Глава XIV
Большие Драматические Склады
В эпоху
всеобщей централизации, распространявшейся на духовную сферу в той же мере, что
и на область механики, создание Драматических Складов было делом естественным и
необходимым. В 1903 году нашлись люди, одновременно практичные и находчивые,
которые получили лицензию на образование этой крупной и важной компании.
Но
двадцатью годами позже она перешла в руки государства и теперь работала под началом
Генерального директора, имевшего чин Государственного Советника.
Здесь
пятьдесят театров столицы снабжались пьесами всевозможных жанров; одни изготовлялись
в плановом порядке, другие – по заказу, будь то под актера или под идею.
В этой
новой ситуации цензура скончалась естественной смертью, и символические ножницы,
заброшенные подальше, ржавели в столе; они, впрочем, давно затупились от
чрезмерного употребления, но правительство не захотело тратиться на то, чтобы
их наточить.
Директора
как парижских, так и провинциальных театров были государственными чиновниками,
их назначали, содержали, провожали в отставку и награждали в зависимости от
возраста и заслуг.
Актеры
оплачивались из бюджета, но еще не имели статуса государственных служащих.
Былые предрассудки по отношению к ним день ото дня стирались, их ремесло вошло
в число вполне почтенных профессий, их все чаще приглашали участвовать в
спектаклях, что ставились в частных салонах; там они делили роли с
завсегдатаями, и в конечном счете их стали принимать за своих. Случалось, что
великосветские дамы, подавая реплику великим актрисам, так обращались к ним:
– Вы
лучше меня, мадам, на вашем челе светится добродетель; я же всего лишь
несчастная куртизанка!
Такие
вот звучали любезности.
А один
разбогатевший актер Комеди Франсэз ставил у себя дома пьесы интимного характера,
приглашая играть отпрысков хороших семей.
Все это
невероятно подняло профессию актера.
Создание
Больших Драматических Складов привело к исчезновению шумного племени драматургов.
Служащие компании получали свое ежемесячное жалованье, кстати весьма высокое, а
государство оприходовало сборы.
Так
функционировало высшее руководство драматической литературой. Если Большие
Склады и не выдавали шедевров, они, по крайней мере, умели своими нехитрыми
произведениями развлечь нетребовательную публику. Старых авторов больше не
играли. Лишь иногда и в порядке исключения в театре Пале Руаяль давали Мольера,
украшенного куплетами и шуточками господ комедиантов. Что касается Гюго, Дюма,
Понсара, Ожье, Скриба, Сарду, Барьера, Мериса, Вакри, они отвергались разом;
некогда они злоупотребили своим талантом, чтобы увлечь за собой век, а в хорошо
организованном обществе век должен, как правило, идти шагом, но никак уж не
бежать; к тому же в их упряжке коренные имели ноги и легкие оленей, а это небезопасно.
Так что
теперь во всем был большой порядок, как и положено у людей цивилизованных.
Авторы-служащие жили хорошо и не переутруждали себя. Не встречалось больше этих
богемных поэтов, нищих гениев, извечно, как казалось, протестовавших против
заведенного порядка вещей. Разве пристало сетовать на существование подобной
организации, которая убивала личность, но зато поставляла публике литературу в
количестве, достаточном для удовлетворения ее потребностей?
Случалось,
какой-нибудь бедолага, чувствуя, что в его душе горит священный огонь, пытался
пробиться, минуя сию систему; театры, однако, были ему закрыты – они все имели
договоры с Большими Драматическими Складами. Тогда непонятый поэт, случалось,
издавал за свой счет превосходную пьесу, но ее никто не читал, и она
становилась добычей крошечных насекомых, относящихся к классу паразитов, –
должно быть, самых образованных существ той эпохи, если только они прочитывали
все, что попадалось им на зуб.
Туда, к
Большим Складам, которые специальным декретом были признаны заведением
общественной полезности, и направил свои стопы Мишель Дюфренуа, вооруженный
рекомендательным письмом.
Контора
компании размещалась на Новой улице Палестро в здании старых, давно заброшенных
казарм.
Мишеля
принял Директор.
То был в
высшей степени серьезный человек, проникнутый сознанием собственной важности.
Он никогда не смеялся, даже самые удачные остроты производимых в его учреждении
водевилей не могли заставить дрогнуть хотя бы один мускул на его лице; по этому
поводу говорили, что его и бомбой не проймешь. Служащие ставили ему в упрек то,
что он командовал ими на военный манер. Но ведь ему приходилось иметь дело с
такой массой людей: сочинители комедий, драматурги, авторы водевилей, либреттисты,
не считая двухсот чиновников копировального бюро и легиона клакеров.
