 Увеличить |
Глава VII
ВИЛЛЕТ
Однако
на следующее утро я проснулась со свежими силами и обновленной душой;
физическая слабость больше не действовала притупляюще на мою способность
мыслить здраво, и разум мой был ясен и деятелен.
Я только
успела одеться, как в дверь постучали. «Войдите», — сказала я, полагая,
что это горничная, но в комнату вошел мужчина с грубым лицом и буркнул:
— Тайте
фаши клюши, миис.
— Зачем? —
удивилась я.
— Тайте, —
нетерпеливо повторил он и, чуть ли не выхватив их у меня из рук, добавил: — Вот
и хорошо! Скоро полушит свой шимодан.
К
счастью, все окончилось благополучно: он оказался служащим таможни. Я понятия
не имела, где можно позавтракать, но решила, не без колебаний, спуститься вниз.
Я только
теперь обратила внимание на то, чего из-за крайней усталости не заметила
накануне, — эта гостиница оказалась большим отелем. Спускаясь по широкой
лестнице и задерживаясь на каждой ступеньке (на сей раз я была на редкость
медлительна), я во все глаза смотрела на высокие потолки, на расписанные стены,
на широкие окна, пропускавшие потоки света, на мрамор с прожилками, по которому
я шагала (ступеньки были мраморные, но не очень чистые; на лестнице не было
ковров), и, сопоставляя все это с размерами чулана, предоставленного мне в
качестве комнаты и отличавшегося чрезвычайной скромностью, я предалась
философическим размышлениям.
Меня
поразила прозорливость, с которой слуги и горничные распределяют между гостями
удобства пропорционально их достоинству. Каким образом слуги в гостиницах и
горничные на судне с первого взгляда знают, что я, например, лицо, не
занимающее почетного положения в обществе и не обремененное капиталом? А они
это несомненно знают, и я отлично видела, что все они, произведя мгновенный
расчет, оценивали меня с точностью до одного пенса. Явление это представлялось
мне странным и полным скрытого смысла. Я понимала, в чем тут суть, и мне
удавалось не падать духом под гнетом подобных обстоятельств.
Наконец
я все же добрела до просторного вестибюля, полного света и воздуха, и заставила
себя открыть дверь в ресторан. Не стану скрывать, этот порог я переступила с
трепетом, ощущая неуверенность, беззащитность и приниженность. Больше всего я
хотела знать, веду ли я себя как положено, но, убежденная в том, что все время
совершаю ошибки, ничего не могла с этим поделать. Положившись на милость
судьбы, я села за маленький столик, официант принес мне какой-то завтрак,
который я ела, пребывая в настроении, не способствующем аппетиту. За другими
столиками завтракало множество людей, и я чувствовала бы себя гораздо лучше,
окажись среди них хоть одна женщина, но, увы, все присутствующие были мужчины.
Однако никто из них, по-видимому, не видел ничего необычного в моем поведении:
кое-кто взглядывал на меня невзначай, но и только. Полагаю, если они и
приметили что-нибудь странное, то нашли этому объяснение — Anglaise![23]
Завтрак
окончен, и я вновь должна куда-то идти, но в каком же направлении мне
двигаться? «В Виллет», — ответил мне внутренний голос, несомненно,
разбуженный воспоминанием о небрежно брошенной фразе, которую наобум произнесла
мисс Фэншо, когда мы прощались: «Хорошо бы, вы приехали в пансион мадам Бек, там
у нее есть бездельницы, которых вы могли бы опекать. Ей нужна, во всяком
случае, два месяца тому назад была нужна, гувернантка-англичанка».
Кто
такая мадам Бек, где она живет, я не имела представления, но когда я спросила
мисс Фэншо, она, торопясь поскорее уйти с друзьями, вопроса моего не расслышала
и ничего не ответила. Я предположила, что она живет в Виллете, — туда я и
поеду. Отсюда до Виллета сорок миль. Я понимала, что хватаюсь за соломинку, но,
попав в такой клокочущий водоворот, рада была ухватиться и за паутину. Узнав,
как доехать до Виллета, и обеспечив себе место в дилижансе, я, руководствуясь
лишь смутным контуром или даже тенью плана дальнейших действий, отправилась в
путь. Читатель, раньше чем осудить меня за безрассудство, вспомните, с чего я
начала, подумайте, из какой пустыни я выбралась, заметьте, сколь малым я
рисковала, ибо вела игру, где терять уже нечего, но зато можно выиграть.
