 Увеличить |
РАЗДЕЛ IV
СКАЗКА БОЧКИ
С большими усилиями и старанием довёл я читателя до периода,
когда ему придётся услышать о великих переворотах. Не успел наш учений брат,
так часто упоминавшийся в этом рассказе, обжиться в собственном доме, как начал
задирать нос и страшно важничать; поэтому, если благосклонный читатель, по
великому своему беспристрастию, не соблаговолит несколько возвысить свои
представления, боюсь, он с трудом узнает героя нашей повести при встрече с ним:
настолько переменились его поведение, костюм и манеры.
Прежде всего он пожелал поставить своих братьев в
известность, что он – старший и поэтому единственный наследник отца. Больше
того, через некоторое время запретил им звать его братом и потребовал, чтобы
его величали господин Пётр; потом – отец Пётр и даже милостивый государь Пётр.
Вскоре он увидел, что для поддержания этого величия нужны более крупные средства,
чем те, что были в его распоряжении; после долгих размышлений решил он стать
прожектёром и мастером на все руки и так преуспел на этом поприще, что много
знаменитых открытий, проектов и машин, которые теперь в таком ходу повсюду,
всецело обязано своим возникновением изобретательности господина Петра. Приведу
главнейшие из них на основании лучших сведений, какие мне удалось собрать, не
заботясь о соблюдении хронологического порядка, потому что, насколько мне
известно, среди учёных нет полного согласия на этот счёт.
Льщу себя надеждой, что после перевода этого трактата на
иностранные языки (без тщеславия могу утверждать, что он вполне заслуживает
этой чести вследствие трудов, положенных мной на собирание материала, точности
повествования и великой общественной назидательности предмета) достойные члены
разных европейских академий, особенно французской и итальянской, благосклонно
примут мою скромную лепту для развития человеческого знания. Оповещаю также
преподобных отцов восточных миссионеров, что исключительно в их интересах я
употреблял такие слова и обороты, которые легче поддаются переводу на восточные
языки, особенно на китайский. Итак, продолжаю рассказ, удовлетворённый мыслью о
неисчислимых выгодах, которые пожнут от моих трудов все обитатели земного шара.
Первым предприятием господина Петра была покупка обширного
материка, по слухам, недавно открытого в terra australis incognita[94]. Этот кусок земли он
приобрёл за бесценок у открывших его людей (хотя есть скептики, сомневающиеся,
что те когда-нибудь были там) и затем по частям перепродал разным
предпринимателям, которые отправились туда вместе с колонистами, но все погибли
в пути от кораблекрушения. После этого господин Пётр снова продал упомянутый
материк другим покупателям, потом снова, и снова, и снова, всё с такой же
выгодой.
Вторым его изобретением, заслуживающим упоминания, было
радикальное средство от глистов[95],
особенно тех, что водятся в селезёнке[96].
Пациенту воспрещалось в течение трёх ночей принимать какую-либо пищу после
ужина; в постели он должен был непременно лежать на одном боку, а когда
устанет, – перевернуться на другой; он должен был также смотреть обоими
глазами на один и тот же предмет и ни в каком случае, без настоятельной нужды,
не пускать ветров сверху и снизу одновременно. При тщательном соблюдении этих
предписаний глисты незаметно выйдут при помощи испарины, поднявшись через мозг.
Третьим изобретением было учреждение шептальни[97] для блага всех, и особенно
людей, подверженных ипохондрии или страдающих коликами, подобно, например, соглядатаям,
врачам, повивальным бабкам, мелким политикам, рассорившимся друзьям, поэтам,
декламирующим собственные стихи, счастливым или отчаявшимся любовникам,
сводням, членам тайного совета, пажам, тунеядцам и шутам, – словом, всем
подверженным опасности лопнуть от изобилия ветров. В этой шептальне так ловко
помещалась ослиная голова, что больной легко мог приблизить свой рот к любому
её уху; если он держал его в таком положении некоторое время, то благодаря
особой силе, свойственной ослиным ушам, получал немедленно облегчение
посредством отрыжки, испарины или рвоты.
