Глава V
Мария
В это воскресенье я совсем позабыл о моих заводских друзьях,
которые, по уговору, дожидались меня в старом порту, против старого ресторана
Бассо, знаменитого на весь мир своим огненным буйабезом. Забыл я также и о
самом заводе: не поехал туда ни в понедельник, ни во вторник, взял по телеграфу
отпуск. Эти дни навсегда, неизгладимо врезались в моей памяти. Я помню каждое
слово, каждую улыбку; теперь это – моя тайная шкатулка с сокровищами...
Не знаю, может быть, было бы и некстати, что я заговорил о
суперкарго, но мне это казалось каким-то неизбежным долгом. Я рассказал ей о
нашем искреннем примирении, о его красивом мужестве, о его благоговении перед
ней и о том, как он благословлял ее имя. Когда я упомянул о его предчувствии
близкой смерти, мне показалось, что она побледнела. Немного помолчав, она
сказала:
– Надо, чтобы ты знал все. Почти год назад я его
любила. И он любил меня. Нам пришлось надолго расстаться. Он должен был идти в
кругосветное путешествие. Мы не давали друг другу клятв во взаимной вечной
верности. Такие клятвы – смешной и обидный вздор. Я сказала только, что буду
ждать его возвращения и до этого срока не полюблю никого. Первое время я,
правда, немного тосковала. Но не умею сказать почему – время ли постепенно
заглушало мои чувства, или любовь моя к нему была не очень глубока – образ его
скоро стал как-то стушевываться в моем воображении, расплываться, исчезать.
Наконец, я позабыла его лицо. Я старалась воскресить в памяти наши счастливые
часы и минуты... и не могла. Я поняла, что не люблю его больше. Он знал меня.
Он верил мне. Он знал, что никакая сила не заставила бы меня изменить ему в его
отсутствие.
Я тебе должна признаться – хотя это мне немножко и
стыдно, – что когда я увидела тебя в первый раз, то мгновенно
почувствовала, что ты будешь моей радостью и я буду твоей радостью. Нет, нет, я
себя не воображала какой-то победительницей, хищницей, соблазнительницей, но я
ясно почувствовала, что очень скоро наши сердца забьются в один такт,
близко-близко друг к другу. Ах! эти первые, быстрые, как искра в темноте,
летучие предчувствия! Они вернее, чем годы знакомства.
Мне трудно было удерживать себя, и я сделала несколько
маленьких глупостей вчера.
Ты простил меня. Но все-таки я не изменила. В любви, даже в
прошлой, нет места лжи.
Я ему сказала, что люблю тебя. Он сразу покорился судьбе.
Это не я заставила его подняться к тебе. Он сам понял свою вину. Он принял тебя
за обыкновенного нагловатого искателя приключений, и когда ты поцеловал мою
руку – это показалось Джиованни вызовом ему и неуважением ко мне...
Легкая, почти неуловимая вуаль печали скользнула по ее лицу
и прошла. Она сказала:
– Довольно о нем! Не правда ли? Его нет между нами.
Я согласился. Да. Но горька и тяжела мне была эта странная
минута, когда вся Марсель, глубоко погруженная в темноту ночи, беззвучно спала.
Я невольно снова вспомнил моего предшественника таким, каким я его видел у
меня, при прощании, и невольно подумал о себе. Я себя увидел грузным, с ленивой
перевалкой, серые глаза широко расставлены в стороны, курчавые соломенные
волосы, бычий лоб... И на сколько лет он был моложе меня!..
А на рассвете, в косых золотых лучах утреннего солнца, она,
после бессонной ночи, вдруг так похорошела, так порозовела и посвежела, ну вот
как будто бы она в это утро каталась на коньках и пришла домой, вся
благоухающая снегом и здоровьем.
Она сидела перед зеркалом, прибирала свои бронзовые волосы и
говорила не со мной, а с моим отражением в зеркале и улыбалась радостно то
себе, то мне.
– Давать в любви обещания и клятвы... разве это не грех
перед Богом, разве это не тяжкое оскорбление любви? Хуже этого, пожалуй, только
ревность. Недаром в Швеции ее называют черной болезнью. Ты ревнуешь, значит, ты
не веришь моей любви и, значит, хочешь любить меня насильно, против моей воли и
против моего желания. Нет, уже лучше сразу конец. Обида – плохая помощница
любви.
Или, например: вот прошло некоторое время, и скучны тебе
стали, приелись мои ласки. Вместо праздника любви наступили утомительные,
мутные будни. Скажи мне прямо и просто, как другу: прощай. Поцелуемся в
последний раз и разойдемся. Что за ужас, когда один не любит, а другой
вымаливает любовь, как назойливый нищий!
Ну, вот и все, Мишика, что я хотела сказать. Пусть это будет
наш брачный контракт, или, если хочешь, наша конституция, или еще: первая глава
в катехизисе любви.
Она подошла ко мне, обняла меня, прильнула губами к моим
губам и стала говорить шепотом, и слова ее были как быстрые поцелуи:
– Под этим договором подписываюсь я, Мария: и вот эти
руки, эти глаза, эти губы, и все, что есть у меня в сердце и в душе,
принадлежит тебе, Мишика, пока мы любим друг друга.
И я ответил также шепотом:
– Этот договор подписываю и я, твой собственный
покорный Мишика.
|
