 Увеличить |
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Запоздалые роды дают таких же ублюдков, что и
преждевременные, хотя случаются они не так часто; это особенно вредно по
отношению к родовым мукам мозга. Спасибо благородному иезуиту[223], который первый решился признаться в
печати, что книги, подобно платьям, кушаньям и развлечениям, хороши в своё
время; и ещё большое спасибо нашей славной нации за то, что она довела до
тонкости эту и другие французские моды. Надеюсь, что доживу до тех времён,
когда книга, вышедшая не вовремя, будет в таком же пренебрежении, как луна днём
или макрель спустя неделю после окончания сезона. Никто не изучал нашего
климата лучше, чем книгопродавец, купивший рукопись этого произведения. Ему до
мелочей известно, какие сюжеты будут самыми ходкими в засушливый год и что
нужно выставлять на прилавке, когда барометр показывает проливной дождь.
Просмотрев этот трактат и справившись со своим настольным календарём, он дал
мне понять, что, по зрелом обсуждении двух главных вещей: объёма и сюжета,
находит, что книга моя может пойти лишь после длинных парламентских каникул и
то только в случае неурожая репы. Будучи тогда в крайне стеснённом положении, я
пожелал узнать, что же, по его мнению, может найти спрос в текущем месяце.
Книгопродавец посмотрел на запад и сказал: «боюсь, что мы вступаем в полосу
дурной погоды; всё же, если бы вы могли изготовить небольшую юмористическую
вещицу (но не в стихах) или коротенький трактат о ________, это мигом бы
разошлось. Но если погода прояснится, то я уже сговорился с одним автором, чтобы
он написал мне что-нибудь против доктора Бентли, и думаю, что на этом деле не
прогадаю».
Наконец мы сошлись на следующем: если какой-нибудь
покупатель спросит у него экземпляр моей книги и пожелает конфиденциально
узнать имя автора, он назовёт ему под величайшим секретом, как другу, модных в
ту неделю писателей; если, например, будет пользоваться успехом последняя
комедия Дерфи, то я с такой же охотой соглашусь сойти за Дерфи, как и за
Конгрива. Я упоминаю об этом потому, что мне прекрасно известны вкусы
теперешних читателей и часто с большим удовольствием случалось наблюдать, как
муха, которую прогнали с горшка с мёдом, немедленно садится на навозную кучу и
с большим аппетитом кончает там свой обед.
Есть у меня словечко о глубокомысленных писателях, которых
столько расплодилось в последнее время; принципиальная публика, наверное, и
меня отнесёт к их числу. Я думаю, что по части глубины писатель тот же колодец:
человек с хорошим зрением увидит дно самого глубокого колодца, лишь бы там была
вода; если же на дне нет ничего, кроме сухой земли или грязи, то, хотя колодец
был бы всего два аршина, его будут считать удивительно глубоким лишь на том
основании, что он совершенно тёмный.
Попробую теперь произвести один очень распространённый среди
современных авторов эксперимент: писать ни о чём; продолжать двигать пером,
когда тема уже совершенно исчерпана. Это был признак остроумия, проявляющийся
после смерти своего тела. Правду говоря, ни одна отрасль знания так слабо не
разработана, как искусство уметь кончать вовремя. Пока автор писал свою книгу,
он и его читатели стали старыми знакомыми, которые никак не могут расстаться. Я
не раз замечал, что с писанием дело обстоит так же, как с визитами, когда
церемония прощания отнимает больше времени, чем всё посещение. Заключение книги
похоже на заключение человеческой жизни, которое иногда сравнивали с концом
пиршества, откуда многие уходят, утолив голод ut plenus vitae conviva[224]; ведь после обильнейшей
еды гости все сидят за столом, часто только для того только, чтобы дремать или
спать весь остаток дня. Но в этом отношении я резко отличаюсь от других
писателей и буду чрезвычайно польщён, если окажется, что мои труды
посодействовали покою человечества в нынешние бурные и беспокойные времена[225]. И я не думаю, чтобы
подобное достижение было так уж чуждо целям остроумного писателя, как полагают
некоторые. Посвящал же один очень просвещённый народ в Греции[226] те же самые храмы Сну и Музам в убеждении,
что оба эти божества связаны самыми тесными узами дружбы.
На прощанье прошу у читателя ещё об одном одолжении: не
ожидать назидания или развлечения от каждой строки или каждой страницы этого
трактата и отнестись снисходительно к припадкам сплина автора, а также к
полосам или периоду отступления, которые ведь находят и на читателя. Пусть он
скажет по совести, хорошо ли будет, по его мнению, критиковать, спокойно сидя у
окна, его походку или насмехаться над его платьем, когда он на улице шлёпает по
грязи в проливной дождь.
Распределяя работу своего мозга, я счёл наиболее правильным
сделать господином вымысел, а методу и рассудку поручить обязанности лакеев.
Основанием для такого распределения была подмеченная мной у себя особенность,
именно: я часто испытываю искушение быть остроумным, когда не могу быть ни
благоразумным, ни здравомыслящим, ни вообще сколько-нибудь дельным. Я слишком
усердный поклонник современных привычек, чтобы упустить удобный случай блеснуть
остроумием, каких бы трудов оно мне ни стоило и как бы ни казалось оно
неуместным. Между тем я заметил, что из трудолюбиво собранной коллекции семисот
тридцати восьми цветочков и метких словечек лучших современных авторов, хорошо
переваренных внимательным чтением и внесённых в записную книжку, я за пять лет
мог выудить и втиснуть в разговор не больше дюжины. Из этой дюжины половина пропала
даром, так как я расточил их в неподходящем обществе. Что же касается второй
половины, то мне стоило стольких усилий, изворотливости и красноречия ввернуть
их в разговор, что я в конце концов решил вовсе отказаться от своей затеи. Эта
неудача, должен признаться (открою свой секрет), подала мне первую мысль
сделаться писателем. Впрочем, от нескольких своих добрых друзей я узнал, что
все теперь жалуются на такую же неудачу и что она оказала то же действие на
многих других. В самом деле, я заметил, что много метких словечек, остающихся
совершенно незамеченными или неоценёнными в разговори, привлекают к себе
внимание и встречаются с некоторым уважением и почтением, удостоившись чести
быть напечатанными. Но с тех пор, как благодаря свободе и поощрению печати я
получил неограниченную возможность блистать приобретёнными мною дарованиями, я
начал обнаруживать, что поток моих размышлений становится чересчур обильным и
читатель не в состоянии их переварить. Поэтому я делаю здесь временную
остановку, пока не найду, пощупав пульс публики и свой собственный, что для
нашего общего блага мне совершенно необходимо снова взяться за перо.
|