Другим весьма благодетельным проектом господина Петра было
страхование трубок, мучениц современной страсти к курению; сборников стихов,
теней, …… и рек, чтобы охранить их от повреждений со стороны огня[98]. Отсюда ясно, что наши
дружеские общества есть лишь копии с этого оригинала; впрочем, и те и другие
были весьма выгодны как для предпринимателей, так равно и для публики.
Господин Пётр считался также изобретателем марионеток и
диковинок[99], великая польза которых
настолько обще-признана, что мне нет надобности вдаваться в подробности. Но
особенно он прославился открытием знаменитого универсального рассола[100]. Заметив, что наш
обыкновенный рассол[101],
употребляемый домашними хозяйками, годится только для сохранения мяса битых
животных и некоторых овощей, Пётр, не щадя трудов и затрат, изобрёл рассол,
годный для домов, садов, городов, мужчин, женщин, детей и скота; всё это он мог
сохранять в нём в такой же неприкосновенности, как насекомых в янтаре. На вкус,
на запах и на вид рассол этот казался совершенно таким же, как и тот, в котором
мы обычно храним мясо, масло и селёдки, и часто с большим успехом применялся
для этой цели, но благодаря многим своим превосходным качествам в корне
отличался от обыкновенного рассола, Пётр клал в него щепотку особого порошка
пимперлимпимп[102],
после чего успех его действия был обеспечен. Операция производилась при помощи
окропления в определённые фазы луны. Если рассолом окроплялся дом, то
окропление вполне охраняло его от пауков, крыс и хорьков; если окроплялась
собака, это оберегало её от коросты, бешенства и голода. Рассол Петра был также
верным средством против лишаёв, вшей и паршей у детей и никогда не мешал
исполнению окропляемым его обязанностей ни в постели, ни за столом.
Но из всех своих диковинок больше всего дорожил Пётр одной
породой быков[103],
в силу счастливой случайности оказавшихся прямыми потомками тех, что охраняли
когда-то золотое руно. Впрочем, некоторые знатоки, внимательно их
осматривавшие, сомневались в совершенной чистокровности породы, потому что быки
утратили некоторые из качеств своих предков и приобрели совершенно
необыкновенные новые, чуждого происхождения. Предание говорит, что у колхидских
быков были медные ноги, но от дурных ли пастбищ, от прелюбодеяния ли и примеси
чужой крови, от слабости ли предков, ухудшившей качество семени, или же от
естественного за столь продолжительный период времени упадка, благодаря
которому вообще вся природа выродилась за последние грешные столетия, –
словом, от той или иной причины быки господина Петра, несомненно, сильно сдали,
и ржавчина времени превратила благородный металл их ног в обыкновенный свинец.
Зато они в неприкосновенности сохранили свойственный их предкам страшный рёв, а
также способность извергать из ноздрей пламя; впрочем, некоторые клеветники
уверяли, что это простой фокус и совсем не так страшно, как кажется; всё
объясняется пищей этих быков, которых обыкновенно кормят петардами и хлопушками[104]. Однако были у них две
особенности, которые резко их отличали от быков Ясона и которых я не встречал в
таком сочетании ни в одном описании других чудовищ, кроме как у Горация:
Varias inducere
plumas,
и
Atrum desinit in
piscem[105].
Действительно, у них были рыбьи хвосты, но при случае они могли
летать быстрее любой птицы. Пётр пользовался этими быками для самых различных
целей. Иногда заставлял их реветь, чтобы напугать расшалившихся детей[106] и утихомирить их. Иногда
посылал их с важными поручениями. И удивительнее всего – трезвый читатель,
пожалуй, даже не поверит – то, что через все поколения перешёл к ним от
благородных предков, хранителей золотого руна, некий appetitus sensibilis[107] – быки обнаруживали такую
алчность к золоту, что, когда Пётр посылал их куда-нибудь, хотя бы только с
простым приветствием, они принимались реветь, плевать, рыгать, мочиться,
пердеть, пускать огонь и не переставали шуметь, пока им не бросали кусочек
золота; зато потом, pulveris exigui jactu[108],
становились спокойными и смирными, как ягнята. Словом, вследствие ли тайного
потакания и поощрения их хозяина или от собственной жадности к золоту, а может
быть, от обеих этих причин разом быки Петра стали какими-то навязчивыми и
наглыми попрошайками, и где им отказывали в милостыне, начинали такую музыку,
что женщины преждевременно выкидывали, а у детей делался родимчик и они до сих
пор обыкновенно называют привидения и домовых буками. Наконец, быки так всем
опостылели, кругом, что некоторые господа с северо-запада спустили на них свору
добрых английских бульдогов, и те здорово искусали попрошаек – наверное, и до
сих пор бока у них болят.
