Глава 19
Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро левшу
нашёл, только его ещё на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и
жаловался англичанину.
– Мне бы, – говорит, – два слова государю
непременно надо сказать.
Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:
– Разве так можно! У него, – говорит,-хоть и шуба
овечкина, так душа человечкина.
Англичанина сейчас оттуда за это рассуждение вон, чтобы не
смел поминать душу человечкину. А потом ему кто-то сказал: «Сходил бы ты лучше
к казаку Платову – он простые чувства имеет».
Англичанин достиг Платова, который теперь опять на укушетке
лежал. Платов его выслушал и про левшу вспомнил.
– Как же, братец, – говорит, – очень коротко
с ним знаком, даже за волоса его драл, только не знаю, как ему в таком
несчастном разе помочь; потому что я уже совсем отслужился и полную пуплекцию
получил – теперь меня больше не уважают, – а ты беги скорее к коменданту
Скобелеву, он в силах и тоже в этой части опытный, он что-нибудь сделает.
Полшкипер пошёл и к Скобелеву и все рассказал: какая у левши
болезнь и отчего сделалась. Скобелев говорит:
– Я эту болезнь понимаю, только немцы её лечить не
могут, а тут надо какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в
этих примерах выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора
Мартын-Сольского.
Но только когда Мартын-Сольский приехал, левша уже кончался,
потому что у него затылок о парат раскололся, и он одно только мог внятно
выговорить:
– Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не
чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не
годятся.
И с этою верностью левша перекрестился и помер.
Мартын-Сольский сейчас же поехал, об этом графу Чернышёву доложил, чтобы до
государя довести, а граф Чернышёв на него закричал:
– Знай, – говорит, – своё рвотное да слабительное,
а не в своё дело не мешайся: в России на это генералы есть.
Государю так и не сказали, и чистка все продолжалась до
самой Крымской кампании. В тогдашнее время как стали ружья заряжать, а пули в
них и болтаются, потому что стволы кирпичом расчищены.
Тут Мартын-Сольский Чернышёву о левше и напомнил, а граф
Чернышёв и говорит:
– Пошёл к черту, плезирная трубка, не в своё дело не
мешайся, а не то я отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал, – тебе
же и достанется.
Мартын-Сольский подумал: «И вправду отопрётся», – так и
молчал.
А доведи они левшины слова в своё время до государя, –
в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был.
Глава 20
Теперь все это уже «дела минувших дней»: и «преданья
старины», хотя и не глубокой, но предания эти нет нужды торопиться забывать,
несмотря на баснословный склад легенды и эпический характер её главного героя.
Собственное имя левши, подобно именам многих величайших гениев, навсегда
утрачено для потомства; но как олицетворённый народною фантазиею миф он
интересен, а его похождения могут служить воспоминанием эпохи, общий дух
которой схвачен метко и верно.
Таких мастеров, как баснословный левша, теперь, разумеется,
уже нет в Туле: машины сравняли неравенство талантов и дарований, и гений не
рвётся в борьбе против прилежания и аккуратности. Благоприятствуя возвышению
заработка, машины не благоприятствуют артистической удали, которая иногда
превосходила меру, вдохновляя народную фантазию к сочинению подобных нынешней
баснословных легенд.
Работники, конечно, умеют ценить выгоды, доставляемые им
практическими приспособлениями механической науки, но о прежней старине они
вспоминают с гордостью и любовью. Это их эпос, и притом с очень «человечкиной
душою».
[1] Кизлярки.
(Прим. автора.)
[2] «Поп
Федот» не с ветра взят: император Александр Павлович перед своею кончиною в
Таганроге исповедовался у священника Алексея Федотова-Чеховского, которой после
того именовался «духовником его величества», и любил ставить всем на вид это
совершенно случайное обстоятельство. Вот этот-то Федотов-Чеховский, очевидно, и
есть легендарный «поп Федот». (Прим. автора.)
|