|
ВЕЩАЯ СОБАКА
— Да, — сказал отец Браун, — собаки —
славные создания, только не путайте создание с создателем.
Словоохотливые люди часто невнимательны к словам других.
Даже блистательность их порою оборачивается тупостью. Друг и собеседник отца
Брауна, восторженный молодой человек по фамилии Финз, постоянно готов был
низвергнуть на слушателя целую лавину историй и мыслей, его голубые глаза
всегда пылали, а светлые кудри, казалось, были отметены со лба не щёткой для
волос, а бурным вихрем светской жизни. И всё же он замялся и умолк, не в силах
раскусить простенький каламбур отца Брауна.
— Вы хотите сказать, что с ними слишком носятся? —
спросил он. — Право же, не уверен. Это удивительные существа. Временами
мне кажется, что они знают много больше нашего.
Отец Браун молчал, продолжая ласково, но несколько рассеянно
поглаживать по голове крупного охотничьего пса, приведённого гостем.
— Кстати, — снова загорелся Финз, — в том
деле, о котором я пришёл вам рассказать, участвует собака. Это одно из тех дел,
которые называют необъяснимыми. Странная история, но, по-моему, самое странное
в ней — поведение собаки. Хотя в этом деле всё загадочно. Прежде
всего как могли убить старика Дрюса, когда в беседке, кроме него, никого не
было?
Рука отца Брауна на мгновение застыла, он перестал
поглаживать собаку.
— Так это случилось в беседке? — спросил он равнодушно.
— А вы не читали в газетах? — отозвался Финз. —
Подождите, по-моему, я захватил с собой одну заметку, там есть все подробности.
Он вытащил из кармана газетную страницу и протянул её отцу
Брауну, который тут же принялся читать, держа статью в одной руке у самого
носа, а другой всё так же рассеянно поглаживая собаку. Он как бы являл собой
живую иллюстрацию притчи о человеке, у коего правая рука не ведает, что творит
левая.
«Истории о загадочных убийствах, когда
труп находят в наглухо запертом доме, а убийца исчезает неизвестно как, не
кажутся такими уж невероятными в свете поразительных событий, имевших место в
Крэнстоне на морском побережье Йоркшира. Житель этих мест полковник Дрюс убит
ударом кинжала в спину, и орудие убийства не обнаружено ни на месте
преступления, ни где-либо в окрестностях.
Впрочем, проникнуть в беседку, где умер
полковник, было несложно: вход в неё открыт, и вплотную к порогу подходит
дорожка, соединяющая беседку с домом. В то же время ясно, что незаметно войти в
беседку убийца не мог, так как и тропинка, и дверь постоянно находились в поле
зрения нескольких свидетелей, подтверждающих показания друг друга. Беседка
стоит в дальнем углу сада, где никаких калиток и лазов нет. По обе стороны
дорожки растут высокие цветы, посаженные так густо, что через них нельзя
пройти, не оставив следов. И цветы, и дорожка подходят к самому входу в
беседку, и совершенно невозможно подобраться туда незаметно каким-либо обходным
путем.
Секретарь убитого Патрик Флойд заявил,
что видел весь сад с той минуты, когда полковник Дрюс в последний раз мелькнул
на пороге беседки, и до того момента, когда был найден труп, всё это время он
стоял на самом верху стремянки и подстригал живую изгородь. Его слова
подтверждает дочь убитого, Дженет Дрюс, которая сидела на террасе и видела
Флойда за работой. В какой-то мере её показания подтверждает и Дональд Дрюс, её
брат, который, проспав допоздна, выглянул, ещё в халате, из окна своей спальни.
И, наконец, все эти показания совпадают со свидетельством соседа Дрюсов,
доктора Валантэна, который ненадолго зашёл к ним и разговаривал на террасе с
мисс Дрюс, а также свидетельством стряпчего, мистера Обри Трейла. По всей
видимости, он последним видел полковника в живых, — исключая, надо
полагать, убийцу. Все эти свидетели единодушно утверждают, что события
развивались следующим образом: примерно в половине третьего пополудни мисс Дрюс
зашла в беседку спросить у отца, когда он будет пить чай. Полковник ответил,
что чай пить не будет, потому что ждёт своего поверенного мистера Трейла,
которого и велел прислать к себе, когда тот явится. Девушка вышла и, встретив
на дорожке Трейла, направила его к отцу. Поверенный пробыл в беседке около
получаса, причём полковник проводил его до порога и, судя по всему, пребывал не
только в добром здравии, но и в отличном расположении духа. Незадолго до того
мистер Дрюс рассердился на сына, узнав, что тот ещё не вставал после ночного
кутежа, но довольно быстро успокоился и чрезвычайно любезно встретил и
стряпчего, и двух племянников, приехавших к нему погостить на денёк. Полиция не
стала допрашивать племянников, поскольку в то время, когда произошла трагедия,
они были на прогулке. По слухам, полковник был не в ладах с доктором
Валантэном, впрочем, доктор зашёл лишь на минутку повидаться с мисс Дрюс, в
отношении которой, кажется, имеет самые серьёзные намерения.
По словам стряпчего Трейла, полковник
остался в беседке один, это подтвердил и мистер Флойд, который, стоя на своём
насесте, отметил, что в беседку больше никто не входил. Спустя десять минут
мисс Дрюс снова вышла в сад и, ещё не дойдя до беседки, увидела на полу тело
отца: на полковнике был белый полотняный френч, заметный издали. Девушка
вскрикнула, сбежались все остальные и обнаружили, что полковник лежит мёртвый
возле опрокинутого плетёного кресла. Доктор Валантэн который ещё не успел
отойти далеко, установил, что удар нанесён каким-то острым орудием вроде
стилета, вонзившимся под лопатку и проткнувшим сердце. В поисках такого орудия
полиция обшарила всю окрестность, но ничего не обнаружила»
— Значит, на полковнике был белый френч? — спросил
отец Браун, откладывая заметку.
