Глава третья
Волк
Ларсен оборвал свою брань так же внезапно, как начал. Он раскурил потухшую
сигару и огляделся вокруг. Взор его упал на Магриджа.
– А,
любезный кок? – начал он ласково, но в голосе его чувствовались холод и
твердость стали.
– Есть,
сэр! – угодливо и виновато, с преувеличенной готовностью отозвался тот.
– Ты
не боишься растянуть себе шею? Это, знаешь ли, не особенно полезно. Помощник
умер, и мне не хотелось бы потерять еще и тебя. Ты должен очень беречь свое
здоровье, кок. Понятно?
Последнее
слово, в полном контрасте с мягкостью всей речи, прозвучало резко, как удар бича.
Кок съежился.
– Есть,
сэр! – послышался испуганный ответ, и голова провинившегося кока исчезла в
камбузе.
При этом
разносе, выпавшем на долю одного кока, остальной экипаж перестал глазеть на
мертвеца и вернулся к своим делам. Но несколько человек остались в проходе
между камбузом и люком и продолжали переговариваться вполголоса. Я понял, что
это не матросы, и потом узнал, что это охотники на котиков, занимавшие
несколько привилегированное положение по сравнению с простыми матросами.
– Иогансен! –
позвал Волк Ларсен. Матрос тотчас приблизился. – Возьми иглу и гардаман и
зашей этого бродягу. Старую парусину найдешь в кладовой. Ступай!
– А
что привязать к ногам, сэр? – спросил матрос после обычного «есть, сэр».
– Сейчас
устроим, – ответил Волк Ларсен и кликнул кока.
Томас
Магридж выскочил из своего камбуза, как игрушечный чертик из коробки.
– Спустись
в трюм и принеси мешок угля.
– Нет
ли у кого-нибудь из вас, ребята, библии или молитвенника? – послышалось
новое требование, обращенное на этот раз к охотникам.
Они
покачали головой, и один отпустил какую-то шутку, которой я не расслышал; она
была встречена общим смехом.
Капитан
обратился с тем же вопросом к матросам. Библия и молитвенник были здесь,
по-видимому, редкими предметами, но один из матросов вызвался спросить у
подвахтенных. Однако минуты через две он вернулся ни с чем.
Капитан
пожал плечами.
– Тогда
придется бросить его за борт без лишней болтовни. Впрочем, может быть, выловленный
нами молодчик знает морскую похоронную службу наизусть? Он что-то смахивает на
попа.
При этих
словах Волк Ларсен внезапно повернулся ко мне.
– Вы,
верно, пастор? – спросил он.
Охотники
– их было шестеро – все, как один, тоже повернулись в мою сторону, и я болезненно
ощутил свое сходство с вороньим пугалом. Мой вид вызвал хохот. Присутствие
покойника, распростертого на палубе и тоже, казалось, скалившего зубы, никого
не остановило. Это был хохот грубый, резкий и беспощадный, как само море,
хохот, отражавший грубые чувства людей, которым незнакомы чуткость и
деликатность.
Волк
Ларсен не смеялся, хотя в его серых глазах мелькали искорки удовольствия, и
только тут, подойдя к нему ближе, я получил более полное впечатление от этого
человека, – до сих пор я воспринимал его скорее как шагающую по палубе
фигуру, изрыгающую поток ругательств. У него было несколько угловатое лицо с
крупными и резкими, но правильными чертами, казавшиеся на первый взгляд
массивным. Но это первое впечатление от его лица, так же как и от его фигуры,
быстро отступало на задний план, и оставалось только ощущение скрытой в этом
человеке внутренней силы, дремлющей где-то в недрах его существа. Скулы,
подбородок, высокий лоб с выпуклыми надбровными дугами, могучие, даже
необычайно могучие сами по себе, казалось, говорили об огромной, скрытой от
глаз жизненной энергии или мощи духа, – эту мощь было трудно измерить или
определить ее границы, и невозможно было отнести ее ни под какую установленную
рубрику.
