 Увеличить |
Глава 29
Лукав был
взор прелестных глаз,
Она
потупилась, мила,
Но взоры
встретились.
Тотчас
Тень на
лицо ее легла.
Мур.
«Лалла Рук»
Бурные
события последних дней потребовали от нашей героини такого душевного
напряжения, что она не могла предаться отчаянию. Мэйбл оплакивала гибель отца,
она невольно содрогалась, вспоминая смерть Дженни и все те ужасы,
свидетельницей которых ей пришлось стать; и все же ей удалось немного прийти в
себя, освободиться от глубокой угнетенности, неизменного спутника тяжелых
потрясений. Возможно, скорбь, поразившая Июньскую Росу и ввергшая ее почти на
сутки в какое-то оцепенение, помогла Мэйбл справиться со своим горем. На нее
легла обязанность утешать молодую индианку, и она по мере своих сил выполняла
этот человеческий долг с тем ласковым, бережным, ненавязчивым участием, какое
проявляют обычно женщины в подобных случаях.
Отплытие
«Резвого» было назначено на утро третьего дня, и Джаспер завершил уже все
необходимые приготовления. Вещи были погружены, и Мэйбл простилась с Июньской
Росой — грустное, трогательное расставание! Словом, все было готово к отъезду,
и на острове не оставалось никого, кроме индианки. Следопыта, Джаспера и нашей
героини. Роса забралась в лесную чашу, чтобы выплакаться вволю, а трое наших
друзей направились туда, где лежали на песке три пироги; одна из них
принадлежала Росе, а две другие должны были доставить на судно наших
путешественников. Следопыт шел впереди, но, приблизившись к берегу, он, вместо
того чтобы подойти к лодкам, сделал остальным знак следовать за ним и повернул
к поваленному дереву, лежавшему на самом краю прогалины, где их не могли видеть
с куттера. Сев на ствол, он знаком предложил Мэйбл и Джасперу места справа и
слева от себя.
— Садитесь,
Мэйбл. Сядь и ты. Пресная Вода, — начал он, усевшись. — У меня на
душе лежит одна забота, и сейчас самое время от нее освободиться, пока не
поздно. Сядьте же, Мэйбл, и помогите мне снять этот камень с души — если не с
совести, — пока еще хватает сил.
Две-три
минуты прошли в тягостном молчании. Молодые люди с удивлением ждали — мысль,
что у Следопыта что-то на совести, казалась обоим одинаково невероятной.
— Мэйбл, —
продолжал Следопыт, — нам надо объясниться начистоту, прежде чем мы
присоединимся к вашему дяде на куттере. Кстати, известно ли вам, друзья, что
Соленая Вода после того побоища днюет и ночует на «Резвом» — это, говорит,
единственное место, где человек может не опасаться за свой скальп. Эх, дети,
дети, до шуток ли мне сейчас. Я стараюсь быть веселым, выбросить все из головы,
но человек не может повелеть реке течь вспять. Вы знаете, Мэйбл, что, умирая,
сержант завещал нам стать мужем и женой, жить вместе и любить друг друга,
сперва на земле, доколе будет угодно господу богу, а потом и за гробом.
От
утренней свежести щеки Мэйбл порозовели, напоминая ее прежний здоровый румянец,
но при этом неожиданном обращении кровь отпила от ее лица, и на него снова
легла печать восковой бледности, которую придала ему скорбь. И все же она
ласково и серьезно взглянула на Следопыта и даже попыталась ему улыбнуться.
— Вы
правы, дорогой друг, — ответила она, — таково было желание бедного
батюшки, и я уверена, что целая жизнь, посвященная служению вам, вряд ли будет
достаточной наградой за все, что вы для нас сделали.
— Боюсь,
Мэйбл, что мужа и жену должно связывать более сильное чувство, чем простая
благодарность. Вот чего я боюсь. Вы-то ведь ничего для меня не сделали, во
всяком случае ничего особенного, а между тем сердце мое тянется к вам,
понимаете, тянется; и, значит, похоже, что чувство это не имеет ничего общего
со спасением скальпов и службой проводника.
