 Увеличить |
РАЗДЕЛ III
ОТСТУПЛЕНИЕ КАСАТЕЛЬНО
КРИТИКОВ
Хотя до сих пор я всячески старался точнейшим образом
соблюдать в своих произведениях правила и методы, преподанные примером наших
знаменитых современников, но несчастная слабость памяти привела меня к одной
ошибке, из которой я должен теперь же выпутаться, чтобы подобающим образом
продолжать рассказ. Со стыдом сознаюсь, что сделал непростительное упущение,
зайдя уже так далеко и ни разу не обратившись к милостивым государям критикам с
укоризненными, просительными или задабривающими речами. Чтобы несколько
загладить этот прискорбный промах, почтительно позволяю себе преподнести им
краткую характеристику их природы и их искусства, где я исследую происхождение
и генеалогию слова в общепринятом его значении и даю самый беглый обзор
состояния критики в древности и теперь.
Словом критик, столь употребительным в разговорах нашего
времени, некогда обозначались три весьма различных рода смертных, насколько я
могу судить по книгам и памфлетам древних авторов. Так назывались прежде всего
люди, придумавшие и изложившие для себя и для публики правила, при помощи
которых вдумчивый читатель способен судить о литературных произведениях,
образовать свой вкус для правильного распознавания возвышенного и прекрасного и
отличать подлинную красоту содержания или формы от бездарного обезьяньего подражания
ей. При чтении книг такие критики отмечали ошибки и недочёты, пошлость,
непристойность, глупость и нелепость с предосторожностями человека, проходящего
утром по улицам Эдинбурга и прилежно разглядывающего грязь на дороге вовсе не
потому, что его интересует цвет и состав навозной кучи и хочется определить её
количество, поваляться в ней или попробовать её на вкус, а лишь с целью обойти
её так, чтобы не замараться. Такие люди, по-видимому, впадали в большое
заблуждение, понимая слово критик в буквальном смысле и считая, что главнейшей
его обязанностью является похвала и воздаяние должного и что критик, читающий
книгу только с целью обругать её и подвергнуть порицанию, такой же варвар, как
судья, принимающий решение вешать без разбора всех, кого ему доведётся судить.
Далее, словом критик обозначали тех, кто возрождал древнюю
литературу, очищал её от червей, плесени могил и пыли рукописей.
Но вот уже несколько веков, как обе эти породы совершенно
вымерли, и, кроме того, рассуждать о них вовсе не входит в мои намерения.
Третьим и благороднейшим видом является истинный критик, род
которого гораздо древнее, чем предыдущих. Каждый истинный критик – полубог от
рождения, происходящий по прямой линии от небесного племени Мома и Гибриды,
которые родили Зоила, который родил Тигеллия, который родил Ипрочая старших,
которые родили Бентли, Раймера, Уоттона, Перро и Денниса, которые родили
Ипрочая младших.
От этих Критиков республика просвещения получала спокон
веков столько благодеяний, что благодарные почитатели приписали им небесное
происхождение, подобно Геркулесу, Тезею, Персею и другим великим благодетелям
человечества. Но даже добродетель героев не была пощажена злыми языками. Этим
полубогам, прославившимся победами над столькими великанами, драконами и
разбойниками, был брошен упрёк, что сами они причинили больше вреда
человечеству, чем любое, из поверженных ими чудовищ; таким образом, для
завершения своих благодеяний им бы следовало, по истреблении всех прочих
паразитов, с такой же решимостью расправиться и с собой, – поступил же так
с большим благородством Геркулес, заслужив себе вследствие этого больше храмов
и приношений, чем прославленнейшие из его собратьев. Вот почему, мне кажется,
возникла мысль, что великое будет благо для просвещения, если каждый истинный
критик тотчас по окончании взятой на себя работы примет яд, накинет на шею
верёвку или бросится в пропасть с приличной высоты и если ничьи притязания на
столь почётное звание ни в коем случае не будут удовлетворяться до завершения
этой операции.