— Да, он привык к такой одежде в тропиках, —
слегка опешив, ответил Финз. — С ним там случались занятные вещи, он сам
рассказывал. Кстати, Валантэна он, по-моему, недолюбливал потому, что и тот
служил в тропиках. Уж не знаю отчего — но так мне кажется. В этом деле
ведь всё загадочно. Заметка довольно точно излагает обстоятельства убийства.
Меня там не было, когда обнаружили труп, — мы с племянниками Дрюса как раз
ушли гулять и захватили с собой собаку, помните, ту самую, о которой я хотел вам
рассказать. Но описано всё очень точно: прямая дорожка среди высоких синих
цветов, по ней идёт стряпчий в чёрном костюме и цилиндре, а над зелёной
изгородью — рыжая голова секретаря. Рыжего заметно издали, и если люди
говорят, что видели его всё время, значит, правда видели. Этот секретарь —
забавный тип: никогда ему не сидится на месте, вечно он делает чью-то
работу, — вот и на этот раз он заменял садовника. Мне кажется, он
американец. У него американский взгляд на жизнь, или подход к делам, как
говорят у них в Америке.
— Ну, а поверенный? — спросил отец Браун.
Финз ответил не сразу.
— Трейл произвёл на меня довольно странное
впечатление, — проговорил он гораздо медленнее, чем обычно. — В своём
безупречном чёрном костюме он выглядит чуть ли не франтом, и всё же в нём есть
что-то старомодное. Зачем-то отрастил пышные бакенбарды, каких никто не видывал
с времен королевы Виктории. Лицо у него серьёзное, держится он с достоинством,
но иногда, как бы спохватившись, вдруг улыбнётся, сверкнёт своими белыми зубами,
и сразу всё его достоинство словно слиняет, и в нём появляется что-то слащавое.
Может, он просто смущается и потому всё время то теребит галстук, то поправляет
булавку в галстуке. Кстати, они такие же красивые и необычные, как он сам. Если
бы я хоть кого-то мог… да нет, что толку гадать, это совершенно безнадежно. Кто
мог это сделать? И как? Неизвестно. Правда, за одним исключением, о котором я и
хотел вам рассказать. Знает собака.
Отец Браун вздохнул и с рассеянным видом спросил:
— Вы ведь у них гостили как приятель молодого Дональда?
Он тоже ходил с вами гулять?
— Нет, — улыбнувшись, ответил Финз. — Этот
шалопай только под утро лёг в постель, а проснулся уже после нашего ухода, Я
ходил гулять с его кузенами, молодыми офицерами из Индии. Мы болтали о разных
пустяках. Старший, кажется, Герберт, большой любитель лошадей. Помню, он всё
время рассказывал нам, как купил кобылу, и ругал её прежнего хозяина. А его
братец Гарри всё сетовал, что ему не повезло в Монте-Карло. Я упоминаю это
только для того, чтобы вы поняли, что разговор шёл самый тривиальный.
Загадочной в нашей компании была только собака.
— А какой она породы? — спросил Браун.
— Такой же, как и моя, — ответил Финз. — Я
ведь вспомнил всю эту историю, когда вы сказали, что не надо обожествлять
собак. Это большой чёрный охотничий пёс; зовут его Мрак, и не зря,
по-моему, — его поведение ещё темней и загадочнее, чем тайна самого
убийства. Я уже говорил вам, что усадьба Дрюса находится у моря. Мы прошли по
берегу примерно с милю, а потом повернули назад и миновали причудливую скалу,
которую местные жители называют Скалой Судьбы. Она состоит из двух больших
камней, причём верхний еле держится, тронь — и упадёт. Скала не очень
высока, но силуэт у неё довольно жуткий. Во всяком случае, на меня он подействовал
угнетающе, а моих молодых весёлых спутников навряд ли занимали красоты природы.
Возможно, я уже что-то предчувствовал. Герберт спросил, который час и не пора
ли возвращаться, и мне уже тогда показалось, что надо непременно узнать время,
что это очень важно. Ни у Герберта, ни у меня не было с собой часов, и мы
окликнули его брата, который остановился чуть поодаль у изгороди раскурить
трубку. Он громко крикнул: «Двадцать минут пятого», — и его трубный голос
в наступающих сумерках показался мне грозным. Это вышло у него ненамеренно и
потому прозвучало ещё более зловеще, а потом, конечно, мы узнали, что именно в
эти секунды уже надвигалась беда. Доктор Валантэн считает, что бедняга Дрюс
умер около половины пятого.
Братья решили, что можно ещё минут десять погулять, и мы
прошлись чуть подальше по песчаному пляжу, кидали камни, забрасывали в море
палки, а собака плавала за ними. Но меня всё время угнетали надвигающиеся
сумерки, и даже тень, которую отбрасывала причудливая скала, давила на меня как
тяжкий груз. И тут случилась странная вещь. Герберт забросил в воду свою
трость, Мрак поплыл за ней, принёс, и тут же Гарри бросил свою. Собака снова
кинулась в воду и поплыла, но вдруг остановилась, причём, кажется, всё это было
ровно в половине пятого. Пёс вернулся на берег, встал перед нами, а потом вдруг
задрал голову и жалобно завыл, чуть ли не застонал, — я такого воя в жизни
не слышал. «Что с этой чёртовой собакой?» — спросил Герберт. Мы не знали.
Тонкий жалобный вой, огласив безлюдный берег, оборвался и замер. Наступила
тишина, как вдруг её нарушил новый звук. На сей раз мы услышали слабый
отдалённый крик, казалось, где-то за изгородью вскрикнула женщина. Мы тогда не
поняли, кто это, но потом узнали. Это закричала мисс Дрюс, увидев тело отца.
— Вы, я полагаю, сразу же вернулись к дому, —
мягко подсказал отец Браун. — А потом?
