Увеличить |
РАЗДЕЛ V
ОТСТУПЛЕНИЕ В
СОВРЕМЕННОМ РОДЕ
Мы, удостоенные чести называться современными писателями,
никогда не могли бы лелеять сладкую мысль о бессмертии и неувядаемой славе,
если бы не были убеждены в великой пользе наших стараний для общего блага
человечества. Таково, о вселенная, смелое притязание твоего секретаря; оно
. . . . . . . . Quemvis perferre
laborem
Suadet, et inducit
noctes vigilare serenas[130].
С этой целью несколько времени тому назад разъял я на части,
с невероятными усилиями и искусством, труп человеческого естества и прочёл цикл
назидательных лекций о разных частях его как содержащих, так и содержащихся,
пока этот труп не провонял до такой степени, что нельзя было его дольше
держать. Тогда я, не жалея средств, привёл все кости в строгий порядок и
расположил их в должной симметрии, так что могу сейчас показать полный скелет
всем любопытным как из господ, так и из прочих. Но чтобы не делать посреди
отступления дальнейших отступлений, по примеру некоторых писателей, вставляющих
одно отступление в другое, как коробка в коробку, скажу лишь, что при
тщательном вскрытии человеческого естества я совершил одно необыкновенное,
новое и важное открытие, а именно: есть только два способа работать на благо
человечества – наставлять его и развлекать. И в упомянутых своих лекциях
(которые, может быть, когда-нибудь появятся в свет, если мне удастся уговорить
какого-нибудь доброго друга украсть у меня их список или кто-нибудь из моих
почитателей слишком навязчиво станет упрашивать меня издать их) я доказал
далее, что при теперешнем умонастроении человечества ему гораздо нужнее
развлечения, чем наставления, ибо самые распространённые его болезни
привередливость, равнодушие и сонливость, между тем как наставлять нечему, ибо
обширная область ума и учёности в настоящее время почти вся исследована. Тем не
менее, памятуя одно доброе старое правило, я пытался держаться на высоте и на
всём протяжении настоящего божественного трактата искусно перемешиваю слой
полезного со слоем приятного.
Когда я размышляю, до какой степени современные наши
знаменитости затмили слабенький, еле мерцающий свет древних, совсем вытеснив
последних из светского обихода, так что самый цвет изысканнейших умов[131] нашего города серьёзно
спорит, существовали ли вообще древние или нет, – проблема, которая, наверно,
будет авторитетно разрешена плодотворными усидчивыми и кропотливыми трудами
достойного представителя современной науки, д-ра Бентли; когда, повторяю, я
размышляю обо всём этом, то мне бывает искренно жаль, что никому из наших
современных учёных не пришло до сих пор в голову дать в небольшом портативном
томе универсальную систему всего, что нужно знать, предполагать, воображать и
делать в жизни. Не могу, однако, умолчать, что такая попытка была недавно
предпринята одним великим философом с острова Бразиль[132]. То, что он предлагает, изложено в форме
весьма любопытного рецепта Nostrum, который после безвременной его кончины был
мною найден в бумагах покойного. Рецепт этот я и преподношу современным учёным
из великой любви к ним, не сомневаюсь, что когда-нибудь он явится поощрением
для человека предприимчивого.
Возьмите исправные красивые, хорошо переплетённые в телячью
кожу и с тиснением на корешке, издания всевозможных современных сводов разных
наук и искусств на любых языках. Перегоните всё это в balneo Mariae[133], подлив туда
квинтэссенции мака Q. S. с тремя пинтами Леты, которую можно достать в аптеке.
Отцедите тщательно нечистоты и caput mortuum[134] и
выпарьте всё летучее. Сохраните только первый отстой, который снова перегоните
семнадцать раз, пока не останется только две драхмы. Держите этот остаток в
герметически закупоренном стеклянном флаконе в течение двадцати одного дня.