Да,
администрация поставляла театрам клакеров, в зависимости от характера представлений:
эти господа, весьма дисциплинированные, проходили под руководством ученых
преподавателей курс обучения тонкому искусству аплодисментов, отвечающих
каждому нюансу спектакля.
Мишель
подал письмо Кенсоннаса. Директор пробежал его и сказал:
– Месье,
я хорошо знаю вашего покровителя и был бы в восторге сделать ему приятное; он
говорит о ваших литературных способностях.
– Месье, –
скромно начал юноша, – я еще ничего не создал.
– Тем
лучше, для нас это – аргумент в вашу пользу, – заметил Директор.
– Но
у меня есть кое-какие новаторские идеи.
– Они
не нужны, месье, новаторство нас не интересует. Все, что связано с личностью,
здесь должно исчезнуть. Вам придется раствориться в большом коллективе,
фабрикующем произведения среднего уровня. Но я не могу ради вас обойти
существующие правила: чтобы быть принятым, вам придется сдать экзамен.
– Экзамен? –
удивился Мишель.
– Да.
Письменное сочинение.
– Хорошо,
месье, я в вашем распоряжении.
– Полагаете
ли вы себя готовым уже сегодня?
– Когда
вам будет угодно, господин Директор.
– Тогда
сейчас же.
Директор
отдал распоряжение, и вскоре Мишель сидел за столом, на котором его ждали
бумага, перо и чернила; ему сообщили тему сочинения и оставили одного.
Как же
велико было его удивление! Он ожидал, что ему предложат развить какой-либо исторический
сюжет, или резюмировать драматическое произведение, или проанализировать какой-нибудь
шедевр из старого репертуара. Наивный ребенок!
На самом
деле ему предстояло придумать неожиданную развязку в заданной ситуации, сочинить
куплет со сложной игрой слов и каламбур со словом «приблизительно».
Он
собрался с мужеством и приложил все свое старание.
В
результате сочинение его оказалось слабым и незавершенным; ему не хватало
умения, рука, как говорится, не была набита, придуманная им развязка оставляла
желать лучшего, куплет звучал слишком поэтично для водевиля, а каламбур не
удался вовсе.
И все
же, благодаря своему рекомендателю, он был взят на службу с жалованьем в тысячу
восемьсот франков. Поскольку наименее неудавшейся частью его экзаменационной
работы оказалась развязка, его отправили в Управление комедии.
Большие
Драматические Склады были совершенно замечательной организацией.
Она
состояла из пяти крупных Управлений:
1
высокой и жанровой комедии;
2
собственно водевиля;
3
исторической и современной драмы;
4 оперы
и комической оперы;
5 ревю,
феерий и официальных церемоний.
Трагедию
раз и навсегда упразднили.
Служащие
специализировались по Управлениям; перечисление того, чем они занимались,
поможет получить более-менее полное представление о механизме функционирования
этого великого учреждения, где все было предусмотрено, расписано и упорядочено.
За
тридцать шесть часов оно могло выдать жанровую комедию или же новогоднее ревю.
Итак,
Мишелю отвели стол в первом Управлении.
Здесь
работали талантливые люди, одни занимались экспозицией пьес, другие развязками,
третьи выходами актеров, четвертые их уходами; некоторые трудились в отделе
литературных рифм, поставлявшем на заказ целиком стихотворные тексты, иные в
отделе бытовых рифм сочиняли простые диалоги по ходу действия.
Был и
еще один специализированный отдел, куда направили работать Мишеля: трудившиеся
здесь чиновники, кстати весьма искусные, переделывали созданные пьесы, либо
попросту переписывая их, либо «перевертывая» персонажи.[72]
Именно
так администрация Складов только что добилась колоссального успеха в театре
Жимназ, представив ему искусно перевернутую комедию «Полусвет»: баронесса д'Анж
превратилась в молоденькую женщину, наивную и неопытную, которая едва не
попадается в сети Нанжака; не будь ее подруги, мадам Жален, бывшей любовницы
упомянутого Нанжака, его замысел удался бы. Сцена с абрикосами и вся картина
этого мира женатых мужчин, чьих жен никогда не было видно, вызывали восторг у
зрителей.