— Я расскажу вам, что было потом, — угрюмо и
торжественно ответил Финз. — Войдя в сад, мы сразу увидели Трейла. Я
отчётливо помню чёрную шляпу и чёрные бакенбарды на фоне синих цветов,
протянувшихся широкой полосой до самой беседки, помню закатное небо и странный
силуэт скалы. Трейл стоял в тени, лица его не было видно, но он улыбался,
клянусь, я видел, как блестели его белые зубы.
Едва пёс заметил Трейла, он сразу бросился к нему и залился
бешеным, негодующим лаем, в котором так отчётливо звучала ненависть, что он
скорее походил на брань. Стряпчий съежился и побежал по дорожке.
Отец Браун вскочил с неожиданной яростью.
— Стало быть, его обвинила собака? Разоблачил Вещий
пёс? А не заметили вы, летали в то время птицы и, главное, где: справа или
слева? Осведомлялись вы у авгуров, какие принести жертвы? Надеюсь, вы вспороли
собаке живот, чтобы исследовать её внутренности? Вот какими научными
доказательствами пользуетесь вы, человеколюбцы-язычники, когда вам взбредёт в
голову отнять у человека жизнь и честное имя.
Финз на мгновение потерял дар речи, потом спросил:
— Постойте, что это вы? Что я вам такого сделал?
Браун испуганно взглянул на него — так же испуганно и
виновато люди смотрят на столб, наткнувшись на него в темноте.
— Не обижайтесь, — сказал он с неподдельным
огорчением. — Простите, что я так набросился на вас. Простите, пожалуйста.
Финз взглянул на него с любопытством.
— Мне иногда кажется, что самая загадочная из
загадок — вы, — сказал он. — А всё-таки сознайтесь: пусть,
по-вашему, собака непричастна к тайне, но ведь сама тайна остаётся. Не станете
же вы отрицать, что в тот миг, когда пёс вышел на берег и завыл, его хозяина
прикончила какая-то невидимая сила, которую никому из смертных не дано ни
обнаружить, ни даже вообразить. Что до стряпчего, дело не только в собаке; есть
и другие любопытные моменты. Он мне сразу не понравился — увёртливый,
слащавый, скользкий тип, и я вот что вдруг заподозрил, наблюдая за его
ухватками. Как вы знаете, и врач, и полицейские прибыли очень быстро: доктора
Валантэна вернули с полпути, и он немедля позвонил в полицию. Кроме того, дом
стоит на отлёте, людей там немного, и было нетрудно всех обыскать. Их тщательно
обыскали, но оружия не нашли. Обшарили дом, сад и берег — с тем же
успехом. А ведь спрятать кинжал убийце было почти так же трудно, как спрятаться
самому.
— Спрятать кинжал, — повторил отец Браун, кивая. Он
вдруг стал слушать с интересом.
— Так вот, — продолжал Финз, — я уже говорил,
что этот Трейл всё время поправлял то галстук, то булавку в галстуке… особенно
булавку. Эта булавка напоминает его самого — щёгольская и в то же время
старомодная. В неё вставлен камешек — вы такие, наверное, видели — с
цветными концентрическими кругами, похожий на глаз. Меня раздражало, что
внимание Трейла так сконцентрировано на этом камне. Мне чудилось, что он
циклоп, а камень — его глаз. Булавка была не только массивная, но и
длинная, и мне вдруг пришло в голову: может быть, он так ей занят оттого, что
она ещё длинней, чем кажется? Может, она длиною с небольшой кинжал?
Отец Браун задумчиво кивнул.
— Других предположений насчёт орудия убийства не
было? — спросил он
— Было ещё одно, — ответил Финз. — Его
выдвинул молодой Дрюс — не сын, а племянник. Глядя на Герберта и Гарри, никак
не скажешь, что они могут дать толковый совет сыщику. Герберт и впрямь бравый
драгун, украшение конной гвардии и завзятый лошадник, но младший, Гарри, одно
время служил в индийской полиции и кое-что смыслит в этих вещах. Он ловко
взялся за дело, пожалуй, даже слишком ловко, — пока полицейские выполняли
всякие формальности, Гарри начал вести следствие на свой страх и риск. Впрочем,
он в каком-то смысле сыщик, хоть и безработный, и вложил в свою затею не только
любительский пыл. Вот с ним-то мы и поспорили насчёт орудия убийства, и я узнал
кое-что новое. Я упомянул, что собака лаяла на Трейла, а он возразил, если
собака очень злится, она не лает, а рычит.
— Совершенно справедливо, — вставил священник.
— Младший Дрюс добавил, что он сам не раз слышал, как этот
пёс рычит на людей, к примеру — на Флойда, секретаря полковника. Я очень
резко возразил, что это опровергает его собственные доводы — нельзя
обвинить в одном и том же преступлении несколько человек, тем паче Флойда,
безобидного, как школьник. К тому же он был всё время на виду, над зелёной
оградой, и его рыжая голова бросалась всем в глаза. «Да, — отвечал Гарри
Дрюс, — здесь у меня не совсем сходятся концы с концами, но давайте на
минутку прогуляемся в сад. Я хочу показать вам одну вещь, которую, по-моему,
никто ещё не видел». Это было в самый день убийства, и в саду всё оставалось
без перемен, стремянка по-прежнему стояла у изгороди, и, подойдя к ней
вплотную, мой спутник наклонился и что-то вынул из густой травы. Оказалось, что
это садовые ножницы; на одном из лезвий была кровь.
Отец Браун помолчал, потом спросил:
— А зачем приходил стряпчий?
— Он сказал нам, что за ним послал полковник, чтобы
изменить завещание, — ответил Финз. — Кстати, о завещании: его ведь
подписали не в тот день.
— Надо полагать, что так, — согласился отец
Браун. — Чтобы оформить завещание, нужны два свидетеля.