Нужно упомянуть ещё об одном весьма необычайном I-проекте
господина Петра, показывающем, насколько это 1 был искусный и находчивый
человек. Как только какого-нибудь мошенника из Ньюгета приговаривали к
повешению, Пётр предлагал выхлопотать ему, за определённую сумму, помилование,
и когда бедняге удавалось наскрести денег и послать Петру, он получал в ответ
от его сиятельства бумагу[109] следующего
содержания:
Всем мэрам, шерифам, тюремщикам,
полицейским приставам, палачам и т. д. Получив известие, что имярек,
приговорённый к смерти, находится в настоящее время в вашей власти или во
власти подчинённых вам, желаем и приказываем вам по получении сего освободить
упомянутого заключённого, за какое бы преступление он ни был осуждён: убийство,
содомию, изнасилование, святотатство, кровосмешение, предательство,
богохульство и т. д. Эта бумага будет служить вам достаточным полномочием. И
если вы ослушаетесь, да проклянёт бог вас и род ваш во веки веков. Шлём вам
наилучшие пожелания.
Смиреннейший слуга слуг Ваших
император Пётр.
Доверившиеся этой бумаге несчастные теряли и жизнь и деньги.
Прошу все, кому учёные наши потомки поручат комментировать
этот глубокомысленный трактат, подходить с крайней осторожностью к некоторым
тёмным пунктам, ибо, не принадлежа к vere aderti[110], легко сделать опрометчивые и поспешные
заключения; особенно в мистических местах, куда, ради краткости, включены
arcana[111], подлежащие расшифровке в
процессе комментирования. Я убеждён, что все будущие сыновья Искусства будут благословлять
мою память за столь приятное и полезное предуведомление.
Легко себе представить, какой огромный успех в обществе
имели все вышеперечисленные замечательные открытия; но уверяю читателя, что я
привёл самое ничтожное их число; моим намерением было изложить лишь наиболее
заслуживающие подражания и дающие наиболее выпуклое представление о
находчивости и остроумии изобретателя. Поэтому неудивительно, что господин Пётр
в короткое время баснословно разбогател. Но, увы, наш прожектёр так жестоко
натрудил себе мозги, что в заключение они пришли в расстройство и по малейшему
поводу начинали ходить кругом. Словом, от спеси, прожектёрства и плутней бедный
Пётр совсем с ума спятил и стал предаваться самым диким фантазиям. В припадках
безумия (как это обычно случается с людьми, у которых спесь повреждает
рассудок) он называл себя всемогущим богом и подчас даже повелителем вселенной[112]. Я видел его
(рассказывает автор этой повести, в трёх старых высоких шляпах[113], напяленных одна на другую, с огромной
связкой ключей[114] за
поясом и удочкой в руке. В таком наряде он показывался и, если кто-нибудь
подходил к нему поздороваться и подавал руку, Пётр с большим изяществом,
подобно хорошо выдрессированной болонке, протягивал свою ногу[115], а на отказ гостя принять эту любезность задирал
ногу до самого его носа и награждал основательной зуботычиной; с тех пор эта
зуботычина стала называться приветствием. Если кто проходил мимо, не отвесив
ему поклона, Пётр, отличавшийся большой силой лёгких, сдувал с невежи шляпу в
грязь. Тем временем всё у него в доме пошло вверх дном, и братьям его
приходилось туго. Первой его бутадой[116] по
отношению к ним было вытолкать в одно прекрасное утро за дверь их жён[117], а заодно и свою
собственную; на место же их велел привести с улицы первых встречных потаскушек.