Из этого небесного происхождения критики к тесного её
родства с героической добродетелью легко вывести, в чём назначение
всамделишного древнего истинного критика. Он должен странствовать по обширному
книжному царству; преследовать и гнать встречающиеся там чудовищные глупости,
извлекать на свет скрытые ошибки, как Какуса из пещеры; умножать их, как головы
Гидры, и сгребать в кучу, как навоз авгиевых конюшен. Или же прогонять особую
породу опасных птиц, имеющих дурную наклонность объедать лучшие ветви древа
познания, подобно тому, как стимфалийские птицы истребляли плоды.
Эти рассуждения приводят к точному определению истинного
критика: истинный критик есть искатель и собиратель писательских промахов.
Бесспорность этого определения станет ясной при помощи следующего довода: если
исследовать все виды произведений, которыми эта древняя секта удостоила мир, из
общего их направления и характера сразу обнаружится, что мысли их авторов
устремляются исключительно на ошибки, промахи, недосмотры и оплошности других
писателей. Их воображение до такой степени поглощено и наполнено этими чужими
недостатками, что, с чем бы они ни имели дело, в их собственные писания всегда
просачивается квинтэссенция дурных качеств, и в целом они кажутся лишь
экстрактом того, что послужило материалом для их критики.
Рассмотрев таким образом происхождение и занятия критика, в
самом общепринятом и благородном смысле этого слова, перехожу к опровержению
возражений тех, кто ссылается на молчание древних писателей; таким способом
будто бы можно доказать, что практикуемый сейчас и мной описанный метод критики
насквозь современный и что, следовательно, критика Великобритании и Франции не
вправе притязать на столь древнее и знатное происхождение, какое я им приписал.
Но если я ясно покажу, напротив, что описание личности и назначения истинного
критика, данное древнейшими писателями, согласно с предложенным мной
определением, то возражение, построенное на умолчании авторов, тотчас же
рушится.
Признаюсь, я сам долго разделял это общее заблуждение и
никогда бы не освободился от него без помощи благородных наших современников,
назидательные сочинения которых я неутомимо перечитываю днём и ночью для
усовершенствования своего ума и на благо родной страны. С великим усердием
произвели они полезные разыскания слабых сторон древних и представили нам
объёмистый их перечень[84].
Кроме того, они неопровержимо доказали, что лучшее из доставшегося нам от
древности сочинено и произведено на свет значительно позже и что все величайшие
открытия, приписываемые древним в области искусства и природы, совершены также
несравненным гением нашего времени. Отсюда ясно видно, как невелики
действительные заслуги древних и как слепы и неосновательны восторги,
расточаемые им книжными червями, на своё несчастье, весьма мало осведомлёнными
о теперешнем положении вещей. Зрело обсудив предмет и учтя существенные
свойства человеческой природы, я пришёл к выводу, что, наверное, все эти
древние живо сознавали свои многочисленные несовершенства и по примеру своих
учителей, новых писателей, старались в своих произведениях смягчить или
развлечь придирчивого читателя при помощи панегирика или сатиры на истинных
критиков. Но я как раз весьма сведущ по части избитых приёмов этих двух
литературных жанров[85],
благодаря долгому и плодотворному изучению предисловий и прологов; поэтому я
решил, не откладывая, попробовать, могу ли я открыть следы того и другого при
помощи прилежного чтения самых древних писателей, особенно тех, что повествуют
о самых отдалённых эпохах. К крайнему своему изумлению, я нашёл, что, хотя все
они, руководясь страхом или надеждой, дают при случае подробные описания
истинного критика, но касаются этой темы с крайней осторожностью, облекая её в
покровы мифологии или иероглифов. Этим, я думаю, объясняется, почему
поверхностные читатели считают молчание писателей доводом против древности
истинного критика, хотя образы этих писателей так удачны и выведены так
естественно, что трудно понять, как могли их проглядеть читатели с современным
зрением и вкусом. Из огромного числа таких образов приведу несколько, в полной
уверенности, что они положат конец всяким спорам по этому поводу.