— Совершенно верно. Стряпчий приезжал накануне, и
завещание оформили, но на следующий день Трейла вызвали снова — старик
усомнился в одном из свидетелей и хотел это обсудить.
— А кто были свидетели? — спросил отец Браун.
— В том-то и дело, — с жаром воскликнул
Финз. — Его свидетелями были Флойд и Валантэн — вы помните,
врач-иностранец, или уж не знаю, кто он там такой. И вдруг они поссорились.
Флойд ведь постоянно суётся в чужие дела. Он из тех любителей пороть горячку,
которые, к сожалению, употребляют весь свой пыл лишь на то, чтобы кого-нибудь
разоблачить; он из тех, кто никогда и никому не доверяет. Такие, как он,
обладатели огненных шевелюр и огненных темпераментов, всегда или доверчивы без
меры, или безмерно недоверчивы, а иногда и то и другое вместе. Он не только
мастер на все руки, он даже учит мастеров. Он не только сам всё знает, он всех
предостерегает против всех. Зная за ним эту слабость, не следовало бы придавать
слишком большое значение его подозрениям, но в данном случае он, кажется, прав.
Флойд утверждает, что Валантэн на самом деле никакой не Валантэн. Он говорит,
что встречал его прежде и тогда его звали де Вийон. Значит, подпись его
недействительна. Разумеется, он любезно взял на себя труд растолковать
соответствующую статью закона стряпчему, и они зверски переругались.
Отец Браун засмеялся.
— Люди часто ссорятся, когда им нужно
засвидетельствовать завещание. Первый вывод, который тут можно сделать, что им
самим ничего не причитается по этому завещанию. Ну, а что говорит Валантэн? Ваш
всеведущий секретарь, несомненно, больше знает об его фамилии, чем он сам. Но
ведь даже у доктора могут быть кое-какие сведения о собственном имени.
Финз немного помедлил, прежде чем ответить.
— Доктор Валантэн странно отнёсся к делу. Доктор вообще
странный человек. Он довольно интересен внешне, но сразу чувствуется
иностранец. Он молод, но у него борода, а лицо очень бледное, страшно бледное и
страшно серьёзное. Глаза у него страдальческие — то ли он близорукий и не
носит очков, то ли у него голова болит от мыслей, но он вполне красив и всегда
безупречно одет — в цилиндре, в тёмном смокинге с маленькой красной
розеткой. Держится он холодно и высокомерно и, бывает, так на вас глянет, что
не знаешь, куда деваться. Когда его обвинили в том, что он скрывается под чужим
именем, он, как сфинкс, уставился на секретаря, а затем сказал, что, очевидно,
американцам незачем менять имена, за неимением таковых. Тут рассердился и
полковник и наговорил доктору резкостей, думаю, он был бы сдержаннее, если бы
Валантэн не собирался стать его зятем. Но вообще я не обратил бы внимания на
эту перепалку, если бы не один разговор, который я случайно услышал на
следующий день, незадолго до убийства. Мне неприятно его пересказывать, ведь я
сознаюсь тем самым, что подслушивал. В день убийства, когда мы шли к воротам,
направляясь на прогулку, я услышал голоса доктора Валантэна и мисс Дрюс.
По-видимому, они ушли с террасы и стояли возле дома в тени за кустами цветов.
Переговаривались они жарким шёпотом, а иногда просто шипели — влюблённые
ссорились. Таких вещей не пересказывают, но, на беду, мисс Дрюс повторила
несколько раз слово «убийство». То ли она просила не убивать кого-то, то ли
говорила, что убийством нельзя защитить свою честь. Не так уж часто обращаются
с такими просьбами к джентльмену, заглянувшему на чашку чая.
— Вы не заметили, — спросил священник, —
очень ли сердился доктор после той перепалки с секретарем и полковником?
— Да вовсе нет, — живо отозвался Финз, — он и
вполовину не был так сердит, как секретарь. Это секретарь разбушевался из-за
подписей.
— Ну, а что вы скажете, — спросил отец
Браун, — о самом завещании?
— Полковник был очень богатый человек, и от его воли
многое зависело. Трейл не стал нам сообщать, какие изменения внесены в
завещание, но позже, а точнее — сегодня утром, я узнал, что большая часть
денег, первоначально отписанных сыну, перешла к дочери. Я уже говорил вам, что
разгульный образ жизни моего друга Дональда приводил в бешенство его отца.
— Мы всё рассуждаем об убийстве, — задумчиво
заметил отец Браун, — а упустили из виду мотив. При данных обстоятельствах
скоропостижная смерть полковника выгоднее всего мисс Дрюс.
— Господи! Как вы хладнокровно говорите, —
воскликнул Финз, взглянув на него с ужасом. — Неужели вы серьёзно думаете,
что она…
— Она выходит замуж за доктора? — спросил отец
Браун
— Кое-кто не одобряет этого, — последовал
ответ. — Но доктора любят и ценят в округе, он искусный, преданный своему
делу хирург.
— Настолько преданный, — сказал отец Браун, —
что берёт с собой хирургические инструменты, отправляясь в гости к даме. Ведь
был же у него хоть ланцет, когда он осматривал тело, а до дому он, по-моему,
добраться не успел.
Финз вскочил и удивленно уставился на него.
— То есть вы предполагаете, этим же самым ланцетом он…
Отец Браун покачал головой.
— Все наши предположения пока что — чистая
фантазия, — сказал он. — Тут не в том вопрос — кто или чем убил,
а — как? Заподозрить можно многих, и даже орудий убийства хоть отбавляй —
булавки, ножницы, ланцеты. А вот как убийца оказался в беседке? Как даже
булавка оказалась там?
Говоря это, священник рассеянно разглядывал потолок, но при
последних словах его взгляд оживился, словно он вдруг заметил на потолке
какую-то необыкновенную муху.
— Ну, так как же всё-таки, по-вашему? — спросил
молодой человек. — Что вы посоветуете мне, у вас такой богатый опыт?