После этого приступите к вашему универсальному трактату, принимая каждое утро
натощак (предварительно взболтав флакон) по три капли этого эликсира; принимать
следует носом, при помощи сильного всасывания. В четырнадцать минут эликсир
распространится по всему мозгу (если только у вас есть таковой), и ваша голова
тотчас же наполнится бесчисленным множеством сводок, перечней, компендиев, извлечений,
собраний, медулей, всяческих эксцерптов, флорилегий и т. п., располагающихся в
отличном порядке и легко переносимых на бумагу.
Должен признаться, что лишь благодаря этому секретному
средству я, неспособный к наукам, решился на такую смелую попытку, никем ещё не
предпринимавшуюся, за исключением одного писателя, по имени Гомер; но и у него,
человека, в общем, не без способностей и даже довольно даровитого для древних,
обнаружил я множество грубых ошибок, непростительных для его праха, если таковой
сохранился. Правда, нас уверяют, будто его произведение задумано было как
полный свод всех человеческих, божественных, политических и механических знаний[135], однако очевидно, что
некоторых знаний он вовсе даже не касается, остальные же излагает крайне несовершенно.
Так, прежде всего сведения Гомера об opus magnum[136] крайне скудны и недостаточны, хотя ученики
и выдают его за великого каббалиста; по-видимому, он лишь крайне поверхностно
читал Сендивогиуса, Беме и Теомагическую антропософию[137]. Он допускает также крайне грубую ошибку
относительно sphaera pyroplastica[138] –
промах совершенно непростительный, и (да позволит мне читатель это суровое
осуждение) vix crederem autorem hunc unquam audivisse ignis vocem[139]. Не менее значительны
ошибки Гомера в разных частях механики. В самом деле, прочтя его произведения с
величайшим вниманием, так свойственным современным учёным, я не мог открыть там
ни малейшего указания на устройство такой полезной вещи, как подставка для
огарков. За отсутствием её мы бы и до сих пор блуждали во тьме, не приди нам на
помощь современные учёные. Но я приберёг ещё более крупный промах, в котором
повинен этот писатель; я имею в виду его грубое невежество[140] относительно законов нашего государства, а
также относительно учения и обрядов английской церкви. Действительно, огромное
упущение, за которое и Гомеру и всем древним справедливо достаётся от моего
достойного и глубокомысленного друга, господина Уоттона, бакалавра богословия,
в его несравненном трактате О древней и современной образованности – книге,
которой нельзя нахвалиться, с какой стороны к ней ни подойдёшь: блестящая игра
ума и потоки остроумия, полезнейшие и величайшие открытия о мухах и слюне,
тщательно выработанное красноречие! Не могу не выразить публично своей
благодарности этому писателю за большую помощь и поддержку, оказанные мне его
несравненным произведением при писании этого трактата.
Однако, кроме отмеченных упущений, пытливый читатель найдёт
у Гомера ещё немало недостатков, которые, впрочем, нельзя ставить в вину
автору. Ведь каждая ветвь знания так пышно разрослась с тех пор, особенно за
последние три года, что он, конечно, не мог быть посвящён в современные
открытия в той мере, как уверяют его защитники. Мы охотно признаём его
изобретателем компаса, пороха и кровообращения; но пусть его поклонники укажут
мне где-нибудь в его произведениях подробное описание сплина; и разве не
предоставил он всецело нам самим создавать искусство политических склок? Что
может быть ошибочнее и неудовлетворительнее его длинного рассуждения о чае? А
что касается его метода вызывать слюнотечение без ртути, так прославленного в
последнее время, то, на основании собственного опыта и знаний, думаю, что на
него полагаться нельзя.
