Увеличить |
РАЗДЕЛ VIII
СКАЗКА БОЧКИ
Учёные эолисты[154] утверждают,
что первопричиной всех вещей является ветер, что из этого начала создана была
вселенная и в него же в заключение должна перейти, и что то самое дыхание,
которое зажгло и раздуло пламя природы, в положенный срок задует его.
Quod procul a nobis
flectat fortuna gubernans[155].
Это и подразумевают адепты под своей anima mundi[156], иными словами, духом,
дыханием или ветром мира; проверьте всю эту систему на отдельных явлениях
природы, и вы убедитесь, что она неопровержима. В самом деле, как бы вы ни
назвали forma informans[157] человека:
spiritus, animus, afflatus или anima[158],
что всё это, как не различные наименования ветра? Ветер есть господствующее
начало каждого состава, и в ветер всё превращается при своём разрушении. Далее;
что такое сама жизнь, как не дыхание наших ноздрей, согласно общепринятому
выражению? Поэтому справедливо подмечено натуралистами, что в некоторых
неудобоназываемых мистериях ветер оказывает существенную подмогу и даёт повод к
таким удачным эпитетам, как turgidus и inflatus[159], приложимым и к извергающим и к
воспринимающим органам.
Из материалов, собранных мной в древних летописях, явствует,
что круг учения эолистов делится на тридцать два пункта, подробное изложение
которых было бы слишком скучно. Однако несколько важнейших положений,
вытекающих из этого учения, ни в коем случае невозможно обойти молчанием.
Особенное значение имеет следующее: так как ветру принадлежит господствующая
роль как в составе, так и в отправлениях каждого сложного тела, то
превосходство должно принадлежать тем существам, в которых это первоначало
участвует наиболее изобильно; следовательно, человек является наиболее
совершенным из всех творений, как наделённый, по великой благости философов,
тремя различными anima, или ветрами, к которым мудрые эолисты с большой
щедростью прибавили четвёртую, не менее необходимую и украшающую человека, чем
остальные три, и при помощи этого quartum principium[160] приравняли их к числу стран света, что дало
повод знаменитому каббалисту Бомбасту[161] поместить
человеческое тело в должное положение по отношению к четырём основным точкам
горизонта.
Рассуждая последовательно, они утверждают далее, что человек
приносит с собой на свет некоторую частицу, или крупинку ветра, которая может
быть названа quinta essentia[162],
извлекаемая из четырёх прочих. Эта квинтэссенция очень полезна при всех
житейских обстоятельствах, применяется во всех искусствах и науках и может быть
удивительно усовершенствована и распространена при помощи особых методов
воспитания. Как только эта частица ветра в достаточной степени раздута, её
нельзя скаредно прятать, глушить или держать под спудом, а, напротив, следует
щедро расточать человечеству. По этим и другим столь же веским основаниям мудрые
эолисты утверждают, что дар отрыжки есть благороднейшая способность разумного
существа. Для усовершенствования этого искусства и лучшего употребления его на
пользу человечества они применяют разные способы. В некоторые времена года вы
можете видеть большие сборища их жрецов, стоящие против вихря с широко
разинутыми ртами[163].
В другое время вы видите целые сотни эолистов, выстроившихся в круг, причём
каждый вооружён мехами, вставленными в зад соседа, при помощи которых они
надувают друг друга, пока все не примут форму и величину пивных бочек; по этой
причине они с большой меткостью называют обыкновенно свои тела сосудами.
Достаточно наполнившись при помощи этой и подобных ей операций, они тотчас
удаляются и для общественного блага разгружают добрую часть своего прибытка в
челюсти учеников. Должно заметить, что всякое знание слагается, по их мнению,
из того же первоначала, так как, во-первых, общепризнано и бесспорно, что
знание надмевает, а во-вторых, они доказывают это при помощи следующего
силлогизма: слова только ветер; знание же не что иное, как слова;
следовательно, знание есть не что иное, как ветер. По этой причине их философы
преподают в школах все свои положения и мнения при помощи отрыжки, в каковом
искусстве добились они изумительного красноречия и невероятного разнообразия.