Глаза –
мне довелось хорошо узнать их – были большие и красивые, осененные густыми
черными бровями и широко расставленные, что говорило о недюжинности натуры.
Цвет их, изменчиво-серый, поражал бесчисленным множеством – оттенков, как
переливчатый шелк в лучах солнца. Они были то серыми – темными или
светлыми, – то серовато-зелеными, то принимали лазурную окраску
моря. – Эти изменчивые глаза, казалось, скрывали его душу, словно
непрестанно менявшиеся маски, и лишь в редкие мгновения она как бы проглядывала
из них, точно рвалась наружу, навстречу какому-то заманчивому приключению. Эти
глаза могли быть мрачными, как хмурое свинцовое небо; могли метать искры,
отливая стальным блеском обнаженного меча; могли становиться холодными, как
полярные просторы, или теплыми и нежными. И в них мог вспыхивать любовный
огонь, обжигающий и властный, который притягивает и покоряет женщин, заставляя
их сдаваться восторженно, радостно и самозабвенно.
Но
вернемся к рассказу. Я ответил капитану, что я не пастор и, к сожалению, не
умею служить панихиду, но он бесцеремонно перебил меня:
– А
чем вы зарабатываете на жизнь?
Признаюсь,
ко мне никогда еще не обращались с подобным вопросом, да и сам я никогда над
этим не задумывался. Я опешил и довольно глупо пробормотал:
– Я...
я – джентльмен.
По губам
капитана скользнула усмешка.
– У
меня есть занятие, я работаю, – торопливо воскликнул я, словно стоял перед
судьей и нуждался в оправдании, отчетливо сознавая в то же время, как нелепо с
моей стороны пускаться в какие бы то ни было объяснения по этому поводу.
– Это
дает вам средства к жизни? Вопрос прозвучал так властно, что я был
озадачен, – сбит с панталыку, как сказал бы Чарли Фэраи; молчал, словно
школьник перед строгим учителем.
– Кто
вас кормит? – последовал новый вопрос.
– У
меня есть постоянный доход, – с достоинством ответил я и в ту же секунду готов
был откусить себе язык. – Но все это, простите, не имеет отношения к тому,
о чем я хотел поговорить с вами.
Однако
капитан не обратил никакого внимания на мой протест.
– Кто
заработал эти средства? А?.. Ну, я так и думал: ваш отец. Вы не стоите на своих
ногах – кормитесь за счет мертвецов. Вы не могли бы прожить самостоятельно и
суток, не сумели бы три раза в день набить себе брюхо. Покажите руку!
Страшная
сила, скрытая в этом человеке, внезапно пришла в действие, и, прежде чем я
успел опомниться, он шагнул ко мне, схватил мою правую руку и поднес к глазам.
Я попытался освободиться, но его пальцы без всякого видимого усилия крепче
охватили мою руку, и мне показалось, что у меня сейчас затрещат кости. Трудно
при таких обстоятельствах сохранять достоинство. Я не мог извиваться или
брыкаться, как мальчишка, однако не мог и вступить в единоборство с этим
чудовищем, угрожавшим одним движением сломать мне руку. Приходилось стоять
смирно и переносить это унижение.
Тем
временем у покойника, как я успел заметить, уже обшарили карманы, и все, что
там сыскалось, сложили на трубе, а труп, на лице которого застыла сардоническая
усмешка, обернули в парусину, и Иогансен принялся штопать ее толстой белой
ниткой, втыкая иглу ладонью с помощью особого приспособления, называемого
гарданом и сделанного из куска кожи.
Волк
Ларсен с презрительной гримасой отпустил руку.
– Изнеженная
рука – за счет тех же мертвецов. Такие руки ни на что, кроме мытья посуды и
стряпни, не годны.
– Мне
хотелось бы сойти на берег, – решительно сказал я, овладев наконец
собой. – Я уплачу вам, сколько вы потребуете за хлопоты и задержку в пути.
Он с
любопытством поглядел на меня. Глаза его смотрели с насмешкой.