Артистический
темперамент мне не свойствен, однако я очевидно обладаю способностью радоваться
сегодняшнему дню, если для этого есть хоть какие-нибудь основания. Вот я и
получала удовольствие, несмотря на холод и дождь, да и ехали мы очень медленно.
Мы двигались по довольно однообразной и пустынной дороге, вдоль которой
полусонными зелеными змеями тянулись илистые канавы и плоские поля,
разделенные, словно огородные грядки, рядами чинных подстриженных ив. И небо
было монотонно серым, воздух — душным и влажным, но даже в столь унылой
обстановке фантазия моя разыгралась, а на душе потеплело. Однако скрытое, но
непреходящее чувство тревоги, как тигр, притаившийся перед прыжком,
подстерегало и сдерживало вспышки радости. Дыхание хищника непрестанно звучало
у меня в ушах, его свирепое сердце билось рядом с моим, он не шевелился в своем
логовище, но я все время ощущала его присутствие — я знала, что алчный зверь
ждет сумерек, чтобы выскочить из засады.
Я
рассчитывала попасть в Виллет до наступления ночи и таким образом избегнуть
осложнений, которыми всегда сопровождается ночное прибытие в чужие края, но мы
ехали так медленно и делали такие долгие остановки — да к тому еще поднялся
густой туман и шел мелкий, но обложной дождь, — что, когда мы подъехали к
окраине города, его уже окутала темнота.
При
свете фонаря мне удалось увидеть, как мы въезжаем в ворота, охраняемые стражей.
Затем, оставив позади грязный тракт, мы с грохотом поехали по удивительно
неровной и каменистой дороге. У станционной конторы дилижанс остановился, и
пассажиры вышли. Раньше всего мне нужно было забрать чемодан — дело как бы
несерьезное, но для меня весьма важное. Понимая, что лучше не проявлять
назойливости и нетерпения, а спокойно наблюдать за разгрузкой багажа и, когда
появится мой, получить его, я отошла в сторону и стала внимательно смотреть на
крышу экипажа, куда, я видела, поставили мой чемодан, а потом навалили целую
груду сумок и коробок. Их постепенно снимали и отдавали владельцам. Наконец
должен был показаться и мой чемодан, но его не было. Я привязала к нему зеленой
ленточкой карточку с указанием места назначения, чтобы сразу узнать его, но
теперь не замечала и обрывка чего-нибудь зеленого. Сняли все чемоданы и
свертки, с крыши сдернули клеенчатую покрышку, стало совершенно очевидно, что
там не осталось ни единого зонтика или плаща, ни единой трости, ни коробки для
шляп или для других туалетов.
А где же
мой чемодан с небольшим запасом платьев и записной книжкой, в которой хранится
остаток от моих пятнадцати фунтов?
Сейчас-то
я могу задать этот вопрос, но тогда это было невозможно, ибо говорить
по-французски я совершенно не умела, а здесь слышался только французский язык,
и мне казалось — на нем говорит весь мир. Что же мне делать? Я подошла к
кондуктору, тронула его за рукав и показала сначала на чей-то чемодан, а потом
на крышу дилижанса, пытаясь изобразить на лице вопрос. Он меня не понял —
схватил указанный мною чемодан и собрался было закинуть его на крышу экипажа.
— Поставьте
на место! — воскликнул кто-то с хорошим английским произношением, но,
спохватившись, добавил по-французски: — Qu'est-ce que vous faites donc? Cette
malle est a moi.[24]
Но я уже
уловила родные звуки, обрадовалась и повернулась к говорившему:
— Сэр, —
обратилась я к незнакомцу, от огорчения даже не обратив внимания, каков
он, — я не умею говорить по-французски. Могу ли я просить вас узнать у
этого человека, что произошло с моим чемоданом?
Не
разобравшись еще, что за лицо у незнакомца, я все-таки успела приметить на нем
удивление столь странной просьбе и колебание по поводу того, стоит ли
вмешиваться.
— Пожалуйста,
спросите! Я бы для вас это сделала, — настаивала я.
Не знаю,
улыбнулся ли он, но я услышала слова, сказанные тоном воспитанного человека —
не жестким и не отпугивающим:
— Какой
у вас чемодан?