Вскоре после этого Пётр заколотил дверь в погреб и не давал братьям ни капли[118] вина к еде. Обедая
однажды у одного именитого горожанина, Пётр слушал, как тот, по примеру его
братьев, усердно расхваливал говяжий филей. Говядина, говорил умный горожанин,
царь всех кушаний. Она содержит в себе квинтэссенцию куропатки, перепёлки,
оленины, фазана, пудинга с изюмом и паштета. Когда Пётр вернулся домой, ему
пришло на ум воспользоваться этим рассуждением, приложив его, за отсутствием
филея, к чёрному хлебу. Хлеб, дорогие братья, сказал он, есть главная поддержка
жизни; в нём содержится квинтэссенция говядины, баранины, телятины, оленины,
куропатки, пудинга с изюмом и паштета; в довершение всего туда подмешано
должное количество воды, жёсткость которой в свою очередь смягчена закваской
или дрожжами, вследствие чего она превращается в полезную перебродившую
жидкость, разлитую по всей массе хлеба. В строгом соответствии с этим
рассуждением на другой день к обеду с большой торжественностью подан был
каравай хлеба. Пожалуйста, братья, сказал Пётр, кушайте, не стесняйтесь; это
великолепная баранина[119];
или постойте: я уже почал и сам положу вам. С этими словами он с большой
важностью взял нож и вилку, отрезал два больших ломтя от каравая и положил
братьям на тарелки. Старший брат, не сразу проникнув в намерения господина
Петра, начал весьма вежливо допытываться смысла этой мистерии. Почтительнейше
осмеливаюсь заметить вашей милости, сказал он, тут должно быть какое-то
недоразумение. – О, да ты большой забавник!– вскричал Пётр. Выкладывай-ка
свою шутку, у тебя ведь голова всегда полна шуточками. – Нисколько, ваша
милость! Если слух меня не обманывает, вашему сиятельству угодно было сейчас
обронить словечко о баранине, и я от всего сердца был бы рад увидеть её. –
Что ты мелешь?– воскликнул Пётр, прикидываясь крайне удивлённым. Ровнёхонько
ничего не понимаю. Тут вмешался младший брат – с целью внести ясность в
положение. Мне кажется, ваша милость, сказал он, брат мой голоден и хочет
барашка, которого ваше сиятельство обещали нам к обеду. – Что это за
дурачество? Или вы оба с ума сошли, или очень вам сегодня весело, – а вы
знаете, веселья я не люблю. Если тебе, капризнику, не нравится твой кусок, я
отрежу другой, хотя, по-моему, я положил тебе самую лакомую часть лопатки. –
Неужели, ваша милость, воскликнул первый брат, это по-вашему лопатка
барашка? – Прошу вас, сударь, оборвал его Пётр, кушайте, что вам положено,
и прекратите, пожалуйста, ваши дерзости, так как я сейчас совсем не расположен
терпеть их. Тут младший брат, выведенный из себя напускной серьёзностью Петра,
не выдержал: Чёрт возьми, сударь? Право же, для моих глаз, пальцев, зубов и
носа это только корка хлеба! Вмешался и другой брат: Никогда в жизни не видел я
куска баранины, до такой степени похожего на ломоть двенадцатипенсового
хлеба. – Послушайте, господа, в бешенстве закричал Пётр, вы просто слепые,
непроходимо глупые, упрямые щенки; вот вам один простой довод, который убедит
вас в этом; ей-же-ей, это самый настоящий добротный, натуральный барашек, не
хуже, чем с рынка Леден-Холл; чёрт вас побери совсем, если вы посмеете думать
иначе. Такое громовое доказательство не допускало дальнейших возражений;
маловеры поспешили загладить свой промах. В самом деле, сказал первый, по более
зрелом размышлении… – Да, да, перебил второй, тщательно всё взвесив и обдумав,
я нахожу, что ваше сиятельство вполне правы. – Вот то-то же! сказал Пётр.
Эй, любезный, налей-ка мне кружку красного вина! От всего сердца выпью за вас.
Очень обрадовавшись, что Пётр так скоро успокоился, братья почтительно его
поблагодарили и сказали, что сами с удовольствием выпили бы за его
здоровье. – Отчего же, сказал Пётр. Я никому не отказываю в разумных
просьбах. Вино в умеренном количестве подкрепляет. Вот вам по стакану. Это
натуральный виноградный сок, а не бурда от ваших проклятых кабатчиков.