Но первые мудрецы эолистов славятся главным образом выразительностью своей
мимики, которая самым недвусмысленным образом показывает, в какой мере или
степени дух всколыхнул их внутреннюю массу. В самом деле, после некоторых схваток,
причинив предварительно своим неистовством и буйством как бы землетрясение в
микрокосме мудреца, ветер и пары выходят вон, судорожно искривляя рот, раздувая
щёки, страшно выкатывая глаза. При таких обстоятельствах все их отрыжки
считаются священными, особенно самые кислые, и с безграничным благоговением
поглощаются преданными им сухопарыми святошами. А так как дыхание нашей жизни в
ноздрях наших, то, желая разодолжить своих поклонников, они переправляют
отборнейшие, назидательнейшие и живительнейшие отрыжки через этот проводник,
придавая им особенно густой привкус.
Их боги – четыре ветра, которым они поклоняются как духам,
проникающим и оживляющим вселенную; лишь от этих богов, строго говоря,
проистекает всякое вдохновение. Однако главным из них, которому они воздают
наибольшие почести, является всемогущий Норд, древнее божество, высоко
почитавшееся также жителями Мегалополиса в Греции: omnium deorum Boream maxime
celebrant[164]. Хотя божество это
вездесуще, однако, по мнению самых глубокомысленных эолистов, есть у него также
своё особенное жилище или (выражаясь точнее) coelum empyraeum[165], где он царит безраздельно. Этот эмпирей
расположен в одной хорошо известной древним грекам области, которую они
называли ??????[166],
или страна мрака. Хотя по этому поводу было много споров, однако, несомненно,
что утончённейшие эолисты ведут своё происхождение из страны того же названия,
и оттуда же наиболее ревностные из их жречества приносили во все времена самое
высокое своё вдохновение, черпая его собственными руками из главного источника
в особые пузыри и опорожняя их потом среди своих приверженцев всех наций,
которые ежедневно разевали, разевают и будут разевать рты, чтобы с жадностью
поглощать божественную пищу.
Таинства их и обряды совершаются следующим образом. Учёным
хорошо известно, что изобретательные люди прежних времён придумали способ
переносить и сохранять ветры в кадках или бочонках, что оказывает большую
подмогу при дальних морских путешествиях. Ужасно жаль утраты столь полезного
искусства, впрочем не упоминаемого Панцироллусом[167], – не понимаю, как он мог совершить
такой большой промах. Это изобретение приписывалось самому Эолу, по имени
которого называется вся секта. В память своего основателя эолисты и до сих пор
сохраняют большое число упомянутых бочек: они расставлены по одной в их храмах,
с вышибленным верхним днищем. В такую бочку по праздничным дням входит жрец,
предварительно должным образом приготовившись по описанному выше способу; от
его зада ко дну бочки проводится замаскированная труба, по которой ему притекает
добавочное вдохновение из одной северной расщелины или щели. И вот вы видите,
как он тотчас же раздувается до величины и формы своего сосуда. В таком
положении он мечет на своих слушателей целые бури, по мере того как дух снизу
развязывает ему язык; так как вещания эти исходят ex adytis et penetralibus[168], то свершаются не без
великого труда и схваток. Вырываясь наружу, ветер оказывает на лицо жреца такое
же действие, как на поверхность моря: сначала оно чернеет, потом хмурится и
наконец обливается пеной[169].
Именно в этом виде священный эолист оделяет пророческими отрыжками своих
задыхающихся учеников; при этом одни из них жадно разевают рты, чтобы не
проворонить священного дыхания, другие же несмолкаемыми гимнами прославляют
ветры и, мягко раскачиваясь в такт своему гудению, изображают нежное веяние
умиротворённых богов.
На основании этого обычая жрецов некоторые авторы
утверждают, будто эолисты весьма древнего происхождения. В самом деле, только
что описанное мной откровение их тайн в точности совпадает с откровениями
других древних оракулов. Вдохновение последних тоже ведь шло от некоторых
подземных притоков ветра, вызывало те же мучительные схватки у жреца и имело то
же влияние на народ. Правда, оракулы эти часто управлялись и руководились
жрицами, органы которых удобнее расположены для доступа упомянутых пророческих
вихрей: входя и поднимаясь по более ёмким каналам, вихри эти причиняли по пути
своеобразный зуд, сопровождающийся телесным возбуждением, которое при помощи
умелых приёмов легко превращалось в духовный экстаз. Эта глубокомысленная
гипотеза находит себе дальнейшее подтверждение в обычае поручать жреческие
обязанности женщинам[170],
до сих пор удержавшемся у наиболее утончённых групп наших современных эолистов,
которым угодно принимать вдохновение через вышеупомянутые каналы, подобно тому
как их предки принимали его от сивилл.