Я
описала его, не забыв упомянуть и зеленую ленточку. Тогда он взял кондуктора
под руку, и я по бурному потоку французской речи догадалась, что он допрашивает
его с пристрастием. Затем он вернулся ко мне.
— Этот
малый утверждает, будто дилижанс был перегружен, и сознается, что вытащил ваш
чемодан из багажа еще в Бумарине и оставил его с другими вещами. Он обещает
завтра же его забрать. Таким образом, послезавтра вы его получите в целости и
сохранности.
— Благодарю
вас, — промолвила я, но сердце у меня замерло.
Как же
мне поступить? Англичанин, наверное, уловил по выражению моего лица, что
мужество покинуло меня, и мягким голосом спросил:
— У
вас есть знакомые в этом городе?
— Нет,
я никого здесь не знаю.
Последовала
недолгая пауза, в течение которой я успела разглядеть — он повернулся, и фонарь
ярко осветил его лицо, — что это молодой, благородный и красивый человек.
Мне он представился лордом или даже принцем — так щедро наградила его природа.
Лицо у него было чрезвычайно приятное, в манерах чувствовалась гордость, но не
высокомерие, достоинство, но не властность. Не осмеливаясь искать помощи у
человека столь высокого звания, я сделала шаг, чтобы уйти. Но он остановил меня
и спросил:
— В
чемодане остались все ваши деньги?
Как
благодарна была я судьбе, что могу ответить чистую правду:
— Нет,
мне хватит денег (у меня в кошельке было почти двадцать франков), чтобы прожить
в гостинице до послезавтра, но я здесь впервые и не знаю, где гостиницы и как к
ним пройти.
— Могу
дать вам адрес такой гостиницы, какая вам нужна, — успокоил он
меня, — я вам объясню, где она, это совсем близко, и вы легко ее найдете.
Он
вырвал листок из записной книжки, написал несколько слов и отдал мне. Я еще раз
убедилась в его доброте, а не верить ему или его советам и адресу, который он
вручил мне, было для меня почти так же невозможно, как не верить Библии. Лицо
его светилось великодушием, а выразительные глаза честностью.
— Самый
короткий путь туда — по бульвару и затем через парк, продолжал он, — но
сейчас слишком темно и поздно, нельзя идти одной через парк, я вас провожу.
И мы
двинулись в полной темноте, под сплошным моросящим дождем, он впереди, я —
следом. На бульваре не было ни души, мы шли по грязной дороге, с деревьев стекала
вода; в парке было темно, как глубокой ночью. Мой проводник скрылся из глаз в
густом мраке деревьев и тумана, и я шла за ним, руководствуясь лишь звуком его
шагов. Я ничего не боялась; думаю, я была бы готова следовать за его легкой
поступью на край света.
— Теперь, —
сказал он, когда мы пересекли парк, — идите по этой широкой улице до
лестницы, освещенной двумя фонарями, — вы сразу ее заметите; спустившись
по ней, вы выйдете на узкую улочку, а там и гостиница. Там говорят
по-английски, и вам сразу станет легче. Спокойной ночи.
— Доброй
ночи, сэр, — ответила я, — примите мою самую искреннюю
благодарность. — И мы расстались.
Еще
долгое время спустя тешило меня сладостное воспоминание о его лице, которое
светилось сочувствием к одиноким, и о его манере говорить, выражавшей рыцарское
отношение к бедным и слабым, молодым и неопытным. Этот юный джентльмен был
истинным англичанином.
Я быстро
пошла по великолепной улице, затем по площади, окаймленной величественными
зданиями, над которыми вознеслись контуры высоких куполов и шпилей, вероятно,
дворцов или храмов — мне трудно было разобрать. Как раз когда я проходила вдоль
какого-то портика, из-за колонн внезапно выскочили двое усатых мужчин с
сигарами в зубах. Одеждой они старались походить на джентльменов, но, бедняги,
какие плебейские у них были лица! Они заговорили со мной наглым тоном и не
отставали от меня ни на шаг, хотя я шла очень быстро. К счастью, нам встретился
патруль, и моим преследователям пришлось ретироваться. Однако они успели
довести меня до полуобморочного состояния, и, когда я пришла в себя, оказалось,
что я понятия не имею, где нахожусь, с гулко бьющимся сердцем я остановилась в
полной растерянности. Я боялась далее подумать о новой встрече с этими усатыми
хихикающими болванами, но надо было разыскать указанную мне дорогу.