— Боюсь, я мало чем могу помочь, — сказал отец
Браун, вздохнув. — Трудно о чём-либо судить, не побывав на месте
преступления, да и людей я не видел. Пока вы только можете возвратиться туда и
продолжить расследование. Сейчас, как я понимаю, это в какой-то мере взял на
себя ваш друг из индийской полиции. Я бы вам посоветовал поскорее выяснить,
каковы его успехи. Посмотрите, что там делает ваш сыщик-любитель. Может быть,
уже есть новости.
Когда гости — двуногий и четвероногий — удалились,
отец Браун взял карандаш и, вернувшись к прерванному занятию, стал составлять
план проповеди об энциклике «Rerum novarum »[16]. Тема была обширна, и план пришлось
несколько раз перекраивать, вот почему за тем же занятием он сидел и двумя
днями позже, когда в комнату снова вбежала большая чёрная собака и стала
возбуждённо и радостно прыгать на него. Вошедший вслед за нею хозяин был также
возбуждён, но его возбуждение выражалось вовсе не в такой приятной форме,
голубые глаза его, казалось, готовы были выскочить из орбит, лицо было
взволнованным и даже немного побледнело.
— Вы мне велели, — начал он без
предисловия, — выяснить, что делает Гарри Дрюс. Знаете, что он сделал?
Священник промолчал, и гость запальчиво продолжил:
— Я скажу вам, что он сделал. Он покончил с собой.
Губы отца Брауна лишь слегка зашевелились, и то, что он
пробормотал, не имело никакого отношения ни к нашей истории, ни даже к нашему
миру.
— Вы иногда просто пугаете меня, — сказал
Финз. — Вы неужели вы этого ожидали?
— Считал возможным, — ответил отец Браун. — Я
именно поэтому и просил вас выяснить, чем он занят. Я надеялся, что время ещё
есть.
— Тело обнаружил я, — чуть хрипловато начал
Финз. — Никогда не видел более жуткого зрелища. Выйдя в сад, я сразу
почувствовал — там случилось ещё что-то, кроме убийства. Так же, как
прежде, колыхалась сплошная масса цветов, подступая синими клиньями к чёрному
проёму входа в старенькую серую беседку, но мне казалось, что это бесы пляшут
перед входом в преисподнюю. Я поглядел вокруг; всё как будто было на месте, но
мне стало мерещиться, что как-то изменились самые очертания небосвода. И вдруг
я понял, в чём дело. Я привык к тому, что за оградой на фоне моря видна Скала
Судьбы. Её не было.
Отец Браун поднял голову и слушал очень внимательно.
— Это было всё равно, как если бы снялась с места гора
или луна упала с неба, а ведь я всегда, конечно, знал, что эту каменную глыбу
очень легко свалить. Что-то будто обожгло меня, я пробежал по дорожке и
прорвался напролом через живую изгородь, как сквозь паутину. Кстати, изгородь и
вправду оказалась жиденькой, она лишь выглядела плотной, поскольку до сих пор
никто сквозь неё не ломился. У моря я увидел каменную глыбу, свалившуюся с
пьедестала, бедняга Гарри Дрюс лежал под ней, как обломок разбитого судна.
Одной рукой он обхватывал камень, словно бы стаскивая его на себя; а рядом на
буром песке большими расползающимися буквами он нацарапал: «Скала Судьбы да
падёт на безумца».
— Всё это случилось из-за завещания, — заговорил
отец Браун. — Сын попал в немилость, и племянник решил сыграть ва-банк,
особенно — после того, как дядя пригласил его к себе в один день со
стряпчим и очень ласково принял. Это был его последний шанс, из полиции его
выгнали, он проигрался дотла в Монте-Карло. Когда же он узнал, что убил родного
дядю понапрасну, он убил и себя.
— Да погодите вы! — крикнул растерянный
Финз. — Я за вами никак не поспею.
— Кстати о завещании, — невозмутимо продолжал отец
Браун, — пока я не забыл или мы с вами не перешли к более важным темам.
Мне кажется, эта история с доктором объясняется просто. Я даже припоминаю, что
слышал где-то обе фамилии. Этот ваш доктор — французский аристократ,
маркиз де Вийон. Но при этом он ярый республиканец и, отказавшись от титула,
стал носить давно забытое родовое имя. Гражданин Рикетти[17] на десять дней сбил с толку всю Европу.
— Что это значит? — изумленно спросил молодой
человек.
— Так, ничего, — сказал священник. — В девяти
случаях из десяти люди скрываются под чужим именем из жульнических побуждений,
здесь же соображения — самые высокие. В том-то и соль шутки доктора по
поводу американцев, не имеющих имён — то есть титулов. В Англии маркиза
Хартингтона никто не называет мистером Хартингтоном, но во Франции маркиз де
Вийон сплошь и рядом именуется мсье де Вийоном. Вот ему и пришлось заодно
изменить и фамилию. А что до разговора влюблённых об убийстве, я думаю, и в том
случае повинен французский этикет. Доктор собирался вызвать Флойда на дуэль, а девушка
его отговаривала.
— Вот оно что! — встрепенувшись, протянул
Финз. — Ну, тогда я понял, на что она намекала.
— О чём вы это? — с улыбкой спросил священник.