Щеки
Мэйбл снова вспыхнули. Она старалась улыбаться, но голос ее чуть дрогнул, когда
она произнесла:
— Не
лучше ли отложить этот разговор, Следопыт? Мы с вами не одни, а для стороннего
слушателя не может быть ничего неприятнее, нежели семейные объяснения, ничем
ему не интересные.
— Я
потому и затеял этот разговор, Мэйбл, что мы не одни и что здесь с нами
Джаспер. Сержант считал меня подходящим для вас спутником жизни, и, хоть у меня
и были на этот счет сомнения, — да, серьезные сомнения, — все же он
убедил меня, и вы знаете, к чему это привело. Но, когда вы, Мэйбл, обещали
вашему батюшке выйти за меня замуж и так скромно, так мило протянули мне руку,
вам не было известно одно обстоятельство, как выражается ваш дядюшка, и я
считаю правильным рассказать вам о нем, прежде чем у нас с вами что-нибудь
решится. Мне часто приходилось утолять голод жесткой олениной за неимением
ничего лучшего, но стоит ли мириться с тем, что никуда не годится, когда можешь
получить то, что тебе по вкусу?
— Вы
говорите загадками. Следопыт, и я вас плохо понимаю. Если это объяснение
действительно необходимо, я просила бы вас выражаться яснее.
— Видите
ли, Мэйбл, мне пришло в голову, что, согласившись выполнить желание сержанта,
вы не подозревали, какие чувства питает к вам Джаспер Уэстерн.
— Следопыт! —
воскликнула Мэйбл.
Она все
время менялась в лице и дрожала всем телом, словно в лихорадке. Но Следопыт был
слишком поглощен своими рассуждениями, чтобы заметить ее волнение, тогда как
Пресная Вода закрыл лицо руками, боясь встретиться с ней взглядом.
— Я
говорил с Джаспером и, сравнивая его мечты с моими мечтами, его чувства с моими
чувствами, его желания с моими желаниями, понял, что оба мы слишком вас любим,
чтобы обоим нам суждено было счастье.
— Вы
забываете, Следопыт! Вспомните, ведь мы обручены! — пролепетала Мэйбл так
тихо, что только при большом напряжении можно было ее расслышать.
Неудивительно,
что проводник не разобрал последнего слова и тут же признался в своем
невежестве обычным: «Что вы сказали?» — Вы забываете, что мы жених и невеста, и
ваши намеки неуместны, не говоря уж о том, что они всем нам крайне неприятны.
— Уместно
то, что правильно, Мэйбл, а правильно то, что приводит к справедливым и честным
поступкам. Что же до неприятности всего этого, то я чувствую это прежде всего
на себе. Так вот, Мэйбл, знали бы вы, что Джаспер
— Пресная
Вода относится к вам примерно так же, как я, вы, может, и не согласились бы
связать свою жизнь с таким некрасивым, старым хрычом, как я?
— К
чему эта пытка, Следопыт, чего вы добиваетесь? Джаспер Уэстерн ничего подобного
не думает. Он ничего не говорит и ничего не чувствует.
— Мэйбл!
Этот
крик души вырвался у молодого человека против воли, выдавая накипевшие чувства.
Правда, больше он их ничем не обнаружил.
Мэйбл
закрыла лицо руками; оба сидели, словно провинившиеся школьники, смертельно
боящиеся огорчить любимого наставника. В этот миг Джаспер, кажется, готов был
отречься от своей любви к Мэйбл, лишь бы не причинить страданий другу, тогда
как Мэйбл не могла собраться с мыслями, так внезапно услышав о том, на что она,
быть может, втайне надеялась, но чему не смела верить. Она не знала — плакать
или радоваться. И все же она заговорила первая, так как Джаспер не решался
что-либо сказать, что прозвучало бы фальшиво или могло больно задеть его друга.