Трансформировали
также и «Габриель», поскольку правительство по неизвестной мне причине сочло
нужным пощадить жен присяжных поверенных. Жюльен готовится покинуть семейный
очаг со своей любовницей, когда вдруг его жена Габриель приходит к нему и
рисует такую картину последствий супружеской неверности – скитания в поисках
крова, скверное вино, влажные простыни, – что муж отказывается от
преступного замысла, соображения высокой морали побеждают и в финале он
восклицает:
– О,
мать семейства! О, поэт! Я люблю тебя!
Эта
пьеса, озаглавленная «Жюльен», получила даже награду Академии.
Постигая
секреты сего великого учреждения, Мишель ощущал себя раздавленным, уничтоженным.
Но жалованье надо было отрабатывать, и вскоре он получил важное задание.
Ему
поручили переделать «Наших близких» Сарду.
Несчастный
трудился до седьмого пота. Он мог вообразить развитие действия, в котором
участвовали бы мадам Коссад и ее завистливые, эгоистичные и развратные подруги;
конечно, доктора Толозана в крайнем случае можно было заменить акушеркой, а в
сцене изнасилования сорвать шнур звонка в спальне мадам Коссад могла бы мадам
Морис. Но развязка! Она представлялась абсолютно нереальной: Мишель мог себе
ломать голову сколько угодно, ему все равно не удалось бы устроить так, чтобы
мадам Коссад была убита пресловутой лисой!
Мишелю
пришлось капитулировать, признавшись в своей несостоятельности.
Когда
Директору доложили о происшедшем, он весьма огорчился, и юношу решили бросить
на драму: авось там он сможет чего-нибудь добиться!
Итак,
спустя две недели с того дня, как Мишель Дюфренуа был принят на работу в Большие
Драматические Склады, его перевели из Управления комедии в Управление драмы.
Управление
подразделялось на два направления: большой исторической и современной драмы.
Первое
включало в себя два совершенно самостоятельных отдела: один – реальной, серьезной
истории, которую слово в слово переписывали у старых авторов, и другой – где
история подвергалась вопиющей фальсификации и искажению, в точности по аксиоме,
сформулированной видным драматургом девятнадцатого столетия:
«Чтобы
сделать истории ребенка, ее надо изнасиловать».
И каких
же ей делали детей – абсолютно не похожих на мать!
Среди
специалистов исторической драмы самыми главными считались чиновники, изобретавшие
неожиданные ходы, особенно для четвертых актов; им передавали едва отесанное
произведение, и они неистово его обрабатывали. Равным образом важное положение
в администрации занимал ответственный за центральный монолог, так называемую
тираду премьерши.
Направление
современной драмы вели отделы драмы во фраке и драмы в рабочей блузе; иногда
оба жанра перемешивались, но администрация не поощряла подобный мезальянс: это
сбивало служащих с наезженных путей, и они могли легко докатиться до того,
чтобы вложить в уста щеголя выражения, достойные лишь сброда. А такое было бы
чревато вмешательством в компетенцию Хранилища жаргона.
Иные
чиновники специализировались на убийствах – ординарных и с отягчающими обстоятельствами,
на отравлениях и на изнасилованиях; среди этих последних выделялся мастер, не
имевший равных в том, чтобы поставить ремарку «опустить занавес» в точно
выбранный момент, – еще секунда опоздания, и актер, если не актриса,
рисковал очутиться в весьма сомнительной ситуации.
Этот
чиновник – впрочем, отличный малый, пятидесяти лет от роду, отец семейства, почтенный
и уважаемый, – зарабатывал добрых двадцать тысяч франков в месяц, все с
тем же необыкновенным мастерством воспроизводя сцены насилия вот уже тридцать
лет.
Первым
заданием Мишеля в новом Управлении стала полная переделка драмы «Амазампо, или
Открытие хинина», серьезного произведения, опубликованного в 1827 году.
Работа
предстояла нешуточная: требовалось сделать из этой пьесы нечто совершенно современное,
а открытие хинина явно было делом далекого прошлого.
Чиновники,
которым поручили адаптацию драмы, трудились в поте лица, потому как произведение
пребывало в крайне плохом состоянии. Оно так долго пылилось на полках, что эффекты
оказались стертыми, сюжетные нити прогнившими, основа – разъеденной. Проще было
создать новую пьесу, но указания администрации были категоричными: в момент,
когда Париж периодически постигали эпидемии лихорадки, правительство хотело
напомнить народу об этом выдающемся открытии. Значит, следовало привести пьесу
в соответствие со вкусами дня.
Талант
чиновников позволил довести дело до успешного конца; они совершили настоящий
подвиг, но бедный Мишель тут был ни при чем, он не предложил ни одной идеи,
которая помогла бы созданию сего шедевра, он абсолютно не смог вписаться в
ситуацию, его никчемность стала очевидной. Приговор звучал: бездарен.