— Видите ли, — отозвался молодой человек, —
это случилось прямо перед тем, как я нашёл тело бедного Гарри, но я так
переволновался, что всё забыл. Разве станешь помнить об идиллической картинке
после того, как столкнулся с трагедией? Когда я шёл к дому полковника, я
встретил его дочь с доктором Валантэном. Она, конечно, была в трауре, а доктор
всегда носит чёрное, будто собрался на похороны; но вид у них был не такой уж
похоронный. Мне ещё не приходилось встречать пары, столь радостной и весёлой и
в то же время сдержанной. Они остановились поздороваться со мной, и мисс Дрюс
сказала, что они поженились и живут в маленьком домике на окраине городка, где
доктор продолжает практиковать. Я удивился, так как знал, что по завещанию отца
дочери досталось всё состояние. Я деликатно намекнул на это, сказав, что шёл в
усадьбу, где надеялся её встретить. Но она засмеялась и ответила: «Мы от всего
отказались. Муж не любит наследниц». Оказывается, они и в самом деле настояли,
чтобы наследство отдали Дональду, надеюсь, встряска пойдёт ему на пользу и он
наконец образумится. Он ведь, в общем-то, не так уж плох, просто очень молод,
да и отец вёл себя с ним довольно неумно. Я всё это вспоминаю потому, что
именно тогда мисс Дрюс обронила одну фразу, которую я в то время не понял; но
сейчас я убеждён, что ваша догадка правильна. Внезапно вспыхнув, она сказала с
благородной надменностью бескорыстия: «Надеюсь, теперь этот рыжий дурак
перестанет беспокоиться о завещании. Мой муж ради своих принципов отказался от
герба и короны времён крестоносцев. Неужели он станет из-за такого наследства
убивать старика?» Потом она снова рассмеялась и сказала: «Муж отправляет на тот
свет одних лишь пациентов. Он даже не послал своих друзей к Флойду». Теперь мне
ясно, что она имела в виду секундантов.
— Мне это тоже в какой-то степени ясно, — сказал
отец Браун. — Но, если быть точным, что означают её слова о завещании?
Почему оно беспокоит секретаря?
Финз улыбнулся.
— Жаль, что вы с ним незнакомы, отец Браун. Истинное
удовольствие смотреть, как он берётся «встряхнуть кого-нибудь как следует»! Дом
полковника он встряхнул довольно основательно. Страсти на похоронах
разгорелись, как на скачках. Флойд и без повода готов наломать дров, а тут и
впрямь была причина. Я вам уже рассказывал, как он учил садовника ухаживать за
садом и просвещал законника по части законов. Стоит ли говорить, что он и хирурга
принялся наставлять по части хирургии, а так как хирургом оказался Валантэн,
наставник обвинил его и в более тяжких грехах, чем неумелость. В его рыжей
башке засела мысль, что убийца — именно доктор, и когда прибыли
полицейские, Флойд держался весьма покровительственно. Стоит ли говорить, что
он вообразил себя величайшим из всех сыщиков-любителей? Шерлок Холмс со всем
своим интеллектуальным превосходством и высокомерием не подавлял так
Скотланд-Ярд, как секретарь полковника Дрюса третировал полицейских, расследующих
убийство полковника. Видели бы вы его! Он расхаживал с надменным, рассеянным
видом, гордо встряхивал рыжей гривой и раздражительно и резко отвечал на
вопросы. Вот эти-то его фокусы и взбесили так сильно мисс Дрюс. У него,
конечно, была своя теория — одна из тех, которыми кишат романы, но Флойду
только в книге и место, он был бы там куда забавнее и куда безвреднее.
— Что же это за теория? — спросил отец Браун.
— О, теория первосортная, — хмуро ответил
Финз. — Она вызвала бы сенсацию, если бы продержалась ещё хоть десять
минут. Флойд сказал, что полковник был жив, когда его нашли в беседке, и доктор
заколол его ланцетом, разрезая одежду
— Понятно, — произнёс священник. — Он,
значит, просто отдыхал, уткнувшись лицом в грязный пол.
— Напористость — великое дело, — продолжал
рассказчик. — Думаю, Флойд любой ценою протолкнул бы свою теорию в газеты
и, может быть, добился бы ареста доктора, если бы весь этот вздор не разлетелся
вдребезги, когда Гарри Дрюса нашли под Скалой Судьбы. Это всё, чем мы располагаем.
Думаю, что самоубийство почти равносильно признанию. Но подробностей этой
истории не узнает никто и никогда.
Наступила пауза, затем священник скромно сказал:
— Мне кажется, я знаю и подробности.
Финз изумленно взглянул на него.
— Но послушайте! — воскликнул он. — Как вы
могли их выяснить и почему вы уверены, что дело было так, а не иначе? Вы сидите
здесь за сотню миль от места происшествия и сочиняете проповедь. Каким же чудом
могли вы всё узнать? А если вы и впрямь до конца разгадали загадку, скажите на
милость, с чего вы начали? Что вас натолкнуло на мысль?
Отец Браун вскочил. В таком волнении его мало кому
доводилось видеть. Его первое восклицание прогремело как взрыв.
— Собака! — крикнул он. — Ну конечно, собака.
Если бы там, на берегу, вы уделили ей достаточно внимания, то без моей помощи
восстановили бы всё с начала до конца.
Финз в ещё большем удивлении воззрился на священника.
— Но вы ведь сами назвали мои догадки чепухой и
сказали, что собака не имеет никакого отношения к делу.
— Она имеет самое непосредственное отношение к
делу, — сказал отец Браун, — и вы бы это обнаружили, если бы видели в
ней собаку, а не бога-вседержителя, который вершит над нами правый суд. —
Отец Браун замялся, потом продолжал смущённо и как будто виновато: — По
правде говоря, я до смерти люблю собак. И мне кажется, люди, склонные окружать
их каким-то мистическим ореолом, меньше всего думают о них самих. Начнём с
пустяка: отчего собака лаяла на Трейла и рычала на Флойда? Вы спрашиваете, как
я могу судить о том, что случилось за сотню миль отсюда, но ведь это,
собственно, ваша заслуга — вы так хорошо описали всех этих людей, что я
совершенно ясно их себе представил. Люди вроде Трейла, которые вечно хмурятся,
а иногда вдруг ни с того ни с сего улыбаются и что-то вертят в пальцах, это
люди нервные, легко теряющие самообладание. Не удивлюсь, если и незаменимый
Флойд очень возбудим и нервозен, таких немало среди деловитых янки. Почему
иначе, услыхав, как вскрикнула Джэнет Дрюс, он поранил руку ножницами и уронил
их?