Произнеся это, он снова положил братьям по большой сухой корке, приглашая их
выпить не церемонясь, так как вреда от этого не будет. В этом щекотливом
положении братья лишь пристально посмотрели на господина Петра да переглянулись
между собой; увидя, какой оборот приняло дело, они решили не вступать больше в
пререкания и предоставить Петру делать что ему вздумается: он явно был в
припадке безумия, и продолжать с ним спор или укорять его значило бы сделать
его в сто раз более несговорчивым.
Я счёл нужным так обстоятельно изложить это важное событие,
потому что оно послужило главной причиной знаменитого великого разрыва[120], происшедшего вскоре
между братьями, после которого они так и не примирились. Но об этом разрыве я
буду говорить подробно в одном из дальнейших разделов.
Следует заметить, что господин Пётр, даже в минуты
просветления, был крайне невоздержан на язык, упрям и самоуверен и скорее
проспорил бы до смерти, чем согласился бы признать в чём-нибудь свою неправоту.
Кроме того, он обладал отвратительной привычкой говорить заведомую чудовищную
ложь по всякому поводу и при этом не только клялся, что говорит правду, но
посылал к чёрту всякого, кто выражал малейшее сомнение в его правдивости.
Однажды он поклялся, будто у него есть корова[121], которая даёт столько молока зараз, что им
можно наполнить три тысячи церквей и – что ещё более удивительно – молоко это
никогда не киснет. Другой раз Пётр рассказывал, будто ему достался от отца
старый указательный столб[122],
в котором столько гвоздей и дерева, что из него можно построить шестнадцать
больших военных кораблей. Когда однажды зашла речь о китайских тележках,
настолько лёгких, что они могли идти на парусах по горам, Пётр пренебрежительно
воскликнул: Эка невидаль! Что же тут удивительного? Я собственными глазами
видел, как большой каменный дом[123] сделал
по морю и по суше (правда, с остановками в пути, чтобы подкрепиться) около двух
тысяч германских лиг! Всего замечательнее, что Пётр уснащал эти рассказы
отчаянными клятвами, будто ни разу в своей жизни он не солгал. После каждого
слова он приговаривал: Ей-богу, господа, говорю вам святую правду. А всех, кто
не поверит мне, чёрт будет жарить до скончания века!
Словом, поведение Петра стало таким скандальным, что все
соседи иначе не называли его как мошенником. Братья долго терпели дурное
обращение, но наконец оно им надоело, и они решили покинуть Петра. Однако
сначала обратились к нему с почтительной просьбой выдать им копию отцовского
завещания, которое давным-давно лежало заброшенное. Вместо того чтобы исполнить
законную просьбу, Пётр обозвал их сукиными сынами, мерзавцами, предателями – в
общем, самыми последними словами, какие только мог припомнить. Но однажды,
когда он отлучился из дому из-за своих проектов, братья воспользовались
случаем, отыскали завещание и сняли с него copia vera[124]; они убедились при этом, как грубо были
обмануты: отец сделал их наследниками в равной доле и строго наказал владеть
сообща всем, что они наживут. В исполнение отцовской воли они первым делом
взломали дверь погреба и основательно выпили[125],
чтоб ублажить себя и приободриться. Переписывая завещание, они нашли там
запрещение развратничать, разводиться и содержать наложниц, после чего тотчас
же спровадили[126] своих
сожительниц и вернули жён. В разгар этих событий вдруг входит стряпчий из
Ньюгета с целью выхлопотать у господина Петра помилование для одного вора,
которого завтра должны были повесить. Но братья сказали ему, что только
простофиля может просить помилования у человека, гораздо больше заслуживающего виселицы,
чем его клиент; и открыли все проделки мошенника в тех самых словах, как они
были сейчас мною изложены, посоветовав стряпчему побудить своего друга
обратиться за помилованием к королю[127].
Среди этой суматохи и волнения является Пётр со взводом драгун[128]. Проведав, что у него в доме неладно, он
вместе со своей шайкой разразился потоками непристойной брани и проклятий,
которых нет большой надобности приводить здесь, и пинками вытолкал[129] братьев за дверь; с тех
пор он не пускает их к себе на порог.
|
