 Увеличить |
Глава 1
Душистый
дерн укроет плоть,
Небесный
свод — мой храм, господь!
В моем
кадиле — ветры гор,
Мне мысль
— молитва с давних пор.
Томас
Мур. «Священные песни»
Кто не
знает, какое впечатление величия исходит от необъятного! Самые возвышенные,
самые смелые мысли посещают поэта, когда он заглядывает в бездны неизмеримых
просторов, и с особенной живостью ощущает он тогда собственное ничтожество. Не
может оставаться безучастным тот, кто впервые зрит перед собой ширь океана, и
даже в безбрежности ночи находит наш ум подобие величия, поражающего нас в
грандиозных явлениях природы, всю мощь которых не в силах постигнуть наши
чувства. Нечто близкое восторгу и благоговейному страху, этому порождению возвышенного,
ощущали при взгляде на раскинувшийся перед ними пейзаж и четверо несхожих меж
собой персонажей, коим довелось открыть наше повествование. Вчетвером — двое
мужчин и две женщины — взобрались они на груду поваленных ветром деревьев,
чтобы оглядеться по сторонам. Такие места и поныне зовутся в этих краях
ветровалами. Впуская небесный свет в темные душные лесные трущобы, они образуют
как бы оазисы в торжественных сумерках американских девственных лесов. Описываемый
здесь ветровал находился на косогоре пологого холма, и взору путника,
взобравшегося на его верхушку, открывались широкие дали — нечаянная радость для
странника, блуждающего в дебрях лесных. Небольшой клочок земли, но благодаря
его расположению высоко на склоне холма, над уходящей книзу прогалиной, вид
отсюда простирался много дальше, чем можно было предположить. Философы еще не
установили природу стихий, производящих в лесу такие опустошения; некоторые
ученые видят в этом разрушительное действие ветров, подобных тем, что образуют
в океане смерчи, тогда как другие ищут причину во внезапных и сильных
электрических флюидах; но самое явление достаточно всем знакомо. На кромке
ветровала, о коем здесь идет речь, слепые стихии так нагромоздили дерево на
дерево, что двое странников не только сами вскарабкались на высоту в тридцать футов,
но и увлекли за собою — где уговорами, а где и вовремя оказанной помощью —
обеих своих спутниц. Огромные стволы, сломанные и раскиданные как попало
мощными порывами ветра, лежали навалом, словно бирюльки, меж тем как их ветви, все
еще благоухающие увядшей листвой, переплетались, давая рукам надежную опору.
Один вывороченный из земли великан торчал мощным комлем кверху, и на его
разлапых корнях сохранился толстый слой земли, который и послужил своего рода
удобными мостками для наших четверых путников, озиравших окрестность.
Пусть
читатель не ждет здесь от меня описания людей из высших слоев общества. Это
были всего лишь странники, блуждающие в дебрях лесных; но, даже отвлекаясь от
этого, надо сказать, что ни обычный их жизненный уклад, ни положение в свете не
приобщили их к преимуществам избранного круга. Двое — мужчина и женщина — были
местные уроженцы, исконные хозяева этой земли, ибо они принадлежали к
небезызвестному индейскому племени тускароров; что же касается их спутников, то
мужчина, судя по его внешнему виду, всю жизнь скитался по морям, и лишь в
качестве простого матроса, да и сопровождающая его девушка вышла из той же
непритязательной среды, однако юность и миловидность, а также скромные и живые
манеры придавали ее облику тот отпечаток ума и душевного изящества, который
сообщает прекрасному полу двойное очарование. Вот и сейчас ее выразительные
голубые глаза светились восторгом, а милое личико подернулось той легкой задумчивостью,
какую вызывают в одаренных натурах сильные ощущения — даже в тех случаях, когда
они приносят нам одну лишь незатуманенную радость.