Ну, а собаки, как известно, терпеть не могут нервных людей.
То ли их нервозность передаётся собакам, то ли собаки — они ведь всё-таки
звери, по-звериному агрессивны, то ли им просто обидно, что их не любят, —
собаки ведь очень самолюбивы. Как бы там ни было, бедняга Мрак невзлюбил и того
и другого просто потому, что оба они его боялись. Вы, я знаю, очень умны, а над
умом грех насмехаться, но по временам мне кажется, вы чересчур умны, чтобы
понимать животных. Или людей, особенно, если они ведут себя почти так же
примитивно, как животные. Животные незамысловатые существа, они живут в мире
трюизмов. Возьмём наш случай: собака лает на человека, а человек убегает от
собаки. Так вот, вам, по-моему, не хватает простоты, чтобы правильно это
понять: собака лает потому, что человек ей не нравится, а человек убегает
потому, что боится собаки. Других причин у них нет, да и зачем они? Вам же
понадобилось всё усложнить, и вы решили, что собака — ясновидица, какой-то
глашатай судьбы. По-вашему, стряпчий бежал не от собаки, а от палача. Но ведь
если подумать толком, все эти измышления просто на редкость несостоятельны.
Если бы собака и впрямь так определённо знала, кто убил её хозяина, она не
тявкала бы на него, а вцепилась бы ему в горло. С другой стороны, неужели вы и
вправду считаете, что бессердечный злодей, способный убить своего старого друга
и тут же на глазах его дочери и осматривавшего тело врача расточать улыбки
родственникам жертвы, — неужели, по-вашему, этот злодей выдаст себя в
приступе раскаяния лишь потому, что на него залаяла собака? Он мог ощутить
зловещую иронию этого совпадения. Оно могло потрясти его, как всякий
драматичный штрих. Но он не стал бы удирать через весь сад от свидетеля,
который, как известно, не умеет говорить. Так бегут не от зловещей иронии, а от
собачьих зубов. Ситуация слишком проста для вас. Что до случая на берегу, то
здесь всё обстоит гораздо интереснее. Сперва я ничего не мог понять. Зачем
собака влезла в воду и тут же вылезла обратно? Это не в собачьих обычаях. Если
бы Мрак был чем-то сильно озабочен, он вообще не побежал бы за палкой. Он бы,
пожалуй, побежал совсем в другую сторону, на поиски того, что внушило ему
опасения. Но если уж собака кинулась за чем-то — за камнем, за палкой, за
дичью, я по опыту знаю, что её можно остановить, да и то не всегда, только
самым строгим окриком. И уж ни в коем случае она не повернёт назад потому, что
передумала.
— Тем не менее она повернула, — возразил
Финз, — и возвратилась к нам без палки.
— Без палки она возвратилась по весьма существенной
причине, — ответил священник. — Она не смогла её найти и поэтому
завыла. Кстати, собаки воют именно в таких случаях. Они свято чтут ритуалы.
Собаки так же придирчиво требуют соблюдения правил игры, как дети требуют
повторения всех подробностей сказки. На этот раз в игре что-то нарушилось. И
собака вернулась к вам, чтобы пожаловаться на палку, с ней никогда ещё ничего
подобного не случалось. Впервые в жизни уважаемый и достойный пёс потерпел
такую обиду от никудышной старой палки.
— Что же натворила эта палка? — спросил Финз.
— Утонула, — сказал отец Браун.
Финз молча и недоумённо глядел на отца Брауна, и тот
продолжил:
— Палка утонула, потому что это была собственно не
палка, а остроконечный стальной клинок, скрытый в тростниковой палке. Иными
словами, трость с выдвижной шпагой. Наверно, ни одному убийце не доводилось так
естественно спрятать орудие убийства — забросить его в море, играя с
собакой.
— Кажется, я вас понял, — немного оживился
Финз. — Но пусть даже это трость со шпагой, мне совершенно не ясно, как
убийца мог ею воспользоваться.
— У меня забрезжила одна догадка, — сказал отец
Браун, — в самом начале вашего рассказа, когда вы произнесли слово
«беседка». И ещё больше всё прояснилось, когда вы упомянули, что полковник
носил белый френч. То, что пришло мне в голову, конечно, просто неосуществимо,
если полковника закололи кинжалом, но если мы допустим, что убийца действовал
длинным орудием, вроде рапиры, это не так уж невозможно.
Отец Браун откинулся на спинку кресла, устремил взгляд в
потолок и начал излагать давно уже, по-видимому, обдуманные и тщательно
выношенные соображения.
— Все эти загадочные случаи вроде истории с Жёлтой
комнатой[18], когда труп находят в
помещении, куда никто не мог проникнуть, не похожи на наш, поскольку дело
происходило в беседке. Говоря о Жёлтой комнате и о любой другой, мы всегда
исходим из того, что её стены однородны и непроницаемы. Иное дело беседка; тут
стены часто сделаны из переплетённых веток и планок, и, как бы густо их ни
переплетать, всегда найдутся щели и просветы. Был такой просвет и в стене за
спиной полковника. Сидел он в кресле, а оно тоже было плетёное, в нём тоже
светились дырочки. Прибавим ещё, что беседка находилась у самой изгороди,
изгородь же, как вы только что говорили, была очень реденькой. Человек,
стоявший по другую её сторону, легко мог различить сквозь сетку веток и планок
белое пятно полковничьего френча, отчётливое, как белый круг мишени.
Должен сказать, вы довольно туманно описали место действия;
но, прикинув кое-что в уме, я восполнил пробелы. К примеру, вы сказали, что
Скала Судьбы не очень высока; но вы же говорили, что она, как горная вершина,
нависает над садом. А всё это значит, что скала стоит очень близко от сада,
хотя путь до неё занимает много времени. Опять же, вряд ли молодая леди
завопила так, что её было слышно за полмили. Она просто вскрикнула, и всё же,
находясь на берегу, вы её услыхали. Среди прочих интересных фактов вы,
позвольте вам напомнить, сообщили и такой: на прогулке Гарри Дрюс несколько
приотстал от вас, раскуривая у изгороди трубку.
