 Увеличить |
Глава II
Дурные мысли
– Я прошу вас сесть, – сказала она, – и
выслушать меня спокойно. Я хочу, чтобы вы поняли меня.
Она опустилась на диван, так близко ко мне, что наши плечи
часто соприкасались, и я чувствовал порою лучистую теплоту и упругость ее тела.
Сначала я думал: «Ну, к чему эти объяснения, после внезапного и фамилиарного
знакомства? Ведь она не девочка, ведь ей лет тридцать, тридцать пять, – и,
конечно, не девушка. Она, несомненно, знает, что ходят женщины к холостым
мужчинам вовсе не для того, чтобы посмотреть редкие японские гравюры или,
прихлебывая ликеры, развлечься дружеским разговором о спорте и последних
премьерах. А особенно ночью».
Не сделал ли я с самого начала грубейшую ошибку против
старой тактики любви? Ведь давно-давно сказано, что самые сладкие поцелуи вовсе
не те, которые выпрашиваются или позволяются, а те, которые отымаются насильно;
что каждая женщина, даже вполне нравственная, вовсе не прочь от того, чтобы ее
стыдливость была преодолена пылким нетерпением, и, наконец, что параграф первой
любовной войны гласит: потерянный удобный момент может очень долго, а то и
никогда не повториться. И так далее... Вспомнился еще мне мимоходом немного
рискованный анекдот из жизни веселой и прелестной графини де Вальвер,
рассказанный ею самою, уже в ее преклонных годах.
На ее карету напали в Сенарском лесу разбойники.
Предводитель банды, кстати, молодой, очень красивый и вежливый человек, не
удовольствовался тем, что отобрал у графини все ее деньги и драгоценности,
которые она отдала без сопротивления, но, – о, ужас! – очарованный ее
цветущей красотой и невзирая на ее мольбы и крики, злодей отнял у нее то
сокровище, которым женщина дорожит более всего на свете.
– Представьте, дамы и господа, – говорила де
Вальвер, – вы можете мне не верить, но был один момент, когда я, вся в
слезах, не могла не воскликнуть: «Oh, mon voleur, oh, mon charmant voleur!»
Да, мой милый, такие анекдоты и дешевые афоризмы очень в
ходу между нами, мужчинами, и не оттого ли мы так часто выходим из любовных
битв мокрыми петухами и меланхолическими ослами? Уж лучше верить мудрому
Соломону, который из своего обширнейшего любовного опыта вывел одно
размышление: никто не постигнет пути мужчины к сердцу женщины. И надо тебе
сказать правду: после нескольких слов моей странной незнакомки я почувствовал
себя со стыдом весьма маленьким, весьма обыденным и весьма пошленьким
человечком.
– Я не скрою, – говорила она ласково, – я
видела вас раньше, и даже не один раз. Видела сначала на вашем цементном
заводе. Я туда заехала за директором, но не выходила из автомобиля.
Меня очень приятно поразило, как вы разговаривали с
патроном: руки в карманах рабочей блузы, короткие уверенные жесты, холодная
вежливость, ни малейшего вида услужливости. Такую независимость у подчиненного
можно увидеть только у англичанина да, пожалуй, у американцев. У французов –
реже. Я подумала было сначала, что вы англичанин, но потом решила: нет, не
похоже.
Когда мы с директором ехали в Марсель, то он в разговоре
как-то сказал, что у него на заводе много русских и что он ими очень доволен.
Работают не только руками, но и головой. Им не только не жаль, говорил он,
повышать плату, но даже выгодно.
Тут я и поняла, почему ошиблась, приняв вас за англичанина.
В вас очень много этого русского... как бы сказать, этого quelque chose de
«Michica».
Я удивился:
– Много чего?