И в
самом деле, кто бы мог остаться равнодушным к картинам окружающей природы? К
западу, в том направлении, куда были обращены лица путников и где, собственно,
и открывались необъятные дали, взор блуждал по лиственному океану, отливающему
всеми оттенками зелени представленной здесь роскошной растительности и
расцвеченному богатейшей гаммой красок, столь обычных для сорок второго градуса
широты. Вяз со своей изящной плакучей кроной, все многочисленные разновидности
клена, а также благородные породы американского дуба и широколистная липа,
известная в, местном просторечии под именем мочальницы, — все эти деревья,
переплетаясь верхними сучьями, образовали как бы необозримый лиственный шатер,
простирающийся в сторону заходящего солнца и теряющийся в облаках на горизонте,
подобно тому как волны морские сливаются с небесной синевой у основания
небосвода. Тут и там небольшой просвет между лесными исполинами, образовавшийся
либо по капризу природы, либо по воле бушующих стихий, позволял какому-нибудь
дереву не столь мощной осанки пробиться к солнцу и вознести свою скромную
вершину чуть ли не на уровень зеленого полога. К таким деревьям принадлежали
береза — немаловажная особа в менее благословенных местах, трепетная осина,
различные виды орешника, а также другие представители меньшой лесной братии;
они казались чем-то вроде худородных, невзрачных гостей, затесавшихся в
общество родовитых и знатных вельмож. Тут и там стройный гладкий ствол сосны,
прорвав этот полог, высоко возносил над ним свою главу, словно изящный обелиск,
искусно воздвигнутый над лиственным долом.
Бескрайние
просторы и почти безупречная гладь зеленого океана и создавали здесь впечатление
величия. И без того нежная игра красок, приглушенная переливами светотени,
рождала ощущение совершенной красоты, тогда как торжественное спокойствие
природы настраивало чувства на благоговейный лад.
— Дядюшка, —
вскричала приятно изумленная девушка, обращаясь к старшему спутнику, за локоть
которого она почти неощутимо держалась, очевидно не доверяя достаточно крепкой,
но несколько шаткой опоре под ногами, — разве это не похоже на ваш любимый
океан?
— Вздор
и детские фантазии, Магни! — Так дядюшка в шутку называл племянницу;
воздавая дань ее девичьей привлекательности, он образовал это имя от слова
«магнит». — Только ребенку придет в голову сравнивать какую-то пригоршню
листьев с Атлантическим океаном. Все эти маковки деревьев, если их собрать в
охапку, сгодятся разве что на скромный букетик, чтобы украсить грудь Нептуна.
— Хорошо
сказано, дядюшка, но вы, кажется, хватили через край. Здесь на мили и мили
кругом нет ничего, кроме листьев. А что особенного в вашем океане?
— Сравнила! —
рассердился дядюшка, нетерпеливо выдергивая у нее свой локоть, ибо руки он
глубоко засунул в карманы красного суконного камзола, какие были в ходу у
тогдашних модников. — Что за сравнение, Магни! Ну где, скажи, тут пенистые
волны? Где голубая вода, и соленые брызги, и буруны, и опять же — где киты, и
свирепые тайфуны, и непрерывное бултыханье волн на этом несчастном клочке леса,
дитя мое?
— А
найдете вы на море эти зеленые султаны деревьев, благословенную тишину и
пьянящий запах листьев и все это зеленое очарование? Найдете вы что-либо
подобное на море, дядюшка?
— Вздор,
Магни! Кабы ты хоть что-нибудь смыслила, ты знала бы, что зеленая вода — проклятье
для матроса! Все равно что зеленый новичок на вахте.
— Но
при чем же тут зеленые деревья? Чш-ш-ш! Слышите? Это ветерок дышит в листве.
— Уж
если тебе нравится ветер, девочка, послушала бы ты, как воет в снастях
норд-вест! А где у вас тут штормы и ураганы, где муссоны и пассаты в этой
богоспасаемой лесной стороне? Я уж не говорю про рыбу, — ее здесь и в
помине нет.
— Что
ж, здесь тоже бывают нешуточные бури, это видно с первого взгляда. А лесные
звери — разве их сравнить с рыбами!
— Это
как сказать, — заявил дядюшка с непререкаемой авторитетностью бывалого
матроса. — Чего нам не порассказали в Олбани про хищных зверей и что будто
мы с ними столкнемся, а ведь нам не попалось ничего такого, что испугало бы
даже тюленя. Я так полагаю, что никакие дикие звери не могут сравниться с
акулой южных широт.