— Следопыт, —
сказала она, — простите, но все это звучит так дико. Для чего вы это
говорите?
— Да,
Мэйбл, это звучит дико, так ведь на то я и наполовину дикарь, как вам известно:
дикарь по натуре и по укоренившейся привычке. — Следопыт хотел
рассмеяться, как обычно, но из его горла вырвалось какое-то нелепое
клохтание, — казалось, смех его душит. — Да, это рассуждения дикаря,
можно и так назвать.
— Милый,
хороший Следопыт, мой лучший и, может быть, единственный друг! Неужто вы
думаете, что я это хотела сказать? — прервала его Мэйбл, в страстном
нетерпении как можно скорее загладить причиненную ею обиду. — Если
мужество, правдивость, благородство поступков и чувств, высокие нравственные
устои и другие превосходные качества делают человека достойным уважения, дружбы,
любви, то ваши права превысят права любого человека на свете.
— Ну,
Джаспер, слышал ты, как она поет? Разве у них не сладкие, очаровывающие
голоса? — продолжал Следопыт, снова рассмеявшись, но на этот раз, —
как всегда, весело и непринужденно. — Похоже, что природа создала их,
чтобы они радовали наш слух, когда музыка в лесу умолкает. Но нам нужно до
чего-то договориться, понимаете, нужно! Я снова спрашиваю вас, Мэйбл: знали бы
вы, что Джаспер вас любит не меньше, чем я люблю, а может быть, и больше, хоть
это вряд ли возможно; что в своих снах он видит ваше лицо отраженным в струях
этого озера; что всю ночь напролет он говорит с вами или о вас; что все
прекрасное для него похоже на Мэйбл Дунхем, как и все доброе и благородное; что
он уверен, будто не знал счастья до встречи с вами; что он готов целовать
землю, по которой вы ступали, и забывает все радости своего призвания, чтобы
думать о вас, любоваться вашей красотой, слышать ваш голос, — согласились
бы вы тогда выйти за меня замуж?
Мэйбл не
могла ответить на этот вопрос, даже если бы хотела. Хотя ее лицо было закрыто
руками, в просветы между пальцами виден был яркий румянец, такой горячий, что
жар его, казалось, передавался и пальцам. И все же она не выдержала: на один
короткий миг растерявшаяся девушка украдкой подняла глаза на Джаспера, чтобы
убедиться, верно ли то, что говорит Следопыт, и тут же снова спрятала лицо,
точно желая навсегда скрыть его от мира.
— Хорошенько
подумайте, Мэйбл, — продолжал Следопыт, — это не шутка — взять в
мужья человека, когда все твои мысли и мечты принадлежат другому. Мы с
Джаспером обсудили это дело откровенно, как старые друзья. Хоть я и знал, что
мы на многое в жизни смотрим почти одинаково, мне и в голову не приходило, что
и тут наши взгляды полностью совпали, как это выяснилось, когда мы открылись
друг другу насчет вас. Джаспер сказал мне, что вы очаровали его с первого же
взгляда; что лучшей девушки он никогда не встречал; что ваш голос звучит в его
ушах, как журчание воды; что, глядя на паруса, он представляет себе ваше
платье, развевающееся на ветру; что ваш смех снится ему ночью; что он не раз
вскакивал с постели — все ему казалось, что кто-то хочет похитить вас с
«Резвого», где вы будто бы поселились. Мало того, парень не утаил от меня, что
он часто плачет, думая о том, что вы будете принадлежать другому.
— Джаспер!