– У
меня другое предложение – для вашего же блага. Мой помощник умер, и мне
придется сделать кое-какие перемещения. Один из матросов займет место
помощника, юнга отправится на бак – на место матроса, а вы замените юнгу.
Подпишете условие на этот рейс – двадцать долларов в месяц и харчи. Ну, что
скажете? Заметьте – это для вашего же блага! Я сделаю вас человеком. Вы со
временем научитесь стоять на своих ногах и, быть может, даже ковылять немного.
Я не
придал значения этим словам. Замеченные мною на юго-западе паруса росли; они вырисовывались
все отчетливее и, видимо, принадлежали такой же шхуне, как и «Призрак», хотя
корпус судна, насколько я мог его разглядеть, был меньше. Шхуна, покачиваясь,
скользила нам навстречу, и это было очень красивое зрелище. Я видел, что она
должна пройти совсем близко. Ветер быстро крепчал. Солнце, послав нам несколько
тусклых лучей, скрылось. Море приняло мрачный свинцовосерый оттенок, забурлило,
и к небу полетели клочья белой пены. Наша шхуна прибавила ходу и дала большой
крен. Пронесся порыв ветра, поручни исчезли под водой, и волна хлынула на
палубу, заставив охотников, сидевших на закраине люка, поспешно поджать ноги.
– Это
судно скоро пройдет мимо нас, – сказал я, помолчав. – Оно идет в
обратном направлении, быть может, в Сан-Франциско.
– Весьма
возможно, – отозвался Ларсен и, отвернувшись от меня, крикнул: – Кок! Эй,
кок!
Томас
Магридж вынырнул из камбуза.
– Где
этот юнга? Скажи ему, что я его зову.
– Есть,
сэр.
Томас
Магридж бросился на корму и исчез в другом люке около штурвала. Через секунду
он снова показался на палубе, а за ним шагал коренастый парень лет восемнадцати-девятнадцати,
с лицом хмурым и злобным.
– Вот
он, сэр, – сказал кок.
Но
Ларсен, не обращая на него больше внимания, повернулся к юнге.
– Как
тебя зовут?
– Джордж
Лич, сэр, – последовал угрюмый ответ; видно было, что юнга догадывается,
зачем его позвали.
– Фамилия
не ирландская, – буркнул капитан. – О'Тул или Мак-Карти куда больше
подошло бы к твоей роже. Верно, какой-нибудь ирландец прятался у твоей мамаши
за поленницей.
Я видел,
как у парня от этого оскорбления сжались кулаки и побагровела шея.
– Ну,
ладно, – продолжал Волк Ларсен. – У тебя могут быть веские причины
забыть свою фамилию, – мне на это наплевать, пока ты делаешь свое дело.
Ты, конечно, с Телеграфной горы[2].
Это у тебя на лбу написано. Я вашего брата знаю. Вы там все упрямы, как ослы, и
злы, как черти. Но можешь быть спокоен, мы тебя здесь живо обломаем. Понял?
Кстати, через кого ты нанимался?
– Агентство
Мак-Криди и Свенсон.
– Сэр! –
загремел капитан.
– Мак-Криди
и Свенсон, сэр, – поправился юнга, и глаза его злобно сверкнули.
– Кто
получил аванс?
– Они,
сэр.
– Я
так и думал. И ты, небось, был до черта рад. Спешил, знал, что за тобой кое-кто
охотится.
В
мгновение ока юнга преобразился в дикаря. Он пригнулся, словно для прыжка,
ярость исказила его лицо.
– Вот
что... – выкрикнул было он.
– Что? –
почти вкрадчиво спросил Ларсен, словно его одолевало любопытство.
Но юнга
уже взял себя в руки.
– Ничего,
сэр. Я беру свои слова назад.
– И
тем доказываешь, что я прав, – удовлетворенно улыбнулся капитан. –
Сколько тебе лет?
– Только
что исполнилось шестнадцать, сэр.
– Врешь!
Тебе больше восемнадцати. И ты еще велик для своих лет, и мускулы у тебя, как у
жеребца. Собери свои пожитки и переходи в кубрик на бак. Будешь матросом,
гребцом. Это повышение, понял?