— Посмотрите-ка,
дядюшка! — воскликнула племянница, которую больше занимала величественная
красота бескрайнего леса, чем доводы ее почтенного родственника. — Вон
там, над верхушками деревьев, вьется легкий дымок. Неужто здесь люди живут?
— А
ведь верно! — подтвердил старый моряк. — Дым говорит о присутствии
людей, а это стоит тысячи деревьев. Надо показать его Разящей Стреле — с такого
дикаря еще станется: проскочит мимо гавани, так ее и не заметив. Там, где
дымок, должен быть и камбуз.
И
дядюшка, вынув руку из кармана, тронул стоявшего рядом индейца за плечо и
показал ему на чуть заметный виток дыма, который вырывался из лесной чащи
примерно за милю от них и, расплываясь почти невидимыми струйками, бесследно
исчезал в дрожащем воздухе.
Тускарора
был одним из тех внушительного вида воинов, которые чаще встречались среди коренного
населения страны в прошлом веке, нежели в нынешнем; он достаточно терся среди
колонистов, чтобы познакомиться с их обычаями и даже языком, но почти не
утратил первобытной величавости и естественного достоинства, присущих вождям
индейского племени. К старому моряку он относился дружелюбно, но с заметной
сдержанностью, ибо индеец, встречавшийся с офицерами на военных постах, где
бывал частым гостем, не мог не понимать, что перед ним лицо подначальное. От
невозмутимой замкнутости тускароры веяло таким сознанием своего достоинства,
что Чарльз Кэп — ибо так звали нашего моряка — не решался даже в минуты
безудержного бахвальства обращаться с индейцем запанибрата, хоть их путешествие
длилось уже больше недели. Но сейчас этот дымок, курившийся над лесной
глухоманью, так же взволновал моряка, как, бывало, внезапное появление паруса в
море, и впервые за время их знакомства он отважился тронуть индейца за плечо.
Зоркий
глаз тускароры сразу же различил в воздухе колечки дыма. С минуту он стоял,
слегка привстав на носки и раздувая ноздри — точь-в-точь олень, почуявшии в
воздухе смутную угрозу, — и вперив в пространство недвижный взгляд, словно
ученый пойнтер, ждущий хозяйского выстрела. Потом, опустившись на пятки, издал
чуть слышное восклицание, столь же характерное для индейца, как и его
воинственные вопли; больше он ничем не выдал своего волнения. Лицо его
сохраняло неподвижность маски, и только быстрые черные орлиные глаза
внимательно обшаривали лиственную панораму, точно стараясь не упустить ничего
заслуживающего внимания. И дядя и племянница понимали всю опасность
предпринятого ими путешествия по нехоженым, диким местам, но ни он, ни она не
могли судить, добро или зло вещает им эта неожиданная близость человека.
— Где-то
здесь охотятся онеиды или тускароры. Разящая Стрела, — сказал Кэп, называя
своего спутника-индейца его английским именем. — Неплохо бы к ним
присоединиться. Эх, соснуть бы ночку на удобной койке!
— Вигвам
нет, — ответил Разящая Стрела с обычной невозмутимостью. — Слишком
много дерево, — Но должны же здесь быть индейцы. Может, кто из ваших
старых земляков, мастер Разящая Стрела?
— Не
тускарора, не онеида, не мохок — бледнолицый!
— Черта
с два! Ну, знаешь, Магни, такое даже моряку не сморозить. Мы, старые морские волки,
носом отличаем дух матросского табачка от солдатской люльки или логово
неопытного новичка от койки заправского матроса; но даже старейшему адмиралу во
флоте его величества не отличить по дыму из камбуза королевское судно от
простого угольщика.
Мысль,
что где-то по соседству в этой глуши находятся человеческие существа,
взволновала его прелестную спутницу; румянец еще живей заиграл на ее свежих
щечках и глаза заблестели; но и она растерянно повернулась к своему родичу и
сказала нерешительно (обоим им не раз приходилось дивиться необыкновенным
познаниям тускароры, его, можно сказать, вещему Инстинкту):
— Огонь
бледнолицего! Но он не может этого знать, дядюшка!