В конце
концов я подошла к каким-то ветхим ступенькам и, уверенная в том, что именно о
них шла речь, спустилась вниз. На улице, куда я попала, действительно узкой, не
оказалось никакой гостиницы. Я побрела дальше. На очень тихой, сравнительно
чистой и хорошо вымощенной улице я приметила горящий фонарь, а под ним дверь,
ведущую в довольно большой дом, на один этаж выше соседних зданий. Может быть,
это и есть гостиница? Хотя у меня от усталости подкашивались ноги, я ускорила
шаг.
Но, увы,
дом этот не был гостиницей. Медная дощечка, прикрепленная над входом, гласила:
«Пансион для девиц», ниже — «Мадам Бек».
Я
вздрогнула. За одно мгновение десятки мыслей пронеслись у меня в мозгу, но
временем подумать и принять какое-либо решение я не располагала. Провидение
шепнуло мне: «Войди сюда. Здесь ты и найдешь приют». Судьба возложила на меня
свою могучую длань, подчинила себе мою волю, управляла моими действиями — я
позвонила в дверь.
Стоя в
ожидании, я ни о чем не думала, а лишь пристально смотрела на камни мостовой,
освещаемые фонарем, считала их, разглядывала их форму и блеск воды на
зазубринах. Затем я позвонила вновь. Наконец дверь отворилась; передо мной
стояла служанка в изящной наколке.
— Можно
мне видеть мадам Бек? — спросила я.
Думаю,
что, если бы я говорила по-французски, она бы меня не впустила, но, поскольку я
изъяснялась по-английски, она решила, что я учительница из-за границы,
приехавшая по делу, связанному с пансионом, и даже в столь поздний час
разрешила мне войти без неудовольствия или колебания.
Через
минуту я уже сидела в холодной сверкающей гостиной с незажженным изразцовым
камином, позолоченными украшениями и натертым до глянца полом. Часы с
маятником, стоявшие на каминной доске, пробили девять.
Прошло
минут пятнадцать. Нервы у меня были напряжены до крайности, меня бросало то в
жар, то в холод. Я неотрывно глядела на дверь — большую белую створчатую дверь,
отделанную позолоченными украшениями. Я ждала, чтобы дрогнула и открылась хоть
одна створка, но все было тихо, недвижно, белые двери не шелохнулись.
— Вы
англиссанка? — раздался рядом со мной голос. Я чуть не подпрыгнула, столь
неожиданно прозвучали эти слова, столь уверена я была, что нахожусь в полном
одиночестве. Около меня витал не дух или призрак, а стояла довольно полная
коренастая женщина, в наброшенной по-домашнему шали, капоте и чистом, нарядном
чепце.
Я
ответила на ее вопрос утвердительно, и мы тотчас же, без всякого вступления,
завязали весьма примечательный разговор. Мадам Бек (а это была сама мадам Бек —
она вошла через маленькую дверь у меня за спиной, на ней были домашние туфли, и
поэтому я не слышала, как она появилась и подошла ко мне) — итак, мадам Бек
израсходовала все свои познания в английском языке, произнеся фразу «Вы
англиссанка?», и вынуждена была сразу перейти на французский, я же отвечала ей
по-английски. Она в известной степени понимала меня, но, поскольку я решительно
ничего не понимала и мы обе оглушительно кричали (я не только никогда не
встречала, но и вообразить не могла такого удивительного дара речи, каким
обладала мадам Бек), то ощутимого успеха нам добиться не удалось. Вскоре она
позвонила, чтобы получить помощь, появившуюся в виде maitresse, которая
какое-то время воспитывалась в ирландском монастыре и поэтому считалась
отличным знатоком английского языка. Что за лицемерная особа была эта
наставница — типичная уроженка Лабаскура! Как терзала она язык Альбиона! Все же
она перевела мой нехитрый рассказ. Я поведала ей, как покинула родину, чтобы
лучше узнать мир и заработать себе на жизнь, я заявила, что готова выполнять
любую работу, если она приносит пользу, а не вред, что согласна стать няней при
ребенке, компаньонкой у какой-нибудь дамы или даже заниматься посильной
домашней работой. Мадам все это слушала, и по выражению ее лица мне показалось,
что рассказ мой дошел до ее сознания.