Не
ожидая ответа, капитан повернулся к матросу, который зашивал труп в парусину и
только что закончил свое мрачное занятие.
– Иогансен,
ты что-нибудь смыслишь в навигации?
– Нет,
сэр.
– Ну,
не беда! Все равно будешь теперь помощником. Перенеси свои вещи в каюту, на его
койку.
– Есть,
сэр! – весело ответил Иогансен и тут же направился на бак.
Но
бывший юнга все еще не трогался с места.
– А
ты чего ждешь? – спросил капитан.
– Я
не нанимался матросом, сэр, – был ответ. – Я нанимался юнгой. Я не
хочу служить матросом.
– Собирай
вещи и ступай на бак!
На этот
раз приказ звучал властно и грозно. Но парень угрюмо насупился и не двинулся с
места.
Тут Волк
Ларсен снова показал свою чудовищную силу. Все произошло неожиданно, с
быстротой молнии. Одним прыжком – футов в шесть, не меньше – он кинулся на юнгу
и ударил его кулаком в живот. В тот же миг я почувствовал острую боль под
ложечкой, словно он ударил меня. Я упоминаю об этом, чтобы показать, как
чувствительны были в то время мои нервы и как подобные грубые сцены были мне
непривычны. Юнга – а он, кстати сказать, весил никак не менее ста шестидесяти
пяти фунтов, – согнулся пополам. Его тело безжизненно повисло на кулаке Ларсена,
словно мокрая тряпка на палке. Затем я увидел, как он взлетел на воздух, описал
дугу и рухнул на палубу рядом с трупом, ударившись о доски головой и плечами.
Так он и остался лежать, корчась от боли.
– Ну
как? – повернулся вдруг Ларсен ко мне. – Вы обдумали?
Я
поглядел на приближавшуюся шхуну, которая уже почти поравнялась с нами; ее
отделяло от нас не более двухсот ярдов. Это было стройное, изящное суденышко. Я
различил крупный черный номер на одном из парусов и, припомнив виденные мною
раньше изображения судов, сообразил, что это лоцманский бот.
– Что
это за судно? – спросил я.
– Лоцманский
бот «Леди Майн», – ответил Ларсен. – Доставил своих лоцманов и
возвращается в Сан-Франциско. При таком ветре будет там через пять-шесть часов.
– Будьте
добры дать им сигнал, чтобы они переправили меня на берег.
– Очень
сожалею, но я уронил свою сигнальную книгу за борт, – ответил капитан, и в
группе охотников послышался смех.
Секунду
я колебался, глядя ему прямо в глаза.
Я видел,
как жестоко разделался он с юнгой, и знал, что меня, быть может, ожидает то же
самое, если не что-нибудь еще хуже. Повторяю, я колебался, а потом сделал то,
что до сих пор считаю самым смелым поступком в моей жизни. Я бросился к борту
и, размахивая руками, крикнул:
– «Леди
Майн», эй! Свезите меня на берег. Тысячу долларов за доставку на берег!
Я впился
взглядом в двоих людей, стоявших у штурвала. Один из них правил, другой поднес
к губам рупор. Я не поворачивал головы и каждую секунду ждал, что
зверь-человек, стоявший за моей спиной, одним ударом уложит меня на месте.
Наконец – мне показалось, что прошли века, – я не выдержал и оглянулся.
Ларсен не тронулся с места. Он стоял в той же позе, – слегка покачиваясь
на расставленных ногах, и раскуривал новую сигару.
– В
чем дело? Случилось что-нибудь? – раздалось с «Леди Майн».
– Да!
Да! – благим матом заорал я. – Спасите, спасите! Тысячу долларов за
доставку на берег!
– Ребята
хватили лишнего в Фриско! – раздался голос Ларсена. – Этот
вот, – он указал на меня, – допился уже до зеленого змия!
На «Леди
Майн» расхохотались в рупор, и судно пошло мимо.