— Все
это святая правда, Мэйбл, и надо, чтобы вы это знали. А теперь встаньте и
выберите между нами. Я и в самом деле верю, что Пресная Вода любит вас не
меньше, чем я люблю. Он, правда, уверяет, что любит больше, но я этого не
допускаю, так как считаю невозможным. И все же я признаю, что мальчик предан
вам всей душой, и, значит, он имеет право, чтобы его выслушали. Сержант оставил
меня вашим защитником, а не тираном. Я обещал ему быть вам отцом, а не только
мужем, а ведь, думается, никакой любящий отец не откажет дочери в праве выбора.
Встаньте же, Мэйбл, и выскажите вашу волю так же свободно, как если бы я был
сам сержант. Ведь главное для меня — ваше счастье.
Отняв
руки от лица, Мэйбл встала и повернулась к обоим своим рыцарям. Лихорадочный
румянец на ее щеках говорил не столько о девичьей стыдливости, сколько о
крайнем напряжении всех ее чувств.
— Чего
вы от меня хотите, Следопыт? — спросила она. — Разве не обещала я
бедному батюшке повиноваться вам во всем?
— Ну,
так слушайте, чего я хочу. Вот я стою перед вами, простой лесовик, как есть
неуч, а ведь тоже не без тщеславия и, скажем прямо, не по заслугам, но я
постараюсь разобраться в этом деле по всей справедливости. Перво-наперво, в
рассуждении того, кто вас больше любит, тут, по-моему, наши шансы равны: хоть
Джаспер и уверяет, что его чувство сильнее, с этим я не могу согласиться,
потому что считаю невозможным, а иначе я бы честно и откровенно признал его
преимущество. Так что в этом смысле оба мы перед вами, Мэйбл, на равных правах.
А теперь, если начать с меня, как со старшего, я сначала сошлюсь на то, что
говорит в мою пользу, а потом скажу и о недостатках. Как охотник, я во всех
местах расположения наших войск не имею себе равного. Если бы в доме у нас
оказалась вдруг нехватка в оленине или медвежатине, не говоря уж о птице или
рыбе, это произошло бы скорее по причинам, зависящим от самой природы, проще
сказать — по воле провидения, чем по моей вине. Словом, мне кажется, женщина со
мной не терпела бы голода. Но я невежда, дикарь. Правда, я объясняюсь на
нескольких языках, какие бы они ни были, зато не шибко правильно говорю на
родном языке. Кроме того, я много старше вас, Мэйбл, и то, что я долгие годы
был товарищем вашего отца, должно быть, не бог весть какая заслуга в ваших
глазах. Хотелось бы мне также быть немного покрасивее; но все мы таковы, какими
создала нас природа, и самое последнее дело для человека — горевать о своей
наружности, разве только в особых случаях. А ежели взять все вместе, Мэйбл, —
возраст, наружность, образование и привычки, — совесть мне подсказывает,
что я вам не пара, проще сказать — я вас не стою! И я бы, ни минуты не думая,
отказался от всех надежд, кабы что-то не тянуло меня за сердце, с чем я просто
не в силах совладать!
— Следопыт!
Благородный, великодушный Следопыт! — воскликнула наша героиня и, схватив
его руку, поцеловала ее с каким-то благоговейным чувством. — Вы не цените
себя по заслугам! И вы забываете моего бедного батюшку и свое обещание. Мало же
вы меня знаете!
— А
теперь Джаспер, — продолжал Следопыт, не сдаваясь на уверения молодой
девушки и не позволяя отвлечь себя от своей мысли. — Он другое дело. Что
до того, чтобы кормить жену и любить ее, тут наши шансы равны, я знаю его как
степенного, заботливого парня и работягу. К тому же он с образованием, знает
по-французски, много читает и даже те самые книги, какие, я догадываюсь,
нравятся и вам, — он вас всегда поймет, чего я, к сожалению, не могу
сказать про себя.
— Ну
и что же? — нетерпеливо воскликнула Мэйбл — Зачем сейчас об этом
толковать? Да и вообще, к чему все эти разговоры?