Замечательно, что все древние писатели, трактуя
иносказательно этот предмет, прибегали обыкновенно к одной и той же аллегории,
меняя лишь изложение, соответственно своим склонностям или особенностям своего
ума. Так, прежде всего Павсаний держится того мнения, что совершенством своим
литературное искусство всецело обязано институту критиков; а то, что он
подразумевает не иных каких-нибудь, а только истинных критиков, достаточно
ясно, мне кажется, из следующего описания. Это, по его словам, порода людей,
любящих лакомиться наростами и излишествами книг; заметив это, писатели по
собственному почину стали из предосторожности обрезывать в своих произведениях
слишком пышные, гнилые, сухие, хилые и чересчур разросшиеся ветви. Но всё это
он весьма искусно прикрывает следующей аллегорией: Жители города Навплии[86] в Арголиде научились от
ослов искусству подрезать виноградные кусты, заметив, что они растут лучше и
дают лучшие ягоды, когда их объедает осёл. Геродот[87], прибегая к той же аллегории, говорит,
однако, гораздо яснее, называя вещи почти что своими именами. Он имел смелость
обвинить истинных критиков в невежестве и злобе; в самом деле, Геродот как
нельзя более ясно говорит, что в западной части Ливии водятся рогатые ослы. Это
сведение Геродота дополняет Ктесий[88],
рассказывая о таких же животных в Индии. Тогда как у всех остальных ослов,
говорит он, нет желчи, эти рогачи наделены ею в таком изобилии, что мясо их
несъедобно по причине крайней горечи.
Причина, почему древние писатели говорили об этом предмете
только образно и аллегорически, заключается в том, что они не смели открыто
нападать на столь могущественную и грозную корпорацию, какую представляли в те
времена критики. Самый голос критиков способен был повергнуть в трепет легион
авторов, от ужаса ронявших перья. Так, Геродот[89] красочно
рассказывает нам в другом месте, что большая армия скифов была обращена в
паническое бегство рёвом осла. Некоторые глубокомысленные филологи строят на
этом догадку, что великое благоговение и почтение британских писателей к
истинному критику унаследованы нами от наших скифских предков. Словом, страх
был таким всеобщим, что с течением времени писатели, желавшие выразить более
свободно свои чувства по отношению к истинным критикам различных эпох,
принуждены были отказаться от прежней аллегории, как слишком приближающейся к
прототипу, и придумать вместо неё другие, более осторожные и туманные.
Так, Диодор, касаясь того же предмета, решается сказать
лишь, что на горах Геликона растёт сорная трава, у цветов которой такой
пагубный запах, что каждый понюхавший их отравляется. Лукреций даёт точно такие
же сведения:
Est etiam in magnis
Heliconis montibus arbor,
Floris odore hominem
taetro consueta necare. Lib. 6[90]
Но Ктесий, которого мы только что цитировали, проявил
гораздо большую смелость. Истинные критики его времени обращались с ним крайне
сурово, поэтому он не мог удержаться от того, чтобы хоть раз не отомстить
по-свойски всему этому племени. Намерения его так прозрачны, что я удивляюсь,
как могли их проглядеть люди, отрицающие древнее происхождение истинных
критиков. В самом деле, под предлогом описания разных диковинных животных
Индии, он говорит следующие замечательные слова: Среди других пород здесь водятся
змеи беззубые и, следовательно, неспособные кусать; но их блевотина (которую
они извергают очень часто), куда бы она ни попала, повсюду вызывает гниение и
порчу. Змей этих обыкновенно находят в горах, где залегают драгоценные камни, и
они часто выпускают ядовитую жидкость; у каждого, кто напьётся ею, вылезают
носом мозги.
Был у древних ещё один род критиков, отличавшийся от
предыдущего не по существу, а только по росту или по степени развития. С виду
люди эти казались новичками или учениками первых, хотя вследствие деятельности
иного характера их часто выделяют в самостоятельную группу. Обычным занятием
этих практикантов было постоянное посещение театров и вынюхивание худших частей
спектакля, которые они обязаны были тщательно отмечать и давать о них точный
отчёт своим наставникам. Остервенившись, подобно волчатам, на этих мелких
охотах, они с возрастом приобретали такое проворство и силу, что могли
бросаться и на более крупную дичь. Ведь давно уже замечено, что истинный критик
как древности, так и нового времени, подобно проститутке и олдермену, никогда
не меняет своего , звания и своей природы; седобородый критик, наверное, был в
своё время критиком желторотым, он лишь усовершенствовал и обогатил с возрастом
юношеские дарования; его можно уподобить конопле, которая, по утверждению
натуралистов, годится для удушения уже в семенах. Мне кажется, мы обязаны
изобретением или, по крайней мере, усовершенствованием прологов именно этим
юным специалистам, которых Теренций так часто с похвалой поминает под именем Malevoli[91].