— Десять
дней назад, дорогая, я бы в этом поклялся, а сейчас уже не поручусь. А
дозвольте вас спросить, Разящая Стрела, с чего вы взяли, будто это дым
бледнолицего, а не краснокожего?
— Сырой
дрова, — ответил воин наставительно, словно учитель, объясняющий арифметическую
задачу бестолковому ученику. — Много сырость — дым большой; много вода —
дым черный.
— Но
разрешите заметить, мастер Разящая Стрела, дым ничуть не черный и совсем его
даже не много. На мой взгляд, к примеру сказать, это такой же легкий кудрявый
дымок, какой вьется над капитанским чайником, когда за неимением ничего другого
кипятишь его на старой стружке, которой устилают трюм.
— Много
вода, — повторил индеец, выразительно кивая головой. — Тускарора
хитрый — не разводи огонь из вода. Бледнолицый слишком читай книга, он что
хочешь жги. Много книга, ничего не знай.
— Что
ж, это он правильно сказал, я с ним согласен, — подтвердил Кэп, не
видевший в учености большого проку. — Он в тебя метит, Магни, в твои
книжки. Вождь по-своему неглупый малый… А далеко ли еще, Разящая Стрела, по
вашим расчетам, до этой лужицы, под названием Великое Озеро? Мы уже который
день к ней пробираемся, а все конца не видно!
Тускарора
посмотрел на моряка с видом спокойного превосходства.
— Онтарио
что небо, — сказал он, — одно солнце, и великий путешественник его
увидай.
— Что
ж, я и есть великий путешественник, не стану отпираться, но из всех моих
путешествий это самое нудное и бестолковое. И добро бы оно к морю вело, а ведь
мы в обратную сторону плетемся. Нет, ежели бы эта шайка пресной воды была под
самым нашим боком да так она велика — уж пара зорких глаз должна бы ее увидеть,
ведь с этого наблюдательного пункта видимость на добрых тридцать миль.
— Гляди, —
сказал Разящая Стрела, с величавой грацией простирая вперед руку, —
Онтарио!
— Дядюшка!
Вас научили кричать: «Земля!», а не «Вода!» — вот вы ее и не замечаете! —
воскликнула племянница, смеясь, как смеются школьницы своим задорным шуткам.
— Полно,
Мэйбл! Неужто бы я не узнал свою родную стихию, если бы приметил ее на горизонте?
— Так
ведь Онтарио не ваша стихия, дядюшка, вас тянет на соленую воду, а это пресная.
— Я
же тебе не какой-нибудь молокосос юнга, а старый закаленный моряк! Я узнаю
воду, даже если увижу ее в Китае!
— Онтарио! —
горделиво повторил Разящая Стрела, опять показывая рукой на северо-восток.
Кэп
впервые за время их знакомства посмотрел на тускарору с легким презрением,
однако проследил взглядом за рукой и глазами индейца, устремленными на то, что
казалось лишь клочком пустого неба, чуть повыше лиственной равнины.
— Вот-вот,
этого-то я и ожидал, когда уходил с побережья на поиски какой-то пресноводной
лужи! — снова заворчал Кэп, пожимая плечами, словно человек, окончательно
пришедший к какому-то выводу и не желающий тратить слова попусту. —
Возможно, это и есть Онтарио, но оно с таким же успехом уместилось бы у меня в
кармане. Надеюсь, когда мы до него доберемся, нам можно будет развернуться там
на нашей лодке… Однако, Разящая Стрела, если где-то рядом есть бледнолицые, не
мешало бы нам с ними повидаться.
Тускарора
в знак согласия низко склонил голову, и весь отряд начал спускаться с корней
поваленного дерева. Едва спрыгнув наземь, Разящая Стрела сказал, что отправится
к огню и выяснит, кто его зажег, а жене и остальным своим спутникам посоветовал
вернуться к лодке, которую они оставили на соседней реке, и там его подождать.
— Ну
нет, вождь, это бы еще годилось при промере глубины или на небольшой прогулке
по взморью, — возразил старый Кэп, — в неизвестной же местности
страшновато отпускать лоцмана так далеко от корабля. С вашего позволения, я
пойду с вами.
— Чего
хочет брат мой? — спросил индеец степенно, нисколько не обижаясь на столь
ясно высказанное недоверие.