— А
кроме того, парень так речисто выражает свои мысли, что я нипочем с ним не
сравнюсь. Коли есть кто на свете, о ком я способен говорить убедительно и
красноречиво, так это вы, Мэйбл, а ведь стоит вспомнить наш последний с ним
разговор, тут Джаспер не только заткнул меня за пояс, а, можно сказать, совсем
пристыдил. Он рассказал мне, как вы просты душою, какое у вас доброе,
отзывчивое сердце и как вы презираете мелкое тщеславие: вы легко могли бы выйти
за офицера — это он так говорил, — но для вас главное — чувство, и вы
предпочтете последовать голосу сердца, чем даже стать полковницей. Он говорил
много такого, что согрело мне душу, и про то, что вы красивы и меньше всего
думаете о своей красоте, и что ваши движения такие естественные и грациозные,
что напоминают резвящуюся лань, хоть вы сами того не подозреваете, и какие у
вас верные и разумные взгляды, и какое доброе, великодушное сердце…
— Джаспер! —
воскликнула Мэйбл, уступив наконец своему чувству, которое прорвалось с
неодолимой силой, точно долго сдерживаемый речной поток, и упала в объятия
молодого человека, плача, как ребенок и с беспомощностью ребенка. —
Джаспер, Джаспер, почему вы это от меня таили?
Ответ
Пресной Воды прозвучал невразумительно, как, впрочем, и весь их последующий
бессвязный диалог. Но язык чувства нетруден для понимания. Час пролетел для
влюбленных, как минута обычной жизни: и, когда Мэйбл, очнувшись, вспомнила о
существовании остального мира, ее дядюшка в величайшем нетерпении мерил шагами
палубу «Резвого», удивляясь, почему это Джаспер зевает, когда ветер такой
благоприятный. Но первая мысль Мэйбл была о том, кого сделанное ею открытие
своих истинных чувств касалось самым непосредственным образом.
— О
Джаспер, — воскликнула она голосом приговоренной к смерти, — а как же
Следопыт?
Пресная
Вода вздрогнул — не от малодушного страха, а от мучительного сознания, что он
причинил другу непоправимое горе; в растерянности огляделся он по сторонам, не
понимая, куда тот скрылся. Следопыт вовремя исчез, выказав чуткость и
деликатность, которые сделали бы честь даже искушенному в учтивости
придворному. Несколько минут влюбленные молча ждали его возвращения, не зная,
что делать в столь трудных и необычных обстоятельствах. Наконец они увидели
своего друга. Он возвращался медленно, с задумчивым и даже удрученным видом.
— Теперь
я знаю, Джаспер, что ты разумел, говоря, что можно понимать друг друга без
единого слова, — сказал Следопыт, остановившись перед поваленным деревом,
на котором сидела юная пара. — Да, теперь я понимаю. И увлекательный же
это, должно быть, разговор, когда ведешь его с такой девушкой, как Мэйбл
Дунхем. Эх, дети, дети! Говорил я сержанту, что я ей не пара, — такой
невежественный старый дикарь, как я, — так нет же, он этого и слышать не
хотел.
Джаспер
и Мэйбл сидели, как осужденные, словно наши прародители в «Потерянном раю»
Мильтона [66],
когда содеянный грех впервые свинцовой тяжестью лег им на душу. Никто из них не
решался пошевелиться, а не то что заговорить, оба они в эту минуту готовы были
отречься от обретенного счастья, только бы вернуть Другу утраченный душевный
покой. Джаспер был бледен как смерть, тогда как на щеках Мэйбл девичья
скромность зажгла такой пожар, какого не бывало, даже когда она была жизнерадостна
и беспечна. Счастье разделенной любви придало ее лицу какую-то особенную
нежность и мягкость, и она была удивительно хороша. Следопыт уставился на нее с
нескрываемым восхищением, а потом залился долгим ликующим смехом — так смеется
наивный дикарь, выражая свой восторг. Но он сразу же осекся, вспомнив с болью,
что эта прелестная юная девушка навсегда для него потеряна. По крайней мере с
минуту бедняга не мог прийти в себя. Наконец, овладев собой, он сказал с
достоинством и даже с какой-то торжественной важностью:
— Я
всегда знал, Мэйбл Дунхем, что каждому дано свое, но я забыл, что мне не дано
нравиться молодым, красивым и образованным девушкам. Надеюсь, эта ошибка не
такой уж большой грех, а если и да, что ж — я достаточно за него наказан! Нет,
Мэйбл, я знаю, что вы хотите сказать, — не говорите, не нужное я чувствую
это, как будто слышал своими ушами. Этот час нелегко мне дался, Мэйбл. Да,
нелегко, мой мальчик!
