Примечания к стихотворениям 1836 года
Умирающий гладиатор
Печатается по авторизованной копии – ИРЛИ, оп. 1, № 15
(тетрадь XV), л. 9–9 об.
Впервые опубликовано, без последних двух строф и с
разночтением в одном стихе, в «Отеч. записках» (1842, т. 21, № 4, отд. I,
стр. 378). Полностью – в газете «Русь» (1884, № 5, стр. 35–36).
В рукописи последние две строфы зачеркнуты неизвестной
рукой. Под стихотворением находится дата: «2 февраля 1836 г.». Год и
эпиграф к стихотворению вписаны рукой Лермонтова.
Стихотворение, очевидно, было написано в Тарханах, где поэт
находился с начала января до середины марта 1836 года.
Эпиграф к стихотворению взят из поэмы Байрона
«Чайльд-Гарольд», песнь IV, строфа СХ, стих 1. Начало стихотворения является
свободным переложением строф CXXXIX–CXLI песни IV байроновской поэмы; при этом
Лермонтов значительно усилил и углубил гражданские вольнолюбивые мотивы; конец
совершенно самостоятелен по теме и никак не связан с поэмой Байрона.
Еврейская мелодия (Душа моя мрачна. Скорей, певец,
скорей!..)
Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840,
стр. 61–62).
Автограф не известен.
Впервые напечатано в «Отеч. записках» (1839, т. 4, № 6,
отд. III, стр. 80).
В «Стихотворениях М. Лермонтова» 1840 года датировано 1836
годом.
Стихотворение является вольным переводом «My soul is dark» –
«Hebrew melodies» («Моя душа темна» «Еврейские мелодии». – Англ.)
Байрона.
В альбом (Как одинокая гробница…)
Печатается по «Стихотворениям М. Лермонтова» (СПб., 1840,
стр. 63–64).
Автограф не известен.
Впервые опубликовано в «Отеч. записках» (1839, т. 4,
№ 6, отд. III, стр. 81).
В «Стихотворениях» 1840 года датировано 1836 годом.
Стихотворение является не вполне точным переводом «Lines
written in an album at Malta» («Стихи, писанные в альбом, на Мальте». – Англ.)
Байрона. К этому произведению Байрона Лермонтов уже обращался в 1830 году (см.
стихотворение «В альбом»).
Великий муж! Здесь нет награды…
Печатается по автографу – ГИМ, ф. 445, № 227а (тетрадь
Чертковской библиотеки), л. 65.
Впервые опубликовано в «Русск. старине» (1875, т. 14,
№ 9, стр. 58).
Большая часть стихотворений, находящихся в тетради
Чертковской библиотеки, относится к 1835–1837 годам. Данное стихотворение
датируется предположительно 1836 годом.
Текст до нас дошел не полностью; верхняя часть листа, на
которой было написано начало стихотворения и где, быть может, было названо имя
«великого мужа», оторвана.
Высказывались два предположения, взаимно исключающие друг
друга, что «великий муж» это или П. Я. Чаадаев (1793–1856; Соч. изд.
«Асаdemia», т. 2, стр. 167–169), или М. Б. Барклай де-Толли (1761–1818; И.
Андроников. «Лермонтов», М., 1951, стр. 80). Однако и то и другое мнения не
находят достаточно четкого подтверждения в тексте стихотворения. В последнее
время выдвинуто предположение, что это произведение адресовано П. И. Пестелю
или К. Ф. Рылееву («Лит. газета», 1951, № 145, 8 декабря, стр. 3).
Стихотворения 1837 года
Бородино
«Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Ведь были ж схватки боевые?
Да, говорят, еще какие!
Не даром помнит вся Россия
Про день Бородина!»
– Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри – не вы!
Плохая им досталась доля:
Не многие вернулись с поля…
Не будь на то господня воля,
Не отдали б Москвы!
Мы долго молча отступали,
Досадно было, боя ждали,
Ворчали старики:
«Что ж мы? на зимние квартиры?
Не смеют что ли командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?»
И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки —
Французы тут-как-тут.
Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат, мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!
Два дня мы были в перестрелке.
Что толку в этакой безделке?
Мы ждали третий день.
Повсюду стали слышны речи:
«Пора добраться до картечи!»
И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилег вздремнуть я у лафета,
И слышно было до рассвета,
Как ликовал француз.
Но тих был наш бивак открытый:
Кто кивер чистил весь избитый,
Кто штык точил, ворча сердито,
Кусая длинный ус.
И только небо засветилось,
Всё шумно вдруг зашевелилось,
Сверкнул за строем строй.
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам…
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте ж под Москвой,
Как наши братья умирали!»
– И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в бородинский бой.
Ну ж был денек! Сквозь дым летучий
Французы двинулись как тучи,
И всё на наш редут.
Уланы с пестрыми значками,
Драгуны с конскими хвостами,
Все промелькнули перед нами,
Все побывали тут,
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена как тени,
В дыму огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась – как наши груди,
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…
Вот смерклось. Были все готовы
Заутра бой затеять новый
И до конца стоять…
Вот затрещали барабаны —
И отступили басурманы.
Тогда считать мы стали раны,
Товарищей считать.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя:
Богатыри – не вы.
Плохая им досталась доля:
Не многие вернулись с поля.
Когда б на то не божья воля,
Не отдали б Москвы!
|