Финз слегка вздрогнул.
— Вы хотите сказать, что, стоя там, он просунул клинок
сквозь изгородь и вонзил его в белое пятно? Но ведь это значит, что он принял
решение внезапно, не раздумывая, почти не надеясь на успех. К тому же он не
знал наверняка, что ему достанутся деньги полковника. Кстати, они ему и не
достались.
Отец Браун оживился.
— Вы не разбираетесь в его характере, — сказал он
с таким видом, будто сам всю жизнь был знаком с покойным Гарри Дрюсом. —
Он своеобразный человек, но мне такие попадались. Если бы он точно знал, что
деньги перейдут к нему, он едва ли стал бы действовать. Тогда он бы видел, как
это мерзко.
— Вам не кажется, что это несколько
парадоксально? — спросил Финз.
— Он игрок, — сказал священник, — он и по
службе пострадал за то, что действовал на свой риск, не дожидаясь приказов.
Вероятно, он прибегал к недозволенным методам, ведь во всех странах полицейская
служба больше похожа на царскую охранку, чем нам хотелось бы думать. Но он
слишком далеко зашёл и сорвался. Для людей такого типа вся прелесть в риске. Им
очень важно сказать: «Только я один мог на это решиться, только я один мог
понять — вот оно! Теперь или никогда! Лишь гений или безумец мог
сопоставить все факты: старик сердится на Дональда; он послал за стряпчим; в
тот же день послал за Гербертом и за мной… и это всё, — прибавить можно
только то, что он при встрече улыбнулся мне и пожал руку. Вы скажете —
безумие, но так и делаются состояния. Выигрывает тот, у кого хватит безумия
предвидеть». Иными словами, он гордился наитием. Это мания величия азартного
игрока. Чем меньше надежды на успех, чем поспешнее надо принять решение, тем
больше соблазна. Случайно увидев в просвете веток белое пятнышко френча, он не
устоял перед искушением. Его опьянила самая обыденность обстановки. «Если ты
так умён, что связал воедино ряд случайностей, не будь же трусом и не упускай
возможности», — нашёптывает игроку дьявол. Но и сам дьявол едва ли побудил
бы этого несчастного убить, обдуманно и осторожно, старика дядю, от которого он
всю жизнь дожидался наследства. Это было бы слишком респектабельно.
Он немного помолчал, затем продолжал с каким-то кротким
пылом:
— А теперь попытайтесь заново представить себе всю эту
сцену. Он стоял у изгороди, в чаду искушения, а потом поднял глаза и увидел
причудливый силуэт, который мог бы стать образом его смятённой души: большая
каменная глыба чудом держалась на другой, как перевёрнутая пирамида, и он вдруг
вспомнил, что её называют Скалой Судьбы. Попробуйте себе представить, как
воспринял это зрелище именно в этот момент именно этот человек. По-моему, оно
не только побудило его к действию, а прямо подхлестнуло. Тот, кто хочет
вознестись, не должен бояться падения. Он ударил не раздумывая; ему осталось
только замести следы. Если во время розысков, которые, конечно, неизбежны, у него
обнаружат шпагу, да ещё с окровавленным клинком, он погиб. Если он её
где-нибудь бросит, её найдут и, вероятно, выяснят, чья она. Если он даже
закинет её в море, его спутники это заметят. Значит, надо изобрести
какую-нибудь уловку, чтобы его поступок никому не показался странным. И он
придумал такую уловку, как вы знаете, весьма удачную. Только у него одного были
часы, и вот он сказал вам, что ещё не время возвращаться, и, отойдя немного
дальше, затеял игру с собакой. Представляете, с каким отчаянием блуждал его
взгляд по пустынному берегу, прежде чем он заметил собаку!
Финз кивнул, задумчиво глядя перед собой. Казалось, его
больше всего волнует самая отвлечённая сторона этой истории.
— Странно, — сказал он, — что собака всё же
имеет отношение к делу.
— Собака, если бы умела говорить, могла бы рассказать
чуть ли не всё об этом деле, — сказал священник. — Вас же я осуждаю
за то, что вы, благо пёс говорить не умеет, выступаете от его имени, заставляя
его изъясняться языками ангельскими и человеческими. Вас коснулось поветрие,
которое в наше время распространяется всё больше и больше. Оно узурпаторски
захватило власть над умами. Я нахожу его и в газетных сенсациях, и даже в
модных словечках. Люди с готовностью принимают на веру любые голословные
утверждения. Оттесняя ваш старинный рационализм и скепсис, лавиною надвигается
новая сила, и имя ей — суеверие. — Он встал и, гневно нахмурясь,
продолжал, как будто обращаясь к самому себе: — Вот оно, первое
последствие неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он
есть. Теперь стоит сказать: «О, это не так просто!» — и фантазия
развёртывается без предела, словно в страшном сне. Тут и собака что-то
предвещает, и свинья приносит счастье, а кошка — беду, и жук — не
просто жук, а скарабей. Словом, возродился весь зверинец древнего
политеизма, — и пёс Анубис, и зеленоглазая Пахт, и тельцы васанские. Так
вы катитесь назад, к обожествлению животных, обращаясь к священным слонам,
крокодилам и змеям, и всё лишь потому, что вас пугает слово «человек».
Финз встал, слегка смущённый, будто подслушал чужие мысли.
Он позвал собаку и вышел, что-то невнятно, но бодро пробормотав на прощанье.
Однако звать собаку ему пришлось дважды, ибо она, не шелохнувшись, сидела перед
отцом Брауном и глядела на него так же внимательно, как некогда глядел волк на
святого Франциска.
|