– Всыпьте
ему как следует от нашего имени! – долетели напутственные слова, и
стоявшие у штурвала помахали руками в знак приветствия.
В
отчаянии я облокотился о поручни, глядя, как быстро ширится полоса холодной
морской воды, отделяющая нас от стройного маленького судна. Оно будет в
Сан-Франциско через пять или шесть часов! У меня голова пошла кругом, сердце
отчаянно заколотилось и к горлу подкатил комок. Пенистая волна ударила о борт,
и мне брызнуло в лицо соленой влагой. Ветер налетал порывами, и «Призрак»,
сильно кренясь, зарывался в воду подветренным бортом. Я слышал, как вода с
шипением взбегала на палубу.
Оглянувшись,
я увидел юнгу, который с трудом поднялся на ноги. Лицо его было мертвенно
бледно и зелено от боли. Я понял, что ему очень плохо.
– Ну,
Лич, идешь на бак? – спросил капитан.
– Есть,
сэр, – последовал покорный ответ.
– А
ты? – повернулся капитан ко мне.
– Я
дам вам тысячу... – начал я, но он прервал меня.
– Брось
это! Ты согласен приступить к обязанностям юнги? Или мне придется взяться за тебя?
Что мне
было делать? Дать зверски избить себя, может быть, даже убить – какой от этого
прок? Я твердо посмотрел в жесткие серые глаза. Они походили на гранитные глаза
изваяния – так мало было в них человеческого тепла. Обычно в глазах людей
отражаются их душевные движения, но эти глаза были бесстрастны и холодны, как
свинцово-серое море.
– Ну,
что?
– Да, –
сказал я.
– Скажи:
да, сэр.
– Да,
сэр, – поправился я.
– Как
тебя зовут?
– Ван-Вейден,
сэр.
– Имя?
– Хэмфри,
сэр. Хэмфри Ван-Вейден.
– Возраст?
– Тридцать
пять, сэр.
– Ладно.
Пойди к коку, он тебе покажет, что ты должен делать.
Так
случилось, что я, помимо моей воли, попал в рабство к Волку Ларсену. Он был
сильнее меня, вот и все. Но в то время это казалось мне каким-то наваждением.
Да и сейчас, когда я оглядываюсь на прошлое, все, что приключилось тогда со
мной, представляется мне совершенно невероятным. Таким будет это представляться
мне и впредь – чем-то чудовищным и непостижимым, каким-то ужасным кошмаром.
– Подожди!
Я послушно остановился, не дойдя до камбуза.
– Иогансен,
вызови всех наверх! Теперь все как будто стало на свое место и можно заняться
похоронами и очистить палубу от ненужного хлама.
Пока
Иогансен собирал команду, двое матросов, по указанию капитана, положили зашитый
и парусину труп на лючину. У обоих бортов на палубе, днищами кверху, были
принайтовлены маленькие шлюпки. Несколько матросов подняли доску с ее страшным
грузом и положили на эти шлюпки с подветренной стороны, повернув труп ногами к
морю. К ногам привязали принесенный коком мешок с углем.
Похороны
на море представлялись мне всегда торжественным, внушающим благоговение
обрядом, но то, чему я стал свидетелем, мгновенно развеяло все мои иллюзии.
Один из охотников, невысокий темноглазый парень, – я слышал, как товарищи
называли его Смоком, – рассказывал анекдоты, щедро сдобренные бранными и
непристойными словами. В группе охотников поминутно раздавались взрывы хохота,
которые напоминали мне не то вой волков, не то лай псов в преисподней. Матросы,
стуча сапогами, собирались на корме. Некоторые из подвахтенных протирали
заспанные глаза и переговаривались вполголоса. На лицах матросов застыло
мрачное, озабоченное выражение. Очевидно, им мало улыбалось путешествие с этим
капитаном, начавшееся к тому же при столь печальных предзнаменованиях. Время от
времени они украдкой поглядывали на Волка Ларсена, и я видел, что они его побаиваются.
Капитан
подошел к доске; все обнажили головы.