— Не
расставаться с вами. Разящая Стрела, только и всего! Я пойду с вами и
переговорю с незнакомцами.
Тускарора
не стал возражать, но тем наставительнее приказал вернуться к лодке своей покорной
и терпеливой жене, только изредка решавшейся вскидывать на него свои большие
черные глаза, в которых читались уважение, и страх, и любовь, преданная и
нежная.
Но тут
запротестовала Магни. Отважная и решительная в минуты невзгод и испытаний, она
все же была женщина, и мысль остаться одной, без защитников, в этой дикой
пустыне, всю необъятность которой она только что измерила глазами, показалась
ей такой страшной, что она выразила желание пойти с дядей.
— Прогулка
будет мне только полезна, достаточно я насиделась в лодке, — уверяла она,
и ее личико, побледневшее было от испуга, как она ни крепилась, чтобы скрыть
свое волнение, снова расцвело румянцем. — Среди этих людей, возможно, есть
и женщины.
— Что
ж, не возражаю, пойдем. Это всего в каком-нибудь кабельтове [1] отсюда. Мы вернемся еще за
добрый час до захода солнца.
Обрадованная
девушка, чье настоящее имя было Мэйбл Дунхем, присоединилась к мужчинам, тогда
как Июньская Роса — ибо так звали жену Разящей Стрелы — покорно побрела к реке;
она так привыкла к повиновению и лесному сумраку, что совсем не испытывала
страха.
Трое
остальных, осторожно выбравшись из бурелома, вышли на опушку и направились в ту
сторону, где курился дымок. Разящей Стреле достаточно было посмотреть
разок-другой, чтобы выбрать нужное направление, тогда как старик Кэп долго и
обстоятельно сверялся с карманным компасом, прежде чем углубиться в лесную
чащу.
— Плыть,
доверившись собственному носу, может, и годится для индейца, Магни, но наш
брат, опытный моряк, знает цену этой стрелке, — говорил дядюшка, идя по
следам легко ступающего тускароры. — Америку бы вовек не открыли, поверь,
если бы Колумб полагался только на свой нюх. Что, дружище Разящая Стрела,
приходилось тебе видеть такую штуковину?
Индеец
обернулся, мельком взглянул на компас, который Кэп держал перед собой, словно
проверяя по нему курс, и ответил с обычной серьезностью:
— Глаз
бледнолицый. Тускарора довольно голова. А теперь, Соленый Вода, — так
индеец величал своего спутника, — нет язык, пусть будет один глаз.
— Он
говорит, дядюшка, что нам следует помалкивать; опасается, должно быть, людей, с
которыми нам предстоит встретиться.
— Индеец
всегда осторожен, когда идет в дозор. Ты заметила, как он осмотрел затравку у
своего ружья? Не мешает и мне проверить пистолеты.
Спокойно
отнесясь к этим приготовлениям, ибо она привыкла к ним за долгое странствование
в лесной глуши, Мэйбл шла быстрым, упругим шагом, не уступающим легкостью
походке индейца, следуя по пятам обоих мужчин. Первые полмили странники
ограничивались молчанием, но дальнейший их путь потребовал новых мер
предосторожности.
В лесу,
как обычно под густым навесом ветвей, глаз видел только высокие стволы
деревьев. Все живое здесь было устремлено к солнцу, и они шли под лиственным
шатром, словно под естественными сводами, опиравшимися на мириады неотесанных
колонн. Но за каждой такой колонной или деревом мог притаиться недобрый
человек, охотник, а то и враг, и, по мере того как Разящая Стрела быстро
подвигался туда, где, как подсказывало ему безошибочное чутье, должны были находиться
люди, поступь его становилась все неслышнее, глаза все зорче пронизывали лесной
сумрак, и он все осторожнее жался к деревьям.
— Гляди,
Соленый Вода! — прошептал он с торжеством, указывая пальцем куда-то в
глубь леса. — Огонь бледнолицый.
— Клянусь
богом, — пробормотал Кэп, — индеец прав! Вон они сидят себе за
жратвой, да так спокойно, словно это не лесная трущоба, а каюта трехпалубного
корабля.