— Il
n'y a que les Anglaises pour ces sortes d'entreprises, — изрекла она, —
sont-elles donc intrepides ces femmes-la![25]
Она
спросила, как меня зовут и сколько мне лет. Смотрела она на меня без сочувствия
и без интереса — ни тени участия или сострадания на лице. Я поняла, что она не
принадлежит к тем людям, которыми правят чувства. Она глядела на меня серьезно
и пристально, изучая и оценивая мой рассказ.
Послышался
звук колокольчика.
— Voila
pour la priere du soir,[26] —
сказала она и встала. Через переводчицу она распорядилась, чтобы сейчас я ушла,
а завтра утром вернулась, но меня это не устраивало; я и подумать не могла об
опасностях, которые ждут меня на темной улице. Внутренне горячась, но сохраняя
приличествующую случаю сдержанность, я обратилась непосредственно к ней, не
обращая внимания на maitresse.
— Смею
вас уверить, мадам, что, если вы воспользуетесь моими услугами немедленно, вы
не только не проиграете, но извлечете из этого выгоду. Вы сможете убедиться в
том, что я честно отрабатываю назначенное мне жалованье. Если вы намерены взять
меня к себе на службу, то лучше, чтобы я осталась на ночь у вас. Ведь не имея
здесь знакомых и не владея французским языком, я лишена возможности найти
пристанище.
— Пожалуй,
вы правы, — согласилась она, — но вы можете предъявить хоть
какую-нибудь рекомендацию?
— У
меня ничего нет.
Она
поинтересовалась, где мой багаж, я объяснила ей, когда он прибудет. Она
задумалась. В этот момент из вестибюля донесся звук мужских шагов, быстро
направляющихся к парадной двери. (Тут я поведу рассказ так, как будто тогда я
понимала, что происходит, на самом же деле я почти ничего не уловила, но
впоследствии мне все перевели.)
— Кто
это там? — спросила мадам Бек, прислушиваясь к шагам.
— Господин
Поль, — ответила учительница. — Он вел вечерние занятия в старшем
классе.
— Он-то
мне и нужен! Позовите его.
Учительница
подбежала к двери и окликнула господина Поля. Вошел коренастый, смуглый человек
в очках.
— Кузен, —
обратилась к нему мадам Бек, — хочу выслушать ваше мнение. Всем известно,
как вы искусны в физиогномике. Покажите свое мастерство и исследуйте это лицо.
Человек
уставился на меня через очки. Плотно сжатые губы и наморщенный лоб, должно
быть, означали, что он видит меня насквозь и никакая завеса не может скрыть от
него истину.
— Мне
все ясно.
— Et
qu'en dites-vous?[27]
— Mais
bien de choses,[28] —
последовал ответ прорицателя.
— Но
плохое или хорошее?
— Несомненно,
и то, и другое.
— Ей
можно доверять?
— Вы
ведете переговоры по серьезному вопросу?
— Она
хочет, чтобы я взяла ее к себе на должность бонны или гувернантки. Рассказала о
себе вполне убедительную историю, но не может представить никаких рекомендаций.
— Она
иностранка?
— Видно
же, что англичанка.
— По-французски
говорит?
— Ни
слова.
— Понимает?
— Нет.
— Значит,
в ее присутствии можно говорить открыто?
— Безусловно.
Он вновь
пристально взглянул на меня.
— Вы
нуждаетесь в ее услугах?
— Они
бы мне пригодились. Вы ведь знаете, как мне отвратительна мадам Свини.
Он опять
внимательно всмотрелся в меня. Окончательное суждение было таким же
неопределенным, как и все предшествующее.
— Возьмите
ее. Если в этой натуре восторжествует доброе начало, то ваш поступок будет
вознагражден, если же — злое, то… eh, bien! ma, cousine, ce sera toujours une
bonne oeuvre.[29]
Поклонившись
и пожелав bon soir,[30] сей
неуверенный вершитель моей судьбы исчез.
Мадам
все-таки в тот вечер взяла меня к себе на службу, и милостью божией я была
избавлена от необходимости вернуться на пустынную, мрачную, враждебную улицу.
|