Нет никакого сомнения в том, что институт истинных критиков
был совершенно необходим для республики наук и искусств. Ибо все человеческие
дела, по-видимому, можно разделить так, как их делил Фемистокл и его друзья:
один пиликает на скрипке, другой обращает маленькие деревни в большие города, а
кто не умеет ни того, ни другого, того нужно попросту вышвырнуть вон со света.
Желание избежать подобной кары послужило, несомненно, первым толчком к
появлению на свет племени критиков, а также дало повод их тайным хулителям
пустить клевету, будто истинный критик есть нечто вроде ремесленника, которому
обзаведение нужными инструментами обходится так же дёшево, как портному, и
будто существует большое сходство между орудиями и способностями обоих: ад
портного есть прообраз записной книжки критика, а его остроумие и учёность
играют роль утюга; чтобы составился законченный учёный, требуется, по крайней
мере, столько критиков, сколько нужно портных, чтобы получился человек;
наконец, они не уступают друг другу в храбрости, и оружие их почти одинаково.
Многое можно возразить на эти возмутительные инсинуации, и я категорически
утверждаю, что все эти уподобления совершенная ложь; напротив, для того чтобы
вырваться из лап критиков, надо выложить куда больше наличными, чем спасаясь от
любой другой корпорации. Как первый богач, желая стать истинным нищим, должен
отдать за эту честь всё до последнего гроша, так и звание истинного критика
достаётся претендующему ценой всех его добрых душевных качеств, и сделку можно
было бы назвать невыгодной, если бы речь шла о менее важном приобретении.
Приведя подробные доказательства древности критики и описав
её первоначальное положение, займусь теперь нынешним состоянием этой державы и
покажу, как мало оно отличается от прежнего. Некий автор[92], все произведения которого потеряны много
веков тому назад, говоря о критиках в восьмой главе пятой книги, называет их
сочинения зеркалом образованности. Я понимаю эти слова в буквальном смысле, то
есть считаю, что, по мнению нашего автора, всякий стремящийся к совершенству
писатель должен смотреться в книги критиков, как в зеркало, и исправлять по ним
свои произведения. Но если принять во внимание, что зеркала древних делались из
меди и sine Mercurio[93],
то можно будет тотчас же применить эти особенности к двум главным свойствам
современного истинного критика и заключить отсюда, что тут всё осталось и
навсегда останется без перемен. Ибо медь есть эмблема долговечности и, если её
искусно отполировать, будет отбрасывать отражения от своей поверхности без
помощи подложенной изнутри ртути. На прочих талантах критика не стоит подробно
останавливаться, так как все они заключаются в названных и легко могут быть из
них выведены. Приведу в заключение три правила, которые могут послужить и
характеристикой современного истинного критика, позволяющей отличить его от
самозванца, и прекрасным руководством для достойных умов, посвящающих себя
столь полезному и почётному искусству.
Первое: в противоположность всякой иной умственной
деятельности, критика бывает самой правильной и удачной, когда она результат
первого впечатления критика. Так охотники считают первый прицел самым верным, и
дело редко обходится без промаха, если они не ограничиваются одним выстрелом.
Второе: истинных критиков узнают по их манере увиваться вокруг
самых благородных писателей, к которым они . влекутся инстинктивно, как крыса к
старому сыру или оса к сочному плоду. Так и король, выезжая верхом, наверняка
оказывается самым грязным всадником всей кавалькады, потому что увивающиеся за
ним царедворцы сильнее всех забрызгивают его грязью.
Третье: истинный критик, читая книгу, подобен собаке у стола
пирующих, все помыслы которой устремлены на бросаемые объедки и которая поэтому
тем больше рычит, чем меньше костей в кушаньях.
Думаю, что покровители мои, современные истинные критики,
удовлетворятся этим моим обращением к ним и сочтут себя вполне вознаграждёнными
за молчание, которое я до тех пор хранил по отношению к ним и, вероятно, буду
хранить впредь. Надеюсь, я оказал всему их легиону такие услуги, что встречу
великодушное и нежное обращение их рук. Ободрённый этими упованиями, смело
берусь за продолжение так счастливо начатых приключений.
|