Директору
представили нелестный для юноши рапорт, и, проведя месяц в Управлении драмы, Мишель
был понижен до третьего Управления.
– Я
ни на что не гожусь, – повторял себе юноша, – у меня нет ни
воображения, ни остроты ума. Но все-таки, какой странный способ театрального
творчества!
Его
охватывало отчаяние, он проклинал это учреждение, забывая, что практика
соавторства в девятнадцатом веке уже содержала в зародыше всю эту структуру
Больших Драматических Складов.
В этом
смысле вклад девятнадцатого века можно даже назвать решающим.
Итак,
падение Мишеля от драмы к водевилю свершилось. В новом для него Управлении были
собраны самые веселые люди во всей Франции. Ответственный за куплеты соперничал
с поверенным за игру слов, сектор пикантных ситуаций и фривольных выражений
возглавлялся весьма приятным малым, великолепно работало и отделение
каламбуров.
Кстати,
существовало центральное бюро по остротам, парированию и несуразностям; оно
удовлетворяло своей продукцией служебные запросы всех пяти Управлений.
Администрация пропускала шутку только в том случае, если ее ни разу не
использовали, как минимум, за последние восемнадцать месяцев. По указаниям
администрации велась непрестанная работа по пропалыванию словаря, оттуда
выдергивали все фразы, галлицизмы и словечки, которые, если их употребить в
отличном от принятого значении, становились двусмысленными. В отчете о последней
инвентаризации компания зачислила себе в актив семьдесят пять тысяч каламбуров,
из них четверть оказались совершенно свежими, а остальные все еще презентабельными.
Первые стоили дороже.
Благодаря
такой рационализации усилий, огромному потенциалу, согласованности действий
третье Управление поставляло просто превосходную продукцию.
Зная о
мало почетном результате деятельности Мишеля в двух высших Управлениях, здесь,
на производстве водевилей, его позаботились направить на самые легкие операции.
С него на сей раз не спрашивалось ни выдвинуть идею, ни придумать остроту; ему
выдали завязку, требовалось лишь развить ее.
Речь шла
об одном акте для постановки в театре Пале Руаяль; в основе его лежала пока совершенно
новая для театра ситуация, содержащая массу беспроигрышных эффектов. Ее в
какой-то мере уже обозначил Стерн в 73-й главе второго тома Тристрама Шенди в
эпизоде с Футаториусом.
Один
лишь заголовок пьесы уже давал представление об интриге; он звучал так:
«Застегни
же свои штаны!..»
Сразу
понятно, как много можно извлечь из пикантного положения, в которое попадает
мужчина, забывший выполнить самое непреложное требование мужского туалета.
Представьте кошмар его друга, когда они оба оказываются в аристократическом
салоне, где второй должен представить первого; вообразите замешательство
хозяйки дома; добавьте к тому искусную игру актера, способного в любой момент
заставить публику с перепуга поверить, что… и забавную панику среди женщин,
которые… Были обеспечены все слагаемые колоссального успеха![73]
Так вот,
Мишель, оказавшись лицом к лицу со столь оригинальной идеей, в ужасе порвал
переданный ему сценарий.
– Нет, –
сказал он себе, – ни одной минуты не останусь больше в этой дыре, лучше умереть
с голоду!
Он был
прав! Что оставалось ему? Докатиться до Управления классической и комической
оперы? Но он никогда не согласился бы писать бессмысленные стихи, которых
требовали современные музыканты!
Что же
еще – опуститься до Управления ревю, до феерий, до официальных церемоний?
Но там
надлежало быть прежде всего механиком или художником, а не драматическим автором,
надо было уметь предложить и построить новую декорацию, и ничего больше. В этом
деле с помощью физики и механики добивались замечательных успехов. Сцену
украшали настоящие деревья, чьи корни росли из земли, скрытой в невидимых глазу
ящиках, цветники, естественные рощи; там даже возводились всамделишные каменные
здания. Океан воспроизводился с помощью настоящей воды, бассейн каждый вечер
опорожняли прямо на глазах зрителей, а на следующий день наполняли снова.
Способен
ли был Мишель изобрести нечто подобное? Был ли в нем дар воздействия на массы,
мог ли он побудить их оставить в кассе театра избыток монет, наполнявших их
карманы?
Нет и
сто раз нет!
Значит,
оставалась лишь одна возможность: уйти.
Что он и
сделал.
|
