 Увеличить |
ЧАСТЬ II
ОТРЫВОК ДЕСЯТЫЙ
…к счастью, он умер на прошлой неделе, в пятницу. Повторяю,
это большое счастье для брата. Безногий калека, весь трясущийся, с разбитою
душою, в своём безумном экстазе творчества он был страшен и жалок. С той самой
ночи целых два месяца он писал, не вставая с кресла, отказываясь от пищи, плача
и ругаясь, когда мы на короткое время увозили его от стола. С необыкновенною
быстротой он водил сухим пером по бумаге, отбрасывая листки один за Другим, и
все писал, писал. Он лишился сна, и только два раза удалось нам уложить его на
несколько часов в постель, благодаря сильному приёму наркотика, а потом уже и
наркоз не в силах был одолеть его творческого безумного экстаза. По его
требованию окна весь день были завешены и горела лампа, создавая иллюзию ночи,
и он курил папиросу за папиросой и писал. По‑видимому, он был счастлив, и мне
никогда не приходилось видеть у здоровых людей такого вдохновенного лица – лица
пророка или великого поэта. Он сильно исхудал, до восковой прозрачности трупа
или подвижника, и совершенно поседел; и начал он свою безумную работу ещё
сравнительно молодым, а кончил её – стариком. Иногда он торопился писать больше
обыкновенного, перо тыкалось в бумагу и ломалось, но он не замечал этого;
в такие минуты его нельзя было трогать, так как, при малейшем
прикосновении, с ним делался припадок, слезы, хохот; минутами, очень редко, он
блаженно отдыхал и благосклонно беседовал со мною, каждый раз предлагая одни и
те же вопросы: кто я, как меня зовут и давно ли я занимаюсь литературой.
А потом снисходительно рассказывал, всегда в одних и тех же
словах, как он смешно испугался, что потерял память и не может работать, и как
он блистательно тут же опроверг это сумасшедшее предположение, начав свой
великий, бессмертный труд о цветах и песнях.
– Конечно, я не рассчитываю на признание
современников, – гордо и вместе с тем скромно говорил он, кладя дрожащую
руку на груду пустых листков, – но будущее, но будущее поймёт мою идею.
О войне он не вспоминал ни разу и ни разу не вспомнил о жене
и сыне; призрачная бесконечная работа поглощала его внимание так безраздельно,
что едва ли он сознавал что‑нибудь, кроме неё. В его присутствии можно было
ходить, разговаривать, и он этого не замечал, и ни на мгновение лицо его не
теряло выражения страшной напряжённости и вдохновения. В безмолвии ночей, когда
все спали и он один неутомимо плёл бесконечную нить безумия, он казался
страшен, и только один я да ещё мать решались подходить к нему. Однажды я
попробовал дать ему, вместо сухого пера, карандаш, думая, что, быть может, он
действительно что‑нибудь пишет, но на бумаге остались только безобразные линии,
оборванные, кривые, лишённые смысла.
И умер он ночью, за работой. Я хорошо знал брата, и
сумасшествие его не явилось для меня неожиданностью: страстная мечта о работе,
сквозившая ещё в его письмах с войны, составлявшая содержание всей его жизни по
возвращении, неминуемо должна была столкнуться с бессилием его утомлённого,
измученного мозга и вызвать катастрофу. И думаю, что мне довольно точно удалось
восстановить всю последовательность ощущений, приведших его к концу в ту
роковую ночь. Вообще все, что я здесь записал о войне, взято мною со слов
покойного брата, часто очень сбивчивых и бессвязных; только некоторые отдельные
картины так неизгладимо и глубоко вожглись в его мозг, что я мог привести их
почти дословно, как он рассказывал.
Я его любил, и смерть его лежит на мне, как камень, и давит
мозг своей бессмысленностью. К тому непонятному, что окутывает мою голову, как
паутиной, она прибавила ещё одну петлю и крепко затянула её. Вся наша семья
уехала в деревню, к родственникам, и я один во всем доме – в этом особнячке,
который так любил брат. Прислугу рассчитали, иногда дворник из соседнего дома
по утрам приходит топить печи, а в остальное время я один, и похож на муху,
которую захлопнули между двумя рамами окна, – мечусь и расшибаюсь о какую‑то
прозрачную, но непреодолимую преграду. И я чувствую, я знаю, что из этого дома
мне не уйти. Теперь, когда я один, война безраздельно владеет мною и стоит, как
непостижимая загадка, как страшный дух, которого я не могу облечь плотью. Я даю
ей всевозможные образы: безглавого скелета на коне, какой‑то бесформенной тени,
родившейся в тучах и бесшумно обнявшей землю, но ни один образ не даёт мне
ответа и не исчерпывает того холодного, постоянного отупелого ужаса, который
владеет мною.
Я не понимаю войны и должен сойти с ума, как брат, как сотни
людей, которых привозят оттуда. И это не страшит меня. Потеря рассудка мне
кажется почётной, как гибель часового на своём посту. Но ожидание, но это
медленное и неуклонное приближение безумия, это мгновенное чувство чего‑то
огромного, падающего в пропасть, эта невыносимая боль терзаемой мысли… Моё
сердце онемело, оно умерло, и нет ему новой жизни, но мысль
– ещё живая, ещё борющаяся, когда‑то сильная, как
Самсон, а теперь беззащитная и слабая, как дитя, – мне жаль её, мою бедную
мысль. Минутами я перестаю выносить пытку этих железных обручей, сдавливающих
мозг; мне хочется неудержимо выбежать на улицу, на площадь, где народ, и
крикнуть: – Сейчас прекратите войну, или… Но какое «или»? Разве есть слова,
которые могли бы вернуть их к разуму, слова, на которые не нашлось бы других
таких же громких и лживых слов? Или стать перед ними на колени и заплакать? Но
ведь сотни тысяч слезами оглашают мир, а разве это хоть что‑нибудь даёт? Или на
их глазах убить себя? Убить! Тысячи умирают ежедневно – и разве это хоть
чтонибудь даёт?
И когда я так чувствую своё бессилие, мною овладевает
бешенство – бешенство войны, которую я ненавижу. Мне хочется, как тому доктору,
сжечь их дома, с их сокровищами, с их жёнами и детьми, отравить воду, которую
они пьют; поднять всех мёртвых из гробов и бросить трупы в их нечистые жилища,
на их постели. Пусть спят с ними, как с жёнами, как с любовницами своими!
О, если б я был дьявол! Весь ужас, которым дышит ад, я
переселил бы на их землю; я стал бы владыкою их снов, и когда, с улыбкой
засыпая, они крестили бы своих детей, я встал бы перед ними, чёрный…
Да, я должен сойти с ума, но только бы скорее. Только бы
скорее…
|