Я
присматривался к людям, собравшимся на палубе, – их было двадцать человек;
значит, всего на борту шхуны, если считать рулевого и меня, находилось двадцать
два человека. Мое любопытство было простительно, так как мне предстояло,
по-видимому, не одну неделю, а быть может, и не один месяц, провести вместе с
этими людьми в этом крошечном плавучем мирке. Большинство матросов были
англичане или скандинавы, с тяжелыми, малоподвижными лицами. Лица охотников,
изборожденные резкими морщинами, были более энергичны и интересны, и на них
лежала печать необузданной игры страстей. Странно сказать, но, как я сразу же
отметил, в чертах Волка Ларсена не было ничего порочного. Его лицо тоже
избороздили глубокие морщины, но они говорили лишь о решимости и силе воли.
Выражение
лица было скорее даже прямодушное, открытое, и впечатление это усиливалось
благодаря тому, что он был гладко выбрит. Не верилось – до следующего
столкновения, что это тот самый человек, который так жестоко обошелся с юнгой.
Вот он
открыл рот, собираясь что-то сказать, но в этот миг резкий порыв ветра налетел
на шхуну, сильно накренив. Ветер дико свистел и завывал в снастях. Некоторые из
охотников тревожно поглядывали на небо. Подветренный борт, у которого лежал
покойник, зарылся в воду, и, когда шхуна выпрямилась, волна перекатилась через
палубу, захлестнув нам ноги выше щиколотки. Внезапно хлынул ливень; тяжелые
крупные капли били, как градины. Когда шквал пронесся, капитан заговорил, и все
слушали его, обнажив головы, покачиваясь в такт с ходившей под ногами палубой.
– Я
помню только часть похоронной службы, – сказал Ларсен. – Она гласит:
«И тело да будет предано морю». Так вот и бросьте его туда.
Он
умолк. Люди, державшие лючину, были смущены; краткость церемонии, видимо, озадачила
их. Но капитан яростно на них накинулся:
– Поднимайте
этот конец, черт бы вас подрал! Какого дьявола вы канителитесь?
Кто-то
торопливо подхватил конец доски, и мертвец, выброшенный за борт, словно собака,
соскользнул в море ногами вперед. Мешок с углем, привязанный к ногам, потянул
его вниз. Он исчез.
– Иогансен! –
резко крикнул капитан своему новому помощнику. – Оставь всех наверху, раз
уж они здесь. Убрать топселя и кливера, да поживей! Надо ждать зюйд-оста.
Заодно возьми рифы у грота! И у стакселя!
Вмиг все
на палубе пришло в движение. Иогансен зычно выкрикивал слова команды, матросы
выбирали и травили различные снасти, а мне, человеку сугубо сухопутному, все
это, конечно, представлялось сплошной неразберихой. Но больше всего поразило
меня проявленное этими людьми бессердечие. Смерть человека была для них мелким
эпизодом, который канул в вечность вместе с зашитым в парусину трупом и мешком
угля, и корабль все так же продолжал свой путь, и работа шла своим чередом.
Никто не был взволнован. Охотники уже опять смеялись какому-то непристойному
анекдоту Смока. Команда выбирала и травила снасти, двое матросов полезли на
мачту. Волк Ларсен всматривался в облачное небо с наветренной стороны. А
человек, так жалко окончивший свои дни и так недостойно погребенный, опускался
все глубже и глубже на дно.
Ощущение
жестокости и неумолимости морской стихии вдруг нахлынуло на меня, и жизнь
показалась мне чем-то дешевым и мишурным, чем-то диким и бессмысленным –
каким-то нелепым барахтаньем в грязной тине. Я держался за фальшборт у самых
вант и смотрел на угрюмые, пенистые волны и низко нависшую гряду тумана,
скрывавшую от нас Сан-Франциско и калифорнийский берег. Временами налетал шквал
с дождем, и тогда и самый туман исчезал из глаз за плотной завесой дождя. А
наше странное судно, с его чудовищным экипажем, ныряло по волнам, устремляясь
на юго-запад в широкие, пустынные просторы Тихого океана.
|