеянно проговорил Рогожин,
отчасти удивленный встречей с князем: — всё в штиблетишках, э-эх! —
вздохнул он, уже забыв о князе и переводя взгляд опять на Настасью Филипповну,
всё подвигаясь и притягиваясь к ней, как к магниту.
Настасья Филипповна тоже с беспокойным любопытством глядела
на гостей.
Ганя, наконец, опомнился.
— Но позвольте, что же это, наконец, значит? —
громко заговорил он, строго оглядев вошедших и обращаясь преимущественно к
Рогожину: — вы не в конюшню, кажется, вошли, господа, здесь моя мать и сестра…
— Видим, что мать и сестра, — процедил сквозь зубы
Рогожин.
— Это и видно, что мать и сестра, — поддакнул для
контенансу Лебедев.
Господин с кулаками, вероятно, полагая, что пришла минута,
начал что-то ворчать.
— Но однако же! — вдруг и как-то не в меру,
взрывом, возвысил голос Ганя: — во-первых, прошу отсюда всех в залу, а потом
позвольте узнать…
— Вишь, не узнает! — злобно осклабился Рогожин, не
трогаясь с места: — Рогожина не узнал?
— Я, положим, с вами где-то встречался, но…
— Вишь, где-то встречался! Да я тебе всего только три
месяца двести рублей отцовских проиграл, с тем и умер старик, что не успел
узнать; ты меня затащил, а Книф передергивал. Не узнаешь? Птицын-то свидетелем!
Да покажи я тебе три целковых, вынь теперь из кармана, так ты на Васильевский
за ними доползешь на карачках, — вот ты каков! Душа твоя такова! Я и
теперь тебя за деньги приехал всего купить, ты не смотри, что я в таких сапогах
вошел, у меня денег, брат, много, всего тебя и со всем твоим живьем куплю…
захочу, всех вас куплю! Всё куплю! — разгорячался и как бы хмелел всё
более и более Рогожин. — Э-эх! — крикнул он: — Настасья Филипповна!
Не прогоните, скажите словцо: венчаетесь вы с ним или нет?
Рогожин задал свой вопрос как потерянный, как божеству
какому-то, но с смелостью приговоренного к казни, которому уже нечего терять. В
смертной тоске ожидал он ответа.
Настасья Филипповна обмерила его насмешливым и высокомерным
взглядом, но взглянула на Варю и на Нину Александровну, поглядела на Ганю и
вдруг переменила тон.
— Совсем нет, что с вами? И с какой стати вы вздумали
спрашивать? — ответила она тихо и серьезно, и как бы с некоторым
удивлением.
— Нет? Нет!! — вскричал Рогожин, приходя чуть не в
исступление от радости: — так нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья
Филипповна! Они говорят, что вы помолвились с Ганькой! С ним-то? Да разве это
можно? (Я им всем говорю!) Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу,
ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне
оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь уж взял бы три тысячи! Вот они, вот! С
тем и ехал, чтобы с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
— Ступай вон отсюда, ты пьян! — крикнул красневший
и бледневший попеременно Ганя.
За его окриком вдруг послышался внезапный взрыв нескольких
голосов; вся команда Рогожина давно уже ждала первого вызова. Лебедев что-то с
чрезвычайным старанием нашептывал на ухо Рогожину.
— Правда, чиновник! — ответил Рогожин: — правда,
пьяная душа! Эх, куда ни шло. Настасья Филипповна! — вскричал он, глядя на
нее, как полоумный, робея и вдруг ободряясь до дерзости: — вот восемнадцать
тысяч! — и он шаркнул пред ней на столик пачку в белой бумаге, обернутую
накрест шнурками. — вот! И… и еще будет!
Он не осмелился договорить чего ему хотелось.
— Ни-ни-ни! — зашептал ему снова Лебедев, с
страшно испуганным видом; можно было угадать, что он испугался громадности
суммы и предлагал попробовать с несравненно меньшего.
— Нет, уж в этом ты, брат, дурак, не знаешь, куда
зашел… да видно и я дурак с тобой вместе! — спохватился и вздрогнул вдруг
Рогожин под засверкавшим взглядом Настасьи Филипповны. — Э-эх! соврал я,
тебя послушался, — прибавил он с глубоким раскаянием.
Настасья Филипповна, вглядевшись в опрокинутое лицо
Рогожина, вдруг засмеялась.
— Восемнадцать тысяч, мне? Вот сейчас мужик и
скажется! — прибавила она вдруг с наглою фамильярностью и привстала с
дивана, как бы собираясь ехать. Ганя с замиранием сердца наблюдал всю сцену.
— Так сорок же тысяч, сорок, а не восемнадцать, —
закричал Рогожин; — Ванька Птицын и Бискуп к семи часам обещались сорок
тысяч представить. Сорок тысяч! Все на стол.
Сцена выходила чрезвычайно безобразная, но Настасья
Филипповна продолжала смеяться и не уходила, точно и в самом деле с намерением
протягивала ее. Нина Александровна и Варя тоже встали с своих мест и испуганно,
молча, ждали, до чего это дойдет; глаза Вари сверкали, и на Нину Александровну
всё это подействовало болезненно; она дрожала и, казалось, тотчас упадет в
обморок.
— А коли так — сто! Сегодня же сто тысяч представлю!
Птицын, выручай, руки нагреешь!
— Ты с ума сошел! — прошептал вдруг Птицын, быстро
подходя к нему и хватая его за руку: — ты пьян, за будочниками пошлют. Где ты
находишься?
— Спьяна врет, — проговорила Настасья Филипповна,
как бы поддразнивая его.
— Так не вру же, будут! К вечеру будут. Птицын,
выручай, процентная душа, что хошь бери, доставай к вечеру сто тысяч; докажу,
что не постою! — одушевился вдруг до восторга Рогожин.