— Разящая
Стрела только отчасти прав, — шепнула ему Мэйбл. — Там два индейца и
один белый.
— Бледнолицый, —
повторил Разящая Стрела и поднял вверх два пальца. — Краснокожий, — и
поднял один палец.
— Отсюда
не разберешь, — рассудил Кэп, — кто из вас прав. Один из них
наверняка белый, и какой же он приятный малый! Сразу скажешь, что из
порядочных, да и из себя молодец, не какой-нибудь увалень; другой, видать,
краснокожий — и от природы и оттого, что краски на себя не пожалел; зато уж
третий — ни два ни полтора, ни бриг ни шхуна.
— Бледнолицый, —
повторил Разящая Стрела и снова поднял два пальца. — Краснокожий, — и
поднял один палец.
— Должно
быть, он прав, дядюшка, вы же знаете, какой у него верный глаз. Но как бы нам выяснить,
кто они — Друзья или враги? А вдруг это французы?
— А
вот я им покричу, и мы увидим, — сказал Кэп. — А ну-ка, Магни,
спрячься за дерево — как бы этим негодяям не взбрело на ум дать по нас бортовой
залп из всех орудий, не вступая в переговоры. Я мигом выясню, под каким флагом
они плавают.
Дядюшка
приложил ладони рупором ко рту, чтобы окликнуть незнакомцев, но Разящая Стрела
внезапным движением помешал его намерениям, оттолкнув его руки.
— Краснокожий
— могиканин, — объявил тускарора. — Хорошо. Бледнолицый — ингиз note
[2].
— Приятная
новость! — прошептала Мэйбл; она без удовольствия думала о возможной кровавой
схватке в этом глухом лесном закоулке. — Пойдемте к ним, дядюшка, и
скажем, что у нас самые мирные намерения.
— Очень
хорошо, — сказал тускарора. — Краснокожий — спокойно, он знай.
Бледнолицый скоро-скоро — и огонь. Пусть иди скво [3].
— Это
еще что за притча! — вскричал Кэп в крайнем изумлении. — Послать
малышку Магни лазутчиком, а нам, двум олухам, расположиться здесь и ждать сложа
руки, как она там причалит к берегу? Да чем такое допустить, я…
— Это
мудрый совет, дядя, — сказала храбрая девушка, — и я ни капли не
боюсь. Ни один христианин, увидев женщину одну, не станет в нее
стрелять, — я к ним явлюсь как бы вестницей мира. Давайте я пойду вперед,
как предлагает Разящая Стрела, и все будет прекрасно. Вас еще никто не видел, а
меня незнакомцы не испугаются.
— Очень
хорошо, — повторил Разящая Стрела, которому, видно, нравилось присутствие
духа молодой девицы.
— Такое
поведение не пристало моряку, — возразил Кэп. — Впрочем, здесь, в
лесу, никто, конечно, не узнает. И если ты в самом деле не против, Мэйбл…
— Да
что вы, дядюшка! Я нисколько не боюсь, тем более что вы будете рядом и за меня
вступитесь.
— Ну,
так и быть. Но возьми у меня один из пистолетов.
— Нет,
лучше я положусь на свою молодость и слабость, — сказала девушка смеясь;
от волнения щеки ее зарделись, как маков цвет. — Беззащитность женщины —
самый верный ее оплот среди добрых христиан. Я никогда не зналась с оружием и
впредь не хочу ничего о нем знать.
Дядя не
стал настаивать, и, провожаемая мудрыми наставлениями тускароры, Мэйбл собрала
все свое мужество и одна-одинешенька пошла к людям, сидевшим у костра. Сердце
тревожно колотилось у нее в груди, но она шла твердым шагом, ничем не выдавая
своего волнения. В лесу стояла нерушимая тишина, ибо те, к кому Мэйбл
приближалась, были слишком заняты удовлетворением своего естественного
аппетита, или, проще сказать, волчьего голода, чтобы позволить себе чем-нибудь
посторонним отвлечься от столь важного дела. Но в сотне шагов от костра Мэйбл
случайно наступила на сухую хворостинку, и едва слышный хруст, раздавшийся под
ее легкой стопой, заставил могиканина, за коего признал индейца Разящая Стрела,
и его товарища, относительно которого мнения разошлись, с быстротой молнии
вскочить на ноги. Оба они оглянулись на свои карабины, прислоненные к дереву,
но при виде девушки ни один из них не протянул руки к оружию. Индеец
ограничился тем, что сказал белому несколько слов, после чего воротился к своей
трапезе так спокойно, как будто ничего не произошло, тогда как его товарищ
отошел от костра и направился навстречу девушке.