— Час! —
эхом откликнулась Мэйбл, не веря своим ушам; предательский румянец разлился по
ее щекам до самых висков. — Неужто целый час прошел, Следопыт?
— Какой
там час! — одновременно с ней запротестовал Джаспер. — Нет, нет,
дружище, и десяти минут нет, как ты нас оставил.
— Что
ж, возможно. Мне они показались вечностью. Теперь я вижу, что счастливые
считают время минутами, тогда как для несчастных оно тянется месяцами. Но
оставим этот разговор: все это было и прошло, лишние слова ничего не прибавят к
вашему счастью, а мне они только расскажут, как много я потерял, хоть, может, и
вполне заслуженно. Нет, нет, Мэйбл, не надо меня прерывать, то, что вы мне
скажете, хотя бы и с самыми лучшими намерениями, ничего не изменит. Так вот,
Джаспер, она теперь твоя, и, как это ни больно, я знаю, с тобой ей будет лучше,
чем со мной, у тебя на это больше прав и оснований, хоть и я не пожалел бы сил,
чтоб ей угодить, насколько я себя знаю. Эх, зря я тогда поверил сержанту! Мне
надо было верить Мэйбл, послушаться того, что она говорила мне тогда у истоков
озера. Умом-то я понимал, что она права, но ведь так приятно думать то, что нам
нравится думать, и так легко переубедить того, кто сам этого хочет. Ну, да что
там толковать! Мэйбл, правда, согласилась, но лишь потому, что не хотела
огорчать отца, да и боялась попасть в руки к индейцам…
— Следопыт!
— Я
понимаю вас, Мэйбл, и нисколько не сержусь, поверьте! Минутами мне кажется, что
хорошо бы поселиться где-нибудь с вами по соседству, видеть ваше счастье. Но,
пожалуй, лучше мне оставить Пятьдесят пятый полк и вернуться в Шестидесятый —
он мне все равно что родной. Зря я тогда с ним расстался, но и здесь во мне
нуждались, а кроме того, со многими в Пятьдесят пятом я и раньше был знаком,
хотя бы с тем же сержантом Дунхемом, когда он еще служил в другом полку. А все
же, Джаспер, дружище, я не жалею, что узнал тебя…
— А
меня. Следопыт? — горячо перебила его Мэйбл. — Неужто вы жалеете, что
узнали меня? Я этого себе вовек не прощу!
— Вас,
Мэйбл? — воскликнул проводник и преданно и любовно, в невинной простоте
взяв руку девушки, заглянул ей в глаза. — Как могу я сожалеть, что
солнечный луч осветил сумрак безрадостного дня, что свет ворвался во тьму, хотя
бы и на короткую минуту? Я не льщу себя надеждой, что буду и впредь шагать по
земле с таким же легким сердцем, как раньше, или что сон мой в ближайшее время
будет по-прежнему сладок, но я всегда буду помнить, как мне когда-то улыбнулось
незаслуженное счастье. А в том, что оно незаслуженно, не ваша вина, Мэйбл, я
одного себя виню, что по глупому тщеславию вообразил, будто могу приглянуться
такому созданию, тем более что вы все объяснили мне, как оно есть, когда мы
говорили с вами на том мысу, и я должен был вам поверить. Это только
естественно, чтобы молодые девушки лучше понимали, что им нужно, чем их
родители. Эх, дети, дети! Вопрос решен, единственное, что мне остается, —
это проститься с вами, чтобы вы могли скорее уехать; представляю, как сердится
мастер Кэп, он еще, чего доброго, сойдет на берег посмотреть, что мы тут
делаем.