Когда человеческий дух пришпорит и разнуздает свои мысли, он
уже не способен остановиться, а естественно устремляется от одной крайности к
другой, от высокого к низкому, от добра к злу; в первоначальном полёте
воображения он обыкновенно уносится к совершеннейшим и возвышеннейшим идеям,
но, занесясь в такие области, откуда уже невозможно различить границы,
отделяющие высоту от глубины, он, в том же порыве и держась того же курса,
падает стремглав вниз на самое дно пропасти подобно путешественнику, взявшему
дорогу на восток и приезжающему на запад, или подобно прямой линии, которая при
бесконечном продолжении переходит в круг. Зло ли, заложенное в нашем естестве,
склоняет нас находить у каждой светлой мысли тёмную изнанку; разум ли наш так
устроен, что, размышляя о совокупности вещей, может, подобно солнцу, освещать
только одну половину шара, неизбежно оставляя другую половину в тени и во
мраке; воображение ли, взлетев к возвышеннейшему и прекраснейшему, оскудевает,
истощается, устаёт и, подобно мёртвой райской птице, камнем падает наземь; или
же по какой другой, упущенной мной среди всех этих метафизических догадок,
причине – во всяком случае, положение, доставившее мне столько хлопот,
совершенно правильно, именно: если самые некультурные народы поднимаются тем
или иным способом до идеи бога или верховного существа, то они редко забывают
дать своим страхам пищу в виде мрачных понятий, которые, за недостатком лучшего
применения, вполне удовлетворительно служат им дьяволом. Это движение их мысли
как нельзя более естественно. В самом деле, с людьми, воображение которых
занеслось слишком высоко, бывает так же, как и с теми, которые вскарабкались на
слишком большую крутизну: чем больше они упиваются созерцанием находящихся
наверху предметов, тем больше устрашает их мрачное зрелище разверзающейся под
ними пропасти. Таким образом, выбирая себе дьявола, человек всегда действует
одним и тем же способом: останавливается на каком-нибудь действительном или
воображаемом существе, составляющем диаметральную противоположность выдуманного
им бога. Так и секта эолистов обзавелась двумя злобными существами, к которым
питает страх, отвращение и ненависть; между этими существами и богами эолистов
идёт извечная вражда. Первое из этих существ Хамелеон[171], заклятый враг вдохновения, который
бесцеремонно пожирает большие порции вдохновения, посылаемого им богом, не
возвращая ни кусочка его путём отрыжки. Второе – огромное страшное чудовище, по
имени Муленаван; четырьмя мощными руками оно ведёт неустанный бой со всеми
божествами эолистов, ловко увёртываясь от их ударов и отплачивая им с лихвой.
Обзаведясь, таким образом, богами и дьяволами, знаменитая
секта эолистов до сих пор блистательно подвизается на свете, и нет никакого
сомнения, что одной из главных её ветвей является просвещённая лапландская
нация. Было бы поэтому несправедливо не сделать здесь о ней почётного
упоминания, тем более что она тесно связана общностью интересов и наклонностей
со своими братьями-эолистами, живущими среди нас: лапландцы не только покупают
себе ветры оптом от тех же самых купцов, но и продают их в розницу по той же
цене и в той же упаковке мелким покупателям.
Была ли изложенная здесь система целиком сочинена Джеком
или, как думают некоторые писатели, списана им с дельфийского оригинала с
небольшими добавлениями и исправлениями, соответственно времени и
обстоятельствам, не могу сказать наверное. Знаю только, что Джек, во всяком
случае, переделал её по-новому, придав ей тот вид и форму, в каких она здесь
описана.
Давно искал я случая воздать должное обществу людей, к
которым питаю особенное почтение; я тем более обязан был сделать это, что их
мнения и образ действия были выставлены в совершенно искажённом виде и
обесславлены злобой или невежеством их противников. Ибо, по-моему, нет более
высокого и благородного поступка, чем искоренение предрассудков и изображение
вещей в самом истинном и выгодном свете; и я смело беру на себя эту задачу, не
преследуя никакой корысти, а лишь исполняя требования совести, чести и
справедливости.
|