– De «Michica», чего-то медвежьего. Пожалуйста,
простите, я не хотела сказать ничего обидного. Это скорее комплимент. Я очень
люблю всех животных и, как только есть возможность, хожу в зоологические сады,
в зверинцы, в цирки, чтобы полюбоваться на больших зверей и на их прекрасные
движения. Но медведей я обожаю! Напрасно на них клевещут, говоря, что они
неуклюжи. Нет, несмотря на свою ужасную силу, они необыкновенно ловки и быстры,
а в их позах есть какая-то необъяснимая тяжелая грация. Один раз, не помню где,
я увидела в клетке необычайно большого бурого медведя. У него шерсть на шее
была бела, точно белое ожерелье, а на клетке написано: «Мишика. Сибирский
медведь». Сторож мне сказал, что этот медведь был подарен французскому полку
русскими солдатами, которые после армистиса возвращались домой, в Сибирскую
Лапландию. И с тех пор я уже не могу мысленно называть русских иначе, как
«Мишика».
Я не мог не засмеяться. Она вопросительно поглядела на меня.
– Очень странное совпадение, – сказал я. –
Мишика – это и мое имя, данное мне при крещении.
И я объяснил ей, как имя Михаил у нас превращается в Мишу и
Мишку и как, неизвестно почему, наш народ зовет повсюду медведя Мишкой.
– Как странно! – сказала она и замолчала на
несколько минут, пристально глядя на абажур висячей лампы. Потом, точно
насильно оторвав глаза от огня, она спросила:
– Вы суеверны?
Я признался, что да.
– Как странно, – повторила она задумчиво, –
как странно... Неужели это фатум? – И крепко приложила теплую маленькую
ладонь к моим губам. И когда она потом говорила – то постоянно: или нежно
гладила мои щеки, или, отделивши вихор на моей голове, навивала колечками
волосы на свои пальцы и распускала, или клала руку на мое колено. Мы были
вдвоем, мои губы еще помнили ее недавний неторопливый поцелуй, но
предприимчивость кентавра уже покинула меня.
Она продолжала:
– Я люблю русских. В них бродит молодая раса, которая еще
долго не выльется в скучные общие формы. Я ценю их мужество, твердость и
ясность, с какой они несут свои несчастия. Мне нравится, как они поют, танцуют
и говорят. Их живопись изумительна. Русской литературы я не знаю... Пробовала
читать, чувствую какую-то большую внутреннюю силу, но не понимаю... не умею
понять. Скучно...
– В другой раз я видела вас в соборе Notre Dame de la
Garde, вы ставили свечку Мадонне. В следующий раз я видела, как вы с вашими
друзьями – вас было трое – наняли лодку у старого кривоглазого Онезима и
поплыли на остров Иф. Скажу вам без лести, вы отлично гребете. И последний раз
– сегодня. Признаюсь, я была немного экстравагантна, и вас это немного
покоробило. Не правда ли? Но уверяю вас, я не всегда бываю такая. Вы не
поверите, я иногда очень застенчива, а застенчивые люди склонны делать
глупости. Мне давно хотелось познакомиться с вами. Мне казалось, что в вас я
найду доброго друга.
– Друга! – вздохнул я меланхолично.
– Может быть, и больше. Я ничего не знаю наперед. Не
придете ли вы завтра в полдень в этот же ресторан? Предупреждаю, я вам скажу
или очень, очень много, или ничего не скажу. Во всяком случае, завтра в
двенадцать. Согласны?
– Благодарю вас. Я здесь ночую. Может быть, проводить
вас?
– Да, только до улицы. Внизу меня ждет автомобиль.
Я светил ей, спускаясь по крутой лестнице. На последней
ступеньке я не выдержал и поцеловал ее в затылок. Она нервно вздрогнула, но
промолчала. Удивительно: ее кожа нежно благоухала резедой, так же, как ею
пахнет море после прибоя и шейка девочки до десяти лет. Мальчишки – те пахнут
воробьем.
«Monsieur Michica et madame Reseda», – подумал я в
темноте по-французски и улыбнулся.
|