— Проститься? —
вскричала Мэйбл.
— Проститься? —
эхом отозвался Джаспер. — Уж не думаешь ли ты с нами расстаться, дружище?
— Так
будет лучше, Мэйбл, гораздо лучше, Джаспер, это самое разумное. Я мог бы жить и
умереть с вами, когда бы послушался своего чувства. Но, если слушаться разума,
нам нужно сейчас же расстаться. Вы отправитесь в Осуиго и постараетесь там
обвенчаться; мастер Кэп уже подготовлен к этому и будет рад-радехонек вернуться
в море, а я возвращусь в лесную глушь и к своему творцу. Что ж, Мэйбл, —
продолжал Следопыт, вставая и с истовой церемонностью подходя к нашей
героине, — поцелуйте меня! Джаспер не будет на меня в обиде за этот
единственный поцелуй. А потом мы расстанемся.
— О
Следопыт! — воскликнула Мэйбл, бросаясь в объятия проводника и покрывая
его лицо тысячей поцелуев со свободой и жаром, каких она не проявила в объятиях
Джаспера. — Да благословит вас бог, милый, милый Следопыт! Вы к нам еще
приедете! Мы снова увидимся! А когда вы состаритесь, наш дом будет для вас
родным домом — ведь вы переберетесь к нам и позволите мне быть вам дочерью?
— Вот-вот, —
с трудом выговорил проводник, чувствуя в горле какой-то комок. — Вот так
мне и следует на вас смотреть. Вы больше годитесь мне в дочери, чем в жены.
Прощай, Джаспер! А теперь идемте к лодкам. Вам давно пора быть на борту.
И
Следопыт с каким-то торжественным спокойствием повел их к берегу. Подойдя к
лодке, он снова взял пальцы Мэйбл в свои и, отстранив ее на расстояние
вытянутой руки, долго, с тоской смотрел ей в лицо, пока на глаза его не
набежали непрошеные слезы и не потекли ручейками по загрубелому лицу.
— Благословите
меня, Следопыт, — сказала Мэйбл, смиренно склонясь к его ногам. —
Хотя бы благословите меня, прежде чем мы расстанемся.
И
неискушенный сын природы, с душою простой, но благородной, исполнил ее просьбу;
когда он помогал ей сесть в лодку, у него был вид человека, который решительным
усилием рвет тугую, крепкую нить. Прежде чем удалиться, он взял Джаспера за
руку, отвел его в сторону и обратился к нему со следующими словами:
— У
тебя доброе сердце и благородная натура, Джаспер, но оба мы грубые дикари по
сравнению с этой нежной тростинкой. Щади же ее и никогда не выказывай суровости
мужчины к этому хрупкому созданию. Со временем ты научишься ее понимать, и
господь, который равно правит лесом и озером и который с улыбкой смотрит на
добродетель и отвращает лицо свое от порока, подарит вам заслуженное счастье.
Следопыт
подал знак другу отчалить от берега, а сам стоял, опершись на свой карабин,
пока лодка не подошла борт о борт к «Резвому». Мэйбл рыдала, словно сердце у
нее разрывалось на части, и глаза ее неотрывно смотрели на прогалину, где
одиноко высилась фигура Следопыта, и так до тех пор, пока «Резвый», зайдя за
мыс, не потерял его из виду. И до самой последней минуты не спускала она глаз с
неподвижной мускулистой фигуры этого необыкновенного человека, которая
возвышалась, как статуя, поставленная на этом уединенном месте в память
разыгравшихся здесь бурных событий.
|