Когда
незнакомец приблизился, Мэйбл увидела, что ей предстоит разговор с человеком
одного с ней цвета кожи, но платье его представляло такую причудливую смесь
костюмов двух наций, что ее взяло сомнение, и она отложила решение этого
вопроса до более близкого знакомства. Это был молодец средних лет, скорее
некрасивый, но с таким располагающим, бесхитростным лицом, что Мэйбл он
показался чуть ли не красавцем, — во всяком случае, страх ее как рукой
сняло. И все же она остановилась, повинуясь если не велению своей натуры, то
обычаю своего пола, возбранявшему ей слишком явно торопиться навстречу
незнакомому мужчине, да еще при тех обстоятельствах, в каких она волею случая
оказалась.
— Не
бойтесь ничего, милая девушка, — сказал охотник, ибо, судя по одежде,
таково было его занятие. — Вы встретили в этой пустыне честных христиан,
готовых радушно принять каждого, кто хочет мира и справедливости. Я человек
небезызвестный в этих краях, — смею надеяться, что и до ваших ушей дошло
одно из моих многочисленных прозваний. Французы и индейцы по ту сторону Великих
Озер знают меня как La Longue Carabine [4].
В речах
незнакомца не чувствовалось бахвальства а лишь законная гордость тем, что,
каким бы именем его ни звали люди, они не могли сказать о нем ничего дурного.
На Мэйбл слова его оказали магическое действие. Услышав последнее его прозвище,
она радостно всплеснула руками и восторженно повторила:
— Следопыт!
— Да,
так меня зовут, милая девушка, и не всякий лорд столь заслуженно носит свои
титулы, как я мое прозвание, хотя, по чести сказать, я еще больше горжусь своим
умением обходиться без всяких следов и троп.
— Стало
быть, вы тот самый друг, которого батюшка обещал послать нам навстречу!
— Если
вы дочь сержанта Дунхема, то даже Великий Пророк делаваров [5] не высказал бы истины
более очевидной.
— Я
Мэйбл, а там, за купой деревьев, скрывается мой дядюшка Кэп и тускарора,
которого мы зовем Paзящая Стрела. Мы рассчитывали встретить вас не раньше чем
дойдя до озера.
— Я
предпочел бы видеть вашим проводником более прямодушного индейца, — сказал
Следопыт. — Не очень-то я доверяю тускарорам: это племя слишком удалилось
от могил своих предков, чтобы по-прежнему чтить Великого Духа. К тому же
Разящая Стрела — честолюбивый вождь. А Июньская Роса с вами?
— Да,
жена его сопровождает, и какое же это милое, кроткое создание!
— И
преданное сердце, чего не скажешь о ее муже. Но неважно: нам подобает со
смирением принимать предначертанное свыше, покуда мы шествуем тропою жизни.
Вашим проводником мог оказаться кто-нибудь и похуже тускароры, хотя в нем
слишком много крови мингов, чтобы можно было считать его другом делаваров.
— Так,
значит, хорошо, что мы встретились! — воскликнула Мэйбл.
— Во
всяком случае, очень неплохо: ведь я обещал сержанту благополучно доставить его
дочку в крепость, хотя бы и ценою своей жизни. Мы оставили нашу лодку на
подступах к водопаду и на всякий случай пошли вам навстречу. И хорошо сделали:
Разящая Стрела вряд ли справился бы с быстриной.
— А
вот и дядюшка с тускаророй. Наши отряды могут теперь соединиться.
И
действительно, убедившись, что переговоры протекают мирно, Кэп и Разящая Стрела
подошли ближе. Мэйбл в нескольких словах сообщила им все, что узнала сама,
после чего вся компания присоединилась к путникам, сидевшим у костра.
|
