IV. Я ВКЛЮЧАЮ ЛИТО
Историку литературы не забыть:
В конце 21-го года литературой в Республике занималось 3
человека: старик (драмы; он, конечно, оказался не Эмиль Золя, а незнакомый
мне), молодой (помощник старика, тоже незнакомый — стихи) и я[66] (ничего не писал)..
Историку же: в Лито не было ни стульев, ни столов, ни
чернил, ни лампочек, ни книг, ни писателей, ни читателей. Коротко: ничего не
было.
И я. Да, я из пустоты достал конторку красного дерева,
старинную. В ней я нашел старый пожелтевший золотообрезный картон со словами:
«...дамы в полуоткрытых бальных платьях. Военные в сюртуках с эполетами;
гражданские в мундирных фраках и лентах. Студенты в мундирах. Москва 1899 г.».
И запах нежный и сладкий. Когда-то в ящике лежал флакон
дорогих французских духов. За конторкой появился стул. Чернила и бумага и,
наконец, барышня, медлительная, печальная.
По моему приказу она разложила на столе стопками все, что нашлось
в шкафу: брошюры о каких-то «вредителях», 12 номеров петербургской газеты,
пачку зеленых и красных билетов, приглашающих на съезд губотделов. И сразу
стало похоже на канцелярию. Старый и молодой пришли в восторг. Нежно похлопали
меня по плечу и куда-то исчезли.
Часами мы сидели с печальной барышней. Я за конторкой, она
за столом. Я читал «Трех мушкетеров» неподражаемого Дюма, которого нашел на
полу в ванной, барышня сидела молча и временами тяжело и глубоко вздыхала.
Я спросил:
— Чего вы плачете?
В ответ она зарыдала и заломила руки. Потом промолвила:
— Я узнала, что я вышла замуж по ошибке за бандита.
Я не знаю, есть ли на свете штука, которой можно было бы
меня изумить после двух этих лет. Но тут... тупо посмотрел на барышню...
— Не плачьте. Бывает.
И попросил рассказать.
Она, вытирая платочком слезы, рассказала, что вышла замуж за
студента, сделала увеличительный снимок с его карточки, повесила в гостиной.
Пришел агент, посмотрел на снимок и сказал, что это вовсе не Карасев, а
Дольский, он же Глузман, он же Сенька Момент.
— Мо-мент, — говорила бедная барышня и вздрагивала
и утиралась.
— Удрал он? Ну и плюньте.
Однако уже три дня. И ничего. Никто не приходил. Вообще
ничего. Я и барышня...
Меня осенило сегодня: Лито не включено. Над нами есть какая-то
жизнь, Топают ногами. За стеной тоже что-то. То глухо затарахтят машины, то
смех. Туда приходят какие-то люди с бритыми лицами. Мейерхольд феноменально
популярен в этом здании, но самого его нет.
У нас же ничего. Ни бумаг. Ничего. Я решил включить Лито.
По лестнице поднималась женщина с пачкой газет. На верхней
красным карандашом написано: «В Изо».
— А в Лито?
Она испуганно посмотрела и не ответила ничего. Я поднялся
наверх. Подошел к барышне, сидевшей под плакатом: «Секретарь».
Выслушав меня, она испуганно посмотрела на соседку.
— А ведь верно, Лито... — сказала первая. Вторая
отозвалась:
— Им, Лидочка, есть бумага.
— Почему же вы ее не прислали? — спросил я ледяным
тоном.
Посмотрели они напряженно:
— Мы думали — вас нет.
Лито включено. Вторая бумага пришла сегодня сверху от
барышень. Приносит женщина в платке. С книгой: распишитесь.
Написал бумагу в хозяйственный отдел: «Дайте машину». Через
два дня пришел человек, пожал плечами:
— Разве вам нужна машина?
— Я думаю, что больше, чем кому бы то ни было в этом
здании.
Старик отыскался. Молодой тоже. Когда старик увидел машину и
когда я сказал, что ему нужно подписать бумаги, он долго смотрел на меня
пристально, пожевал губами:
— В вас что-то такое есть. Нужно было бы вам
похлопотать об академическом пайке.
Мы с женой бандита начали составлять требовательную
ведомость на жалование. Лито зацепилось за общий ход.
Моему будущему биографу: это сделал я.
|