Вот для того-то, чтобы восполнить столь важные недостатки, я
и решил, после долгих упрашиваний, взяться за перо; и смею уверить
рассудительного читателя, мной не будет упущено ничего, что может оказаться
полезным в разных жизненных положениях. Я уверен, что включил в своё
произведение и исчерпал всё, до чего может подняться или опуститься
человеческое воображение. Особенно рекомендую вниманию учёных некоторые
открытия, никому ещё не приходившие в голову; из множества их назову следующие:
моё новое пособие для недоучек или искусство стать глубоко учёным при помощи
поверхностного чтения; замечательное усовершенствование мышеловок;
универсальное правило рассуждать, или каждый сам кузнец своего счастья и весьма
полезное приспособление для ловли сов. Всё это любознательный читатель найдёт
подробно изложенным в различных частях этой книги.
Считаю себя обязанным как можно ярче подчеркнуть красоты и
совершенства моих писаний, – ведь теперь в большом обычае у излюбленнейших
и виднейших писателей нашего утончённого и просвещённого века смягчать дурное
расположение придирчивого читателя и приходить на помощь читателю
благосклонному. К тому же в последнее время было выпущено несколько
произведений, в стихах и в прозе, в которых – ставлю тысячу против одного –
никто не обнаружил бы ни малейших следов возвышенного и прекрасного, если бы
авторы, движимые любовью и участием к публике, не дали нам обстоятельных
указаний на этот счёт. Касаясь себя самого, не могу не признать, что всё только
что сказанное мной удобнее было бы поместить в предисловии, тем более что этого
требует и мода, которая обыкновенно направляет такие вещи туда. Но разрешите
мне воспользоваться почётной привилегией выступать на литературное поприще
последним. На правах самого свежеиспечённого современного писателя я притязаю
на деспотическую власть над всеми писателями, выступавшими до меня, и
решительно протестую против пагубного обычая обращать предисловие в меню книги.
Мне всегда казалось, что содержатели балаганов и всякого рода фокусники
совершают большую оплошность, прибивая над входом большую вывеску с натуральным
изображением совершаемых ими чудес и широковещательной надписью; благодаря
этому обычаю у меня уцелело немало трехпенсовых монет, так как моё любопытство
получало полное удовлетворение и я никогда не заходил внутрь, несмотря на
настойчивые зазывания оратора, пускающего в ход самые испытанные фигуры
риторики: Сударь, честное слово, мы сейчас начинаем! Именно такова судьба
теперешних предисловий, посланий, предуведомлений, введений, пролегомен и
обращений к читателю. Приём этот сначала действовал великолепно; наш великий
Драйден широко им пользовался, с невероятным успехом. Он сам часто признавался
мне по секрету, что мир никогда бы не догадался об его замечательном даровании,
если бы он не твердил о нём в своих предисловиях так упорно, что нельзя было
больше ни сомневаться в этом, ни забыть об этом. Может быть, он и прав; однако
я очень боюсь, как бы его наставления не просветили читателей в некоторых
отношениях больше, чем он сам того желал: больно смотреть, с каким ленивым
пренебрежением множество зевающих читателей нашего времени перелистывает сейчас
сорок или пятьдесят страниц (средняя длина предисловий и посвящений современных
писателей), точно они написаны по-латыни. Впрочем, с другой стороны, невозможно
отрицать, что весьма многие не читают ничего другого: это самый верный путь
сделаться критиком или остроумным человеком. Мне кажется, что на эти две группы
можно разбить всех вообще современных читателей. Сам я, должен признаться,
принадлежу к первой группе – не читаю предисловий; поэтому, разделяя
свойственную нашим современникам наклонность распространяться о красотах
собственного творчества и щеголять самыми удачными его частями, я счёл более
подходящим сделать это в самом произведении, тем более что, как всякий
понимает, это сильно увеличивает толщину книги, – обстоятельство, которым
ни в коем случае не должен пренебрегать опытный писатель.
Это длинное непрошеное отступление и огульное незаслуженное
осуждение, а также усердное и искусное выставление напоказ моих собственных
совершенств и чужих недостатков, с полным беспристрастием и к себе и к другим,
есть лишь моя почтительная дань принятому у наших новейших писателей обычаю.
Исполнив свой долг, возобновляю прерванный рассказ, к великому удовлетворению и
читателя и автора.
|