— Но, однако, что же это такое? — грозно и
внезапно воскликнул рассердившийся Ардалион Александрович, приближаясь к
Рогожину. Внезапность выходки молчавшего старика придала ей много комизма.
Послышался смех.
— Это еще откуда? — засмеялся Рогожин: — пойдем,
старик, пьян будешь!
— Это уж подло! — крикнул Коля, совсем плача от
стыда и досады.
— Да неужели же ни одного между вами не найдется, чтоб
эту бесстыжую отсюда вывести! — вскрикнули вдруг, вся трепеща от гнева,
Варя.
— Это меня-то бесстыжею называют! — с
пренебрежительною веселостью отпарировала Настасья Филипповна: — а я-то как дура
приехала их к себе на вечер звать! Вот как ваша сестрица меня третирует,
Гаврила Ардалионович!
Несколько времени Ганя стоял как молнией пораженный при
выходке сестры; но увидя, что Настасья Филипповна этот раз действительно
уходит, как исступленный бросился на Варю и в бешенстве схватил ее за руку:
— Что ты сделала? — вскричал он, глядя на нее, как
бы желая испепелить ее на этом же месте. Он решительно потерялся и плохо
соображал.
— Что сделала? Куда ты меня тащишь? Уж не прощения ли
просить у ней, за то, что она твою мать оскорбила и твой дом срамить приехала,
низкий ты человек? — крикнула опять Варя, торжествуя и с вызовом смотря на
брата.
Несколько мгновений они простояли так друг против друга,
лицом к лицу. Ганя всё еще держал ее руку в своей руке. Варя дернула раз,
другой, изо всей силы, но не выдержала и вдруг, вне себя, плюнула брату в лицо.
— Вот так девушка! — крикнула Настасья
Филипповна. — Браво, Птицын, я вас поздравляю!
У Гани в глазах помутилось, и он, совсем забывшись, изо всей
силы замахнулся на сестру. Удар пришелся бы ей непременно в лицо. Но вдруг
другая рука остановила на лету Ганину руку.
Между ним и сестрой стоял князь.
— Полноте, довольно! — проговорил он настойчиво,
но тоже весь дрожа, как от чрезвычайно сильного потрясения.
— Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать
будешь! — заревел Ганя, бросив руку Вари, и освободившеюся рукой, в
последней степени бешенства, со всего размаха дал князю пощечину.
— Ах! — всплеснул руками Коля: — ах, боже мой!
Раздались восклицания со всех сторон. Князь побледнел. Странным и укоряющим
взглядом поглядел он Гане прямо в глаза; губы его дрожали и силились что-то
проговорить; какая-то странная и совершенно неподходящая улыбка кривила их.
— Ну, это пусть мне… а ее… всё-таки не дам!.. —
тихо проговорил он наконец, но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл руками
лицо, отошел в угол, стал лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил:
— О, как вы будете стыдиться своего поступка!
Ганя, действительно, стоял как уничтоженный. Коля бросился
обнимать и целовать князя; за ним затеснились Рогожин, Варя, Птицын, Нина
Александровна, все, даже старик Ардалион Александрович.
— Ничего, ничего! — бормотал князь на все стороны,
стою же неподходящею улыбкой.
— И будет каяться! — закричал Рогожин: — будешь
стыдиться, Ганька, что такую… овцу (он не мог приискать другого слова)
оскорбил! Князь, душа ты моя, брось их; плюнь им, поедем! Узнаешь, как любит
Рогожин!
Настасья Филипповна была тоже очень поражена и поступком
Гани, и ответом князя. Обыкновенно бледное и задумчивое лицо ее, так всё время
не гармонировавшее с давешним как бы напускным ее смехом, было очевидно
взволновано теперь новым чувством; и однако всё-таки ей как будто не хотелось
его выказывать, и насмешка словно усиливалась остаться в лице ее.
— Право, где-то я видела его лицо! — проговорила
она вдруг уже серьезно, внезапно вспомнив опять давешний свой вопрос.
— А вам и не стыдно! Разве вы такая, какою теперь
представлялись. Да может ли это быть! — вскрикнул вдруг князь с глубоким
сердечным укором.
Настасья Филипповна удивилась, усмехнулась, но как будто
что-то пряча под свою улыбку, несколько смешавшись, взглянула на Ганю и пошла
из гостиной. Но не дойдя еще до прихожей, вдруг воротилась, быстро подошла к
Нине Александровне, взяла ее руку и поднесла ее к губам своим.
— Я ведь и в самом деле не такая, он угадал, —
прошептала она быстро, горячо, вся вдруг вспыхнув и закрасневшись, и,
повернувшись, вышла на этот раз так быстро, что никто и сообразить не успел,
зачем это она возвращалась. Видели только, что она пошептала что-то Нине
Александровне и, кажется, руку ее поцеловала. Но Варя видела и слышала всё, и с
удивлением проводила ее глазами.
Ганя опомнился и бросился провожать Настасью Филипповну, но
она уж вышла. Он догнал ее на лестнице.
— Не провожайте! — крикнула она ему. — До
свидания, до вечера! Непременно же, слышите!
Он воротился смущенный, задумчивый; тяжелая загадка ложилась
ему на душу, еще тяжелее, чем прежде. Мерещился и князь… Он до того забылся,
что едва разглядел, как целая Рогожинская толпа валила мимо его и даже
затолкала его в дверях, наскоро выбираясь из квартиры вслед за Рогожиным. Все
громко в голос толковали о чем-то. Сам Рогожин шел с Птицыным и настойчиво
твердил о чем-то важном и, повидимому, неотлагательном.
— Проиграл, Ганька! — крикнул он, проходя мимо.
Ганя тревожно посмотрел им вслед